О проблемах

      Поздний вечер. Хмурое небо над головой. Капли дождя сливаются в одном потоке с мокрым снегом, пылью, вздымаемой под облака от сильного ветра, так некстати проснувшегося вместе с весенней моросью и после зимней усталостью природы. Она кричит, плачет, и никто не может ей помочь: ни улыбнувшееся с утра солнце, ни чуть проклюнувшая трава.       Хеймитчу Эбернети нездоровится: вчерашние посиделки до четырех часов утра не придали ему ни бодрости, ни оптимизма. Через три месяца очередная Жатва, ему тридцать восемь, и все, что он хочет, – просто взять и умереть. Какой толк пытаться что-то изменить? Разве он когда-нибудь сможет вытащить хоть одного, мальчика или девочку, и при этом не чувствовать себя последней скотиной, проходя мимо окон и дверей тех, кто посмел ему довериться? Всех тех отцов и матерей, которые смирились с утратой, а ему, одинокому и заброшенному, даже не оставили малехонькой толики веры. О надежде он не привык зарекаться.       Он закутывается в пальто плотнее, боясь простудиться. Малодушие к себе, едкий страх, впитывающийся в материал, и влажными, липкими, словно пот, брызгами, проникающий за отворот брюк. Эбернети шлепает по лужам, как мальчишка, создавая видимость абсолютного чувства запущенности, гонимого мучениями вперемешку с приступами изгнанничества. Он одержимый раб своего бедового состояния.       Блуждая по центральной части города и забредая в Шлак непременно в одиночестве – а как иначе? – он высматривает, подмечает, исследует. Кто во что одет, где прохудилась крыша, какие булочки печет городской пекарь и что Сальная Сэй умудрилась сварить на этот раз. Собаку? Похлебку из диких куриц? Крысиные тушки? Да это же настоящий олень!       - Кто одарил тебя столь лакомым провиантом? – прищелкивает да прицокивает Эбернети языком, расплываясь по привычке в полупьяной-полуразгульной улыбке, кабы чего дурного не подумали.       - Поставщиков не выдаю, Хеймитч, ты же знаешь, – он знает, да только что ему за нужда эти поставщики? Отчаянный ментор не сплетничает и не вынюхивает, все главные тайны Дистрикта-12 ему на хвосте приносит сама жизнь.       Вот, к примеру, пекарский сын, четырнадцатилетний мальчик: сильные руки, крепкая выдержка, а на личико смазлив, как и любой городской паренек в его возрасте. Если когда-нибудь визгливый голосок с чистым капитолийским акцентом прощебечет его имя из сотен других, у него будут большие проблемы. А что Хеймитч? Хеймитч не может всем помочь. Ему нужно выпить.       - Мистер, Вы забыли яблочный пирог! – слышит ментор вдогонку.       - Спасибо, друг. Как бишь тебя? Пит? – надеюсь, на этой Жатве твое имя не вытянут.       Хеймитч успокаивает себя бесконечными, непрекращающимися играми с самим собой: сам себя спрашивает, сам отвечает. Жизнь отшельником, не вылезая из собственной конуры, имеет свои преимущества: скоро все забудут, как его зовут. До следующей Жатвы, конечно. Вот тогда-то все и поглумятся да посмеются. А что? Не прыгнуть ли со сцены вниз головой? Не выставить ли Эффи полной идиоткой, какой она, не без основания, иногда является, вынося все его мелкие шалости да проказы? Может через год, а может через два.       Вот девочка с длинной темной косой, которую он недавно пропустил вперед, а она не заметила, маленькая, осторожная, бледнеет и закусывает до крови обветренные губы, сдирая тонкий прозрачный слой кожи. Вот ее обнимает Сальная Сэй, а он через плечо сталкивается с девичьим взглядом, усталым, изможденным, грустным и соленым. За глазами, будто спелая смородина, таится что-то необъяснимое, и только по коротким обрывкам фраз Эбернети понимает, что девочку обманули.       - А где был Гейл, когда тебе эту ерунду подсунули? – спрашивает Сэй, разливая всем и каждому остатки жирного бульона на косточках.       - Не знаю, ушел куда-то… Что же делать, Сэй? Это все мои деньги. Я бы пошла еще в лес, но боюсь в такую погоду. Ветер усиливается, – старушка кивает головой, но молчит. Выжидает. - Мне надо идти. Я ведь ему все мясо отдала за мешок картошки. Прим так давно ее не ела, вот я и подумала… В лес пойду, – девчонка моргает и прежде влажные глаза наполняются какой-то необъяснимой решимостью.       - Э, нет, куда это ты собралась на ночь глядя? Неужели я для тебя картошки не выторгую? Подожди, девочка, – за такой взгляд умереть не жалко. Ментор впервые за все время думает, что если когда-нибудь выберут ее, проблемы обрушатся на его макушку.       Преодолев расстояние в двести метров, он заходит на задний двор Котла, туда, где обычно собирается всякая шантрапа.       - Кто тут обещал мешок картошки за мясо? Посмотреть хочу, – Хеймитч оглядывает двоих незнакомцев и находит парнишку, стреляющего хитрыми глазками и поигрывающего самокруткой.       - Шел бы ты, дядя, подобру-поздорову. Я ведь не посмотрю, что ты победитель Игр, – на нож, появляющийся в руке молчаливого второго, Эбернети откликается молниеносно, одним жестом выбивая и лезвие, и всю прыть из нападавшего.       - Напрасно, – Хеймитч бьет под дых и жалеет, что так давно не тренировался: спину уже ломит. Соперники, не ожидавшие нападения от бывалого победителя, катаются по земле, вытряхивая из карманов деньги и заполученные обманом драгоценности. Мешок картошки валяется неподалеку и Эбернети, грозясь донести на пройдох миротворцам, – в Двенадцатом, как известно, воровство и обманные манипуляции караются расстрелом – подбирает трофеи с еще холодной земли.       Вернувшись на рынок, он не находит ни девочку, ни знакомых торговцев – время позднее, но повернув в пустой и темный переулок, ментор замечает растрепанную косу. Он не ждет благодарности и вовсе на нее не напрашивается, а следит за малышкой до дома, скрываясь то за одним столбом, то за другим. Девочка все время оборачивается, ускоряя шаг, будто чувствуя угрозу извне.       Когда она пропадает в доме, Хеймитч долго мнется на пороге, но решая, что ведет себя по-детски глупо, стучит в дверь намеренно три раза. Дверь шатается в петлях. Их скрип, кажется, может разбудить половину округи, но что делать, если дело сделано? Только ждать. Он успевает натянуть на шею и подбородок шарф потуже, чтобы скрыть следы своего алкогольного присутствия и прячется за черной дурацкой шляпой, которая никогда ему не нравилась. На пороге он видит женщину, блондинку, быть может, чуть моложе его, но точно не скажешь в отсутствии должного света и осунувшегося лица визави. По-видимому, ее мать...       - Девочка ваша забыла на рынке… - он протягивает ей холщовый мешок, но женщина не колышется. - Я говорю: девочка ваша забыла… - понимает ли она, что он хочет ей сказать? - Да, чуть не оставил у себя. Деньги тоже ваши… – Эбернети, пошарив в кармане, нащупывает бумажки и сует их в руки остолбенелой матери.       - Мама, кто-то пришел? Почему ты там стоишь? – слышит он и спешит уйти также внезапно, как и оказался на пороге ветхого, полуразвалившегося деревянного укрытия от дождя, резкого ветра и, по всей видимости, настоящего тепла.       Он возвращается к себе, в Деревню Победителей, но не спешит откупорить бутылку. Хеймитч размышляет. Что будет, если кого-нибудь выберут? Смерти, тьма, людские страдания?       Если выберут их обоих, – думает Эбернети, – того городского мальчика, что не спускает глаз с дикой девчушки, кормящей свою семью, или ее саму, такую сильную, печальную и бесконечно одинокую, проблемы будут у всех.