Одержимость

***

      Я проснулся от запаха утренней прохлады, характеризующей осеннее воскресение, пробуждающее и уютное. Лучи заспанного солнца легко и неосторожно проникали через давно уже не развилистые кроны умирающих от осени-убийцы деревьев, проходя сквозь оконную «призму» прямо мне на лицо. Я лениво потянулся на кровати, издавая зевок, выражающий отчаяние от такого нежданного солнечного гостя, и открыл глаза. Сверху меня, к сожалению, не красивое и безмятежное небо с кремово-пушистыми облаками, а обычный беленый потолок. Я лишь только усмехнулся, прикрыв глаза.       Уж, поди, ты уже совсем-совсем хочешь видеть мир в нежности, Нишики. Хотя почему я хочу? Я уже вижу.       Разворачиваюсь с нехарактерным для меня кряхтением и обнимаю свою Нежность. В «ответ» сама Мягкость в сочетании с лёгкой повреждаемостью что-то глухо протянула, повертелась на боку, спросила:       — Ты хочешь курить?       — Да, пожалуйста, протяни сигареты с тумбочки, Кими.

Sunday, wake up, give me a cigarette. Last night’s love affair is looking vulnerable in my bed.

      Закуриваю. От никотинового дурмана прикрываю глаза. Над головой — утренняя бесконечность. Возникает такое необъяснимое чувство умиротворенности, что — невозможно даже сказать о невозможности — думаешь: «А ведь ничего больше не надо». Прохладное утро спокойствия, сотканного из тишины комнаты, шёпота шелестящей шёлковой простыни и сигаретного дыма. Банально, но труднообъяснимо, разве нет?       — Не мог бы ты немного закрыть занавесками окно? Солнце больно бьет в глаза. – Девушка накрылась с головой.       Я проковылял от кровати до окна с сигаретой во рту и посмотрел в окно, хоть пусть и нахальный свет солнца разъедал зрение, разрезал горящим ножом глазные яблоки.       — Знаешь, голубой закат выглядит намного великолепнее, — сказал я Кими и повторно сделал затяжку.       — Голубой закат? В какое время?       — Знаешь, когда просыпаешься в четыре утра или чуть-чуть попозже, за окном небо тёмно-синее, становящееся насыщенно-лазурным, и еще поднимается точка Солнца, и как-то небо то желтеет, то розовеет.       Я решил, что разговаривать, повернувшись спиной к собеседнице, а тем более к даме моего горячего только для нее сердца, не является правильным решением, и данный способ коммуникации не концентрирует внимание на заинтересованность разговором, а наоборот, усиливает мнимый отталкивающий эффект. Разворачиваюсь, скрещиваю руки на груди, вкрадчиво рисую на губах привычную ухмылку, передвигая губами горевшую сигарету с одного уголка на другой, бумажная поверхность которых скользила по моим шершавым губам. Шершавость по сравнению с чем? Или с чьими? Пора бы перестать показывать себя самодовольным гулем хотя бы наедине. Кими подпирала рукой голову и смотрела на меня. Выглядела она как натурщица, прикрывающаяся алтабасом. Какая натурщица? Она — само собой отдельное произведение искусства, обернутое в шёлковое одеяло, помятое романом прошлой ночи. Она — самое бесценное, хрупкое, уязвимое. У неё нет той жгучей глаза, пошло-искрящейся красоты, которая принадлежит ее ровесницам как среди гулей, так и среди людей. Кукольное, до сих пор девчачье, не огрубевшее от ранней зрелости лицо заставляет проявлять также заместительную родительскую заботу. Мои эстетические bon mot* в позитивном смысле этого слова по-своему нежны, лиричны и глупы.       — Нишики…       — Что такое?       — Кури поменьше, — запинается, потупив глаза на палец, который елозил по простыни, — а то зубы пожелтеют.       Меня пробрало на хохот. Не на издевательский, а на какой-то понимающий её заботу смех. Я, конечно, мог ожидать различные предостережения с её стороны, но вот это… Ну, подумаешь, зубы пожелтеют, на одну голливудскую улыбку будет меньше. Казаться красивым — это же такие пустяки. Красота — это же такая странная задумка. Люблю замечания Кими. Люблю их силой привычки.       — Почему смеешься?! – Кими делает серьезный вид и говорит «учительским» тоном для большей эффективности, но сразу видно, что ей самой становится смешно от ее воспитательной бравады. Сдерживается, чтобы не засмеяться.       — Потому что это смешно. — Нахожу единственный весомый аргумент и отбрасываю остальные, которые, кстати, кажутся более правдоподобно звучащими для данной ситуации. — Я бы посоветовал тебе самой следить за своей белоснежной улыбкой и пойти почистить зубы прямо сейчас.

Silk sheets, blue dawn, Colgate, tongue warm.

      Солнце уже поднялось и мягко массировало мою спину теплом. Настроение бодрое. Паникую. И день так хорошо начинается… Возможно, что это волшебство выходных: мол, мы наступили, у тебя будет день замечательным, как никогда. Так уж и быть, я поверю таким хорошо замаскированным рассветной флегмой словам. Воскресные бдения настроения позволяют чувствовать себя человечнее и даже наведаться в супермаркет для закупки продуктовых товаров для Кими. Кстати, скорее всего, она голодна. Как хорошо, что я не страдаю такой острой потребностью. Вспомнил недавно случай, что однажды на её «Нишики, я адски голодна» ответил: «Я тоже». Понял, что шутка оказалась не совсем удачной, когда девушка начала обнажать целое плечо. Я прояснил ситуацию, ссылаясь на свой не совсем искромётный юмор. «Ну и дурак». Я упорно и прямо попадаю в одну и ту же яму, затягивая вместе с собой ее.

Won’t you quit your crying? I can’t sleep. One minute I’m a little sweetheart And next minute you are an absolute creep.

***

      Захожу в ванную и жду своей очереди умыть лицо, помятое ночными всполохами. Если бы на её месте стоял кто-либо другой, то я бы обязательно, весьма вежливо и аккуратно, попросил его исчезнуть из этого мира навсегда. Скрещиваю руки на груди, подпираю обшарпанную временем стену и насвистываю какой-то популярный мотивчик, который играет на каждом углу Токио, даже в «Антейку». Пришла от безделья мысль: а вдруг… а вдруг каждый начнет напевать этот мотивчик? Одновременно или время от времени. Что же у них в голове будет? Мотивчик. «Привет!» — в ответ свистится песенка. «Ты голоден?» — то ли в знак согласия, то ли совершенное отрицание, то ли предложение пойти кому-нибудь оторвать голову, навеянное мотивчиком. «Ты идиот?» — а здесь ничего добавлять не нужно, и так уже факт налицо. Популярная культура, что же ты делаешь с этим человечеством?       — Чего гудишь? — спрашивает Кими, отключая дребезжащий от напора кран. — Так еще и с убитым видом.       — У меня тут одержимость. — Не могу же я вечно говорить, что я родился с таким лицом. — Эта песня заставляет меня умирать, а точнее держать её у себя в голове.       — А мне кажется, не в песне дело. — Понимание лучезарно освещает ванную. Господи, она просто святая во всех смыслах этого слова. — Тогда у меня тоже есть одержимость.       — Какая же?       Она подходит ко мне и, вставая на носочки, набрасывает на мою голову влажное полотенце и шебуршит по моим и так уже взъерошенным волосам. Обнимаю, притягиваю к себе, утыкаюсь в девчачье теплоту незаменимого плеча. Приятно, мягко… Этому плечу я обязан очень многим. Провожу пальцем, останавливаясь несколько раз прогладить по одному месту и двигаясь дальше, по оставшемуся шраму от зубов. Кими много раз жаловалась (разумеется, не намеревалась мне прямо указывать), что этот шрам делает её не столь красивой. Несколько раз видел, как она смотрела на него в зеркало и всхлипывала. Я никогда ничего не говорил насчет такой особенности, потому что считал, что она сочтет мои слова за любовную фальшь. Этот шрам чертовский красив.       — Твой шрам просто безупречен и ни в коем случае не уродлив. – Прикасаюсь губами плеча и продолжаю шептать в ухо: — Я знаю, насколько ты совершенна.       Действительно, она самая совершенная из тех, кого я когда-либо знал. Мне настолько стыдно, что я время от времени веду себя шкурнически и выражаю пренебрежительные эмоции в своем поведении. Мне настолько жаль, что я часто помечаю себе в голове как можно чаще убирать напускную важность. Только лишь помечаю и ставлю на этом точку. Растрепанные ветром обещания с обмохрившимися краями. Интуитивно хочется шептать хранящиеся в душе нежности. Но я стараюсь стать лучше ради нее и только ради нее. Не только люди думают людьми.       Мы простояли так несколько минут. Я уже забыл, что мне нужно было умыться и привести себя в порядок, хоть чтобы как-то считаться выходным гулем ради приличия. Тяжелое и стесненное непривычностью моих действий дыхание Кими выдавала ее реже поднимающаяся грудь. Простые способы выражения себя, на которые мы решаемся так редко, заканчиваются концовками рассказов О.Генри. Охотно поддаюсь осеннему ренессансу чувств, окрашенных в самые яркие и неестественные цвета, не характерные для погоды за окном. Плевать, мы сами окрашиваем нашу осень. We’ve got obsessions I want to wipe out all the sad ideas that come to me when I am holding you We’ve got obsessions All you ever think about are sick ideas involving me, involving you

***

      Теперь разбиваюсь в ожидании Кими, внимательно изучающей витрины всяких продуктовых баночек, скляночек, упаковочек и прочей снеди для ее желудка. Мне бы ее проблемы. Мы часто бываем в этом супермаркете. Если верить ее словам, здесь пахнет медовыми леденцами и сладкой выпечкой — теми запахами, приходящими из ее детства домашних забав. А если верить моим, нужно поскорее уйти от этой наивкуснейшей вони. Где там отдел кофе?!       — Какие же крекеры выбрать… — Сосредоточенно нахмуривает брови, поджимает губы и сощуривает глаза. Полный набор сосредоточенной барышни. До чего же мило.       — Так они же все одинаковые, — выпалил я, всплеснув руками. — Все одинаковые, один бренд, все из-под штампа.       — Ты что?! — Девушка сделала круглые глаза, будто услышала самую шокирующую новость, перевернувшую не весь мир, а всего лишь сделавшую неловкую царапину в ее нежной чувствительной душе. Этого достаточно, чтобы с легкостью удивить. — Они все разные!       — Просто выбери что-нибудь побыстрее, моей грусти уже скучно. А это все из-за этого ужасного запаха!       — По-моему, ты всё придумываешь, тут не так сильно пахнет!       — Кими, ты забыла?! — почти срываюсь на раздражённый крик и начинаю подозревать, что что-то здесь не так. Глазами пробегаю по народу и понимаю, что здесь достаточно многолюдно и что наш разговор про разные мнения насчет запахов начинает становиться сомнительным. Еда, запах, Токио. Выполните любое математическое действие с этими иероглифами и все полученное умножьте на нуль. Нет, вы не получите среднестатистических японцев, а классического гуля среди них. Действительно, как может не вызвать никакого удивления и тревоги ссора между парой, в которой парень не восторгается вкусным запахом меда и прочих плюшек и не стесняется назвать все это вонью? Нишино поймала мою волну смятений:       — Нишио, кажется, нам пора уходить отсюда как можно скорее…

Supermarket, oh what Packet of crackers to pick? They're all the same, one brand, one name, But really they're not. Look, look, just choose something quick. People are staring, time to go, quickly!

***

      — Ну не переживай же ты так, останешься ты без этих крекеров неделю. А потом купим где-нибудь в другом магазине.       Сама Обиженность шла впереди на несколько шагов, стараясь не сокращать расстояние между нами своим любящим и всепрощающим сердцем. Иногда трудно сохранять спокойствие и расположенность к проступкам дорогих людей, когда они оскорбляют и практически смертельно подставляют перед множеством людей. Каждому живому существу такие вещи приносят неприятные ощущения ненужности, оставляя послевкусие одиночества среди неискренне подчеркнутого душевного уюта.       — Возможно, в этот день всё идет не так, но не позволяй этому огорчать тебя, — говорю вслед я, стараясь не отставать. Останавливать и дергать за плечи является не самым разумным вариантом примирения. Подходить к согласию стоит на ощупь, проходя пальцем по всяким неровностям и шероховатостями, раздражающими кожу. Если линия является неидеальной, ее стоит накрыть приятной для осязания тканью. Пару метров искреннего сожаления, раздающегося где-то в десяти шагах сзади и приближающегося, обволакивающего, обнимающего, целующего.       Но Кими все так же молчаливо наступает кроссовками по швам плиток, прислушиваясь к звуку шагов. «Почему, когда шагаешь, всегда так громко ноги наступают на асфальт?» Ее шаги были невесомыми, едва слышны. Возможно, пыль под ее ногами разлеталась с тяжело-мешочным звуком или плавающий по воздуху лепесток сакуры плакал над песней ветра, птицы с соседнего города щебетали или пистончики шнурков дребезжали при ходьбе, шелест облаков с закругленными краями рыхло оглушал или браслеты встречались по пути, но ее шаги были до неосуществимости немы, неговорливы, как она сейчас. Тогда что же она улавливала? Аккорды слов?       — Ну да, эти крекеры были к несчастью. Я не могу освободить твое, — насупливаюсь, — холодное сердце, когда ты действуешь, словно у тебя ОКР.       Девушка останавливается. Металлическая мелодия звенящих браслетов друг об друга завершает свои последние ноты. Кими разворачивается уже не с обиженной физиономией, а с той же сияющей и освещающей каждый темный закоулок души своей милостью. Святая. Я понимаю, что мои действия имеют верное направление и развожу руками в стороны, чтобы она, как всегда, прибежала ко мне и уткнулась в грудь. И я бы замкнул ее руками, сильно обнимая. Обязательно сильно. Но разве не чем шире ты открываешь объятия, тем легче тебя распять? Что вы все ищите подвохи у европейцев?       Почему-то я прикрыл глаза. Когда у тебя прикрыты веки, ты ощущаешь все как-то четче, иначе, с новым окрасом. Вот пыль под ее ногами разлетается с ушераздирающим плюхом, лепесток сакуры заливается слезами над песней ветра, птицы с соседнего города щебечут громче, пистончики и браслеты вот-вот разобьются друг об друга, шелест облаков глушит своим режущим звуком. Она прильнула ко мне осторожно, а объятия играли свою мелодию. Мелодию ее смеха, ее прощения, ее искренней любви, которая горит и живет. От ее волос пахло чем-то милым, домашним, дорогим. Нет, это не тот запах, пробуждающий аппетит. Этот тот аромат, пробуждающий любовь.       — Скажи что-нибудь, — прошептала она, когда посмотрела в мои глаза. — Что же ты смотришь? Я всю душу уже вылюбила на тебя!..       — Выслушай мои глаза. Глазами я в твоей душе, в которой всегда есть место для меня. Я знаю.       — Сложно понять тебя, — совсем затихла Кими.       — Но можно. И возможно, что это совсем не нужно. — Притягиваю к себе поближе и утыкаюсь в шею, запуская пятерню в волосы.       — Сумасшедшая одержимость.

***

      — Что ты делаешь?! — Крик, разбудивший окончательно весь сонный и флегматичный Токио. А если быть не таким бравадным парнем и быть немного аккуратнее в масштабах, то точно весь парк. Если сделать дополнительную ремарку, объясняющую происходящее, то это может все сделать яснее. В качестве развеселительного бонуса мы тележку магазина… украли. Поющий ветер в ушах, недовольные возгласы незнакомцев, безумные яркие вывески магазинов. Это все оставалось где-то позади, позволяя двигаться вперед и чувствовать только себя одних во всем свете. Всё «это» порождало необыкновенное чувство, будто весь мир отделился или мы остались на донышке жизни. Именно на донышке; это не яма, не пропасть, не проклятье на двоих, это идиллия, которая может быть уютно-домашней или компульсивно-сумасшедшей. Но одновременно нельзя так строго судить. Мы — здесь, мы — сейчас, мы — среди всего прекрасного, но мы — одни.       — Как что?! Произвожу срочную доставку скоропортящегося товара до дома! Такси «Нишио Нишики», а это ваш транспорт — тележка, Кими-тян!       — Сумасшедший! — Фраза, которая постоянно вставлялась после увеличения скорости и задетых людей на улице. Произносилось это слово не с раздражением или обидой, а с горячей радостью и блестящим счастьем, ослепляющим здравый смысл и рассудок каждого из нас. Когда ты по-прежнему рядом со мной, я могу видеть гораздо дальше, глубже, четче, и я сам себе способен представить, что я могу ощущать весь мир. Ты — мой третий глаз, мое второе сердце, мое первое желание!.. Пожалуйста, не дай мне стать снова слепым, мне так нравится быть собой. Если уже сумасшедший, то только вместе с тобой. Если только раздраженный, то не на тебя. Если нахальный, то только не с тобой наедине. Если язвительный, то мой яд не в твою сторону. Все самое плохое во мне не должно жить в нашем маленьком мирке, где могу позволить жить одному моему грешку — одержимости тобой. Каждый из нас по-своему грешен. Я понял, что мне не подходит напускная наглость и беспардонность. Нам. Я мысленно записал иероглифы «Я» и выкинул листок в яму, которую стоит закопать. Осталось построить на этом месте что-то более весомое, что поможет нам мчаться так же вперед, как мы сейчас.