Девочка в белом сарафане

Ночь. Дождь. На улице уже давно никого нет – почти все уже уснули, пьяные и уставшие. Никого нет. Кроме нее. Она знает то, чего не знают многие люди. То, что безуспешно пытаются предсказывать гадалки, экстрасенсы и как там еще этих шарлатанов сейчас называют. Она знает, но молчит. Боится сказать кому-нибудь, боится, что ее не поймут и упрячут в психлечебницу. Впрочем, страхи эти вполне обоснованны. В первый раз я встретил ее еще девочкой – вряд ли ей тогда было хоть десять. Она шла по такому же ночному городу, шлепая ногами по лужам, что оставил после себя проливной дождь. Вы бы испугались, встретив ночью на улице маленькую девочку в белом сарафане? Я испугался, хотя мне вроде бы не положено. Она тогда спросила, почему я курю. Я помню этот звонкий голос, пробивающий до глубины души. Я вздрогнул, но постарался не подать вида, хотя и прекрасно понимал, что девочка все видит. Я ответил, что это успокаивает. Она промолчала, но всем своим видом показывала свое отношение к курению. Я лишь фыркнул – кто она такая, чтобы указывать мне, что делать, а что нет? Просто девочка в белом сарафане. В следующий раз мы встретились, когда ей исполнилось тринадцать. Кажется, это была осень. Она пошла в седьмой класс. Было уже довольно прохладно, на ней было белое кашемировое пальто. Она спросила, боюсь ли я машин. Я честно ответил, что нет, не став насмехаться над ее словами о том, что она боится. Очень. Я знал, что это так. Еще с той ночи знал это. Я тогда подумал, что боюсь ее белого одеяния. Она выглядела... Даже не знаю, как это описать. Словно приведение. Темные волосы развивались на ветру, а природная бледность добавляла сходства с теми, кого на деле не существует и вовсе. Еще это пальто… Очередная встреча. Ей пятнадцать. Она сказала, что я как-то зачастил навещать ее. Я лишь фыркнул и сказал, что она сама нарывается. Сказал, что уже устал от нее. Она ехидно усмехнулась, увидев, что я нервно верчу в руках зажигалку. Заметила, что я не курю. Бросил. Захотелось дать себе подзатыльник, да статус не позволял. Не позволяло присутствие девочки в белом сарафане. И пусть в тот день на ней был и не сарафан вовсе, а спортивный костюм. Но тоже белый. Она тогда взяла меня за руку. Первым желанием было ладонь одернуть и накричать на вздорную девчонку, но я сдержался. Ее ладонь была теплой и до ужаса – у меня волосы на затылке дыбом встали! – родной. В ее восемнадцатилетие я также был рядом, но ей не показывался на глаза. Просто смотрел, как она веселится с друзьями, как улыбается, и как смеется. Она знала, что я рядом, но вида не подавала. Я знал, что она знала, но все еще делал вид, что меня здесь нет. Вечер прошел шумно и весело. Я никогда раньше не видел, как она улыбается. Ладно, вру. Видел. Но это было настолько давно, как мне казалось, что я и не помнил, какая она, когда улыбается. Все уже спали, никого не волновала именинница в белой ночной рубашке, сидящая на балконе и смотрящая вниз – на дорогу, по которой изредка проезжали машины. Она спросила, еле шепча, явно не стараясь перекричать шум ветра: «А ты чего-нибудь боишься?». Я не ответил, ведь меня не должно было быть там – время девочки в белом сарафане еще не кончилось. Но я был. На ее вопрос я не стал отвечать даже себе. И не ушел, хотя должен был – хотя бы из гордости. Я просидел с ней до самого утра – до восхода солнца. Наблюдал за ней спящей и почти невесомо гладил по волосам. Она шептала мое имя. Я все еще помнил его, хотя мне оно уже не принадлежало. Последняя наша встреча произошла через полгода после ее дня рождения. Девочка праздновала с одноклассниками свой выпускной. Дальше у них всех шла совершенно другая жизнь. Как они наивно полагали – взрослая. У всех них. Кроме нее. Она это знала. И веселилась со всеми. Вела себя как могла беспечно. Ближе к четырем утра она осталась одной из немногих, кто был в состоянии стоять на своих двоих. Более того, была совершенно трезва. Она не пила со всеми, она хотела запомнить эту ночь. — Как думаешь, сколько людей будут действительно скорбеть по мне? — я не ожидал этого вопроса и вздрогнул. Да, я все еще боялся ее. — Двое, — честно ответил я. Дальше продолжать смысла не было, ведь она точно знала кто эти люди. Бабушка с дедушкой. Остальные, кто мог скорбеть, давно уже ждут ее совершенно в другом месте. — Помнишь нашу первую встречу? — вновь подала она голос. Мы шли по центру города – девочка решила уйти подальше от одноклассников. Она смотрела на яркие вывески, наблюдала за машинами и редкими людьми. Она почти никогда не смотрела на меня – лишь изредка и только мельком. Высмеивать этого я не смел – знал, насколько страшным она меня видит. Я же смотрел на нее. — Ты была похожа на девочку из «Звонка», — я почему-то улыбнулся, вспоминая длинные волосы, практически закрывающие лицо. — Нет. Не эту, — покачала она головой. — Днем. Да. Это было днем. Она гуляла с другом – мальчиком лет пятнадцати. Они были знакомы с пеленок, хоть ему и было тогда уже пять. Они всегда играли вместе, хоть он не понимал, почему играет с этой мелкой девчонкой. И тогда они тоже были вместе. Шли и ели мороженое, не замечая ничего вокруг… …Водитель иномарки их тоже не заметил. Ее даже не задело, а вот ушедший чуть вперед мальчик погиб на месте. Она видела, как его забирают. Видела – потому что и она тоже должна была погибнуть тогда. Но что-то пошло не так. Мальчик тогда невольно остановил ее. Возможно это стало его ошибкой, ведь незнание законов не освобождает от ответственности. В тринадцать в аварии погибла ее мама. «Девочка не пострадала лишь чудом», – говорили врачи. А она знала, что это я защитил ее от смертельных травм. На это раз вполне осознанно. В пятнадцать у ее отца в машине отказали тормоза, и он разбился, не справившись с управлением. И она там тоже должна была быть, но я вновь остановил – мужчина уехал без дочери, сказав, что торопится и не будет ждать, когда она найдет свой блокнот со стихами. Он все еще хранится у меня. В восемнадцать я не должен был приходить. Но пришел. Только показываться не стал, понимая, какой пыткой для нее является моя внешность. Я рос вместе с ней – люди глупы и наивно полагают, что я не расту и не старею, но это так. Я рос на ее глазах, но вряд ли изменился настолько, чтобы она меня не узнавала. Все видят меня по-разному. Всем являюсь я с разными личинами. Не верьте тем, кто говорит, что она у меня все же есть. Нет. Сейчас уже нет, но когда-то давно была. Мало кто до этого понимал, кем я на самом деле являюсь. А она, хоть и видела во мне свой самый страшный кошмар, прекрасно понимала, кто я такой. Она все обо мне знала. Почти все. Девочка точно предугадывала, когда я приду и словно в насмешку надевала белое одеяние. Белый сарафан был на ней в тот день, когда мальчик погиб. — Помню, — я говорил тихо. Точно не знал, слышит она меня или нет. Меня это не особо волновало – это уже ее проблемы. А у меня из-за нее и без того их хватает. — Я ведь не просила, — отвечала она так же тихо, не поднимая головы. — И не заслужила, верно? — Не заслужила, — я согласился. Она была права. Как всегда, впрочем. Мы молча шли вдоль дороги. Она не смотрела на меня. Я смотрел на нее. — Знаешь, чего я боялась больше всего? — спросила она вдруг. Я покачал головой. Она не видела, но продолжила: — Погибнуть в одиночестве. Ты забрал родителей и его. Я боялась, что уйду одна. — Такого не случится никогда, — прошептал я, невольно сжимая кулаки. Она была почти права. Но уж лучше это «почти», чем та правда, которую я храню. Она подняла лицо и впервые за много лет посмотрела на меня прямо. Зрачки расширились. В глазах плескалась неприкрытая боль. Да, я прекрасно знал, какого ей видеть меня. Все видят меня по-разному. В ее глазах я был тем самым мальчиком, с которым она дружила до десяти лет. Я был тем, чья жизнь ушла прямо на ее глазах. Люди ошибаются, когда называют кем-то пугающим монстра со страшным лицом или чем-то подобным. У меня было обычное человеческое лицо, но настолько родное ей, что страшнее и придумать сложно. — Спасибо, — она улыбнулась, а из глаз ее потекли слезы. Я обнял ее, крепко сжимая в объятиях. Она тихо подрагивала в моих руках. От страха или от холода – я не знаю. Мы стояли на дороге. Я закрыл ладонями ее уши, чтобы она не слышала звука подъезжающего автомобиля. Она смотрела мне в глаза и улыбалась. Ночь. Капли воды только начали падать с темного летнего неба. Она лежала на земле бездыханная и улыбалась. На белом брючном костюме расползалось кровавое пятно, которое вскоре смоет проливной дождь. Я взял ее за руку, как она меня когда-то давно. Она улыбнулась мне, открыто глядя в глаза. Она меня больше не боялась. Я ее – да. Говорят, Смерть ничего и никого не боится. Глупости все это, скажу я вам. Смерть – это тот же человек, но уже погибший и за что-то получивший подобное наказание. Я знаю, чем заслужил его. И знаю, что сам обрек на него и девочку тоже. В восемнадцать она спросила, боюсь ли я чего-нибудь. Нет. Я боялся не чего, а кого-нибудь. Я боялся ее. Она пугала меня своею улыбкой и своим «спасибо». Пугала меня тем, что шептала во сне имя того мальчика. Она пугала меня своим белым сарафаном. В ту ночь я сказал ей, что скорбеть будут два человека и не соврал. Я скорбеть не буду. Теперь, спустя восемь лет, она наконец-то станет моей. Навсегда. Ведь глупо было бы полагать, что Смерти нравится быть в одиночестве. Мне нужна была девочка в белом сарафане. Мне нужна была она. Очень. Ведь только она видела мое настоящее лицо, и только она знала мое имя. Я был тем мальчиком. Тот мальчик был мной. Но это навсегда останется только моей тайной.