У граней тихого ручья

Перья тёмно-карамельных крыльев щекочат высокие белоснежные скулы прохладным ветром, пропахшим мускусом лесов и влажностью мистических болот, яркими звуками играющих в уголке расслабленного сознания; Малефисента вдыхает полной грудью свежий аромат трав и лёгкой, едва уловимой сырости, тонкой вуалью тянущейся от плавно журчащей реки — фейри хихикают звонкими колокольчиками, мягко проскальзывая меж шума воды, ласково чарующего слух. Мелкие капельки, принесённые прохладой, гонимой сладко пахнущим воздухом, невесомыми поцелуями оседают на гладкой коже, блестящей росой подмигивая на впалых щеках; алые губы растянуты в улыбке лёгкой, свободной, а веки с трепещущими в плавном танце ресницами расслабленно прикрыты, едва заметной дрожью покрываясь при особо сильных порывах резвящегося вокруг стройной фигуры ветра. Малефисента чувствует желание поднять руки, разводя их в стороны на манер крыльев, и смеётся тихим шелестом, расправляя вновь обретённое за спиной оперение; скользит меж плотно примкнувших друг к другу перьев поток прохладного воздуха, наполняя усталое тело тонкими струнами спокойствия — нежность по кончикам пальцев, нити солнечных лучей на каштановых волосах. Фея длинными пальцами с выступающими костяшками изящным движением отбрасывает развевающуюся по ногам прозрачную вуаль пышной юбки, чей насыщенный цвет напоминает кожу древа — толстую кору, покрытую смолой. Ветер-проказник манит шёпотом свистящим, соблазнительным, объятия раскрывая пред хрупким станом, зовя лететь под руку со стихией бурной, ему принадлежащей; Малефисента улыбается, но на зов не идёт — садится плавно на чуть примятую траву, спуская обнажённые ступни с невысокого овражка, одиноко нависшего над обширным ручьём; капли ласкают ей кожу, прохлада целует ей пальцы. — Госпожа. — Малефисента не видит — знает просто — поклон слуги за её спиной, почтенно опущенная голова; уголки губ приподнимаются выше, но фея и не думает обернуться — рукой машет на место рядом, складывая крылья. Шаги несколько неуверенные, широкие; Диаваль с довольным выдохом падает на покрытую зелёным шёлком землю, снимая прилипающий к коже плащ и заводя руки за голову, ложась на недовольно зашуршавшую траву. Малефисента щурится, смотря на юношу с усмешкой снисходительной, чуткой, точно мать на шаловливое дитя; яркое солнце, охватившее полдень, греет бледное её лицо тёплыми лентами, манящими ласками — Диавалю же в теле человеческом жара невыносима — усиленно терпит, ради неё, Малефисенты, терпит. Говорить с Госпожой легче, чем каркать в ответ; небо тянет вверх незримыми нитями, словно кукловод безвольную куклу, но связь слабеет с каждой секундой — её давно ладонью хрупкой оборвала Малефисента. — Как там Аврора? — голос феи чист и спокоен, звенящий насыщенной мелодией нежных спиралей окружающих звуков; Диаваль прикрывает глаза, наслаждаясь его звучанием — всё равно, что этот чарующий голос говорит не о нём. — Приспосабливается, — ответ уклончив, нечёток; Диаваль смотрит на ровную спину Госпожи, задерживая взгляд на выпирающих лопатках, виднеющихся даже сквозь свободную ткань; на расплывчатых бликах, играющих средь золотистых перьев; на пленительные глаза, смотрящие на него внимательно, исподлобья, насквозь точно видя, — чистая зелень вокруг узкого зрачка. — Она должна привыкнуть к тому, что два мира теперь под её опекой, и стоит больше уделять внимания своим королевским обязанностям. — Не будь так суров, — Малефисента мягко усмехается, опираясь на ладони, зарывшиеся в мягкую траву. — Она научится, вот увидишь. — Я и не критикую, — фыркает Диаваль, рассматривая широкое облако в форме расплывающегося цветка; морщится, слыша раздражающее попискивание фейри и противное хрюканье болотных толстяков, вечно кидающихся грязью во все стороны. — Госпожа, может, нам стоит... Юноша слышит склизкое хлюпанье, а затем и тихий шлепок; медленно поднимает удивлённый взор. Один взмах изящной руки, один взгляд с лёгким прищуром, и тело точно взлетает в воздух, но Диаваль не чувствует крыльев; страх на мгновенье сковывает горло острыми тисками, борясь отчаянно с крепко привитым доверием к Госпоже; выдох, и Диаваля с головой охватывает кольцо ледяной воды, смыкающееся с поразительной скоростью — холодно, сыро, нечем дышать. Рывок; Диаваль вдыхает кислород полной грудью, кашляя и отплёвываясь. Одежда прилипла к телу, словно вторая кожа, а чёрные волосы облепили покрытое характерными отметинами вороньих следов лицо, сужая обзор; Диаваль недовольно нахмуривает брови, скидывая тёмные пряди с глаз. Смотрит на сидящую невдалеке Малефисенту, склонившуюся над дрогнувшей гладью воды; та плюшево смеется, наблюдая за беспомощно барахтающимся слугой; машет тонкой рукой, создавая в воздухе танец золотистых искр. Вода растекается в стороны под давлением её волшебства, позволяя Диавалю вылезти на скользкий, примятый берег; прозрачные струйки стекают на землю с мокрого тела, а взгляд глаз чёрных прожигает на щеке Госпожи рваную дыру — щеке, покрытой грязевым пятном, что фея аккуратно стирала ладонью. Диаваль покачал головой — толстяки промахнулись. — Это было обязательно? — раздражённая обида в голосе; капли смахивает с ресниц. — Ты же сам хотел уйти оттуда, — усмешка в мягких словах и на алых губах; проницательность Малефисенты поражает воображение, но Диаваль отмахивается от привычного восхищения, сохраняя на лице недовольство. — Не прикрывайся мной, — буркнул тихо, сверля глазами изящную фигуру; воду выжимает из одежды, волосами махая, словно ненавистный ему пёс. — Зачем было кидать меня в воду? Малефисента вытягивает длинные бледные ноги, на слугу смотря со скрытым весельем; развлекается явно, прочную разгоняя скуку. — Я просто промахнулась. — Невинность на лице; угольки в глазах. Диаваль тяжело вздыхает, поднимая раздосадованный взгляд к небу; понимает ясно, что переспорить фею не удастся и лучше просто наслаждаться желанной тишиной — волшебством Госпожи, что перенесло их сюда. Вновь садится рядом, одну ногу сгибая к уровню груди; смотрит задумчиво на белоснежные скулы, волосы каштановые, струящиеся по ровной спине, — впитывает образ Малефисенты, изученный давно, — глазами лишь, правда. Её присутствие — сладкий опиум, взгляд — зелень Топких болот, и Диавалю злиться долго просто не хватает сил; он сердцем ей предан — простительны шалости. Малефисенте нравятся ароматы влажной земли и диких цветов, что всходят на этой земле; запахи тёплых ручьёв, что журчат под ногами; нравится, что ими пахнет Диаваль — насыщенно и пряно, с примесью мускуса вороньих перьев. Тишина не давит, ласковыми кольцами перетекая меж ними; лёгкость свободная, чистая. Диаваль изучает лицо Госпожи, и стоит ей едва заметно повернуть голову, как юноша замирает мгновенно, неожиданно поднимая ладонь. Прикосновения слуги невесомы, точно кончик пера; Диаваль осторожно стирает с щеки Малефисенты остатки грязи, ею, видно, пропущенные; аккуратно очерчивает большим пальцем высокую скулу, мысленно усмиряя собственный бушующий нрав, — лишь бы не глядеть в глаза, не смотреть на желанные губы. Тонкие брови подняты, удивление сковало изящное тело; Малефисента наблюдает за старательным вниманием, коим взор пропитан ворона напротив, — напряженность его чувствует, понимает. Саму внутренне дрожь пробирает стремительно, лёгкими покалываниями расцветая на местах его прикосновений; Малефисента чувствует себя неловко, и осознание этого электрическим током пробегает внутри, заставляя рвано вдохнуть — веки опустить, скрываясь от действительности. Тёплые пальцы замирают на её щеке на несколько секунд, медленно сползая вниз; трепет ласковый касается губ — робость осторожная, ласка непозволительная. Малефисента распахивает глаза, лишь когда губы Диаваля накрывают её собственные — невесомо; Малефисента позволяет себе вдохнуть, лишь когда уверенные, ещё не обсохшие пальцы сжимают её ладонь — ласково; Малефисента позволяет себе секундную слабость, отвечая на целомудренный поцелуй — тепло, до дрожи в груди обжигает. Малефисента не зря годами оттачивала металлом отлитый самоконтроль; пересилив затрепетавшее в конвульсиях сердце, несильно оттолкнула слугу от себя, неожиданно ощущая расплавленное осознание собственной слабины, — едва ли не отскакивает от юноши, рваным движение вскидывая ладонь. Малефисента видит в его чёрных глазах собственное отражение и замирает с припухшими, чуть приоткрытыми губами, наблюдая за румянцем, густой краской расползающимся на её щеках в его взгляде; стопка золотистых искр вырывается из кончиков тонких пальцев, и прежде, чем по каштановым волосам скользит воронье крыло, Малефисента успевает заметить понимающую ухмылку, в один миг ставшую сияющим клювом — Диаваль взлетел в воздух, карканье издавая громкое. Издевается, подлец. Птица скрывается за верхушками шелестящих деревьев, а Малефисента, чуть вздрогнув, приседает обратно, ладонями обхватывая плечи; она, Малефисента, покраснела. Маска спокойствия дрогнула, рассыпаясь в прах; удивление от собственных действий отразилось на прекрасном лице, и фея рефлекторно прикусила тыльную сторону ладони, прижатую ко рту; не успела сдержать неожиданно дернувшиеся уголки полных губ, самостоятельно растянувшиеся в улыбке — невольной, робкой по-своему. Счастливой. Когда Диаваль вернётся, Малефисента обратит его в червя — не потому, что злится, вовсе нет, — а после выслушает его завуалированные, но, Малефисента знает, совершенно неискренние извинения; за это получит отдельно — она обратит его, может быть, в пса. И жизнь продолжится дальше; пока, когда-нибудь, Диаваль не украдёт у неё второй поцелуй, повторяя всё вновь — и Малефисента накажет его, безусловно накажет. Но улыбаться будет, несомненно, счастливо.