Часть 1
4 апреля 2015 г. в 03:06
На базе Маккалох неловко бурчит «парни, без меня» и почти сразу ныряет в сортир, заперев на щеколду символическую фанерную дверь. Остальные слишком устали, чтобы возражать, в конце концов, у них есть и второй душ, а горячую воду всё равно ещё утром извёл под ноль Мик, так что хмурится и грызёт нижнюю губу один только Лен. Он продолжает делать это, пока ребята снимают мокрые, драные костюмы, пока они двигают ящики, заменяющие им стулья, пока достают пиво и карты, чтобы утопить горечь поражения в алкоголе и механической, давно не вызывающей ни у кого азарта игре; он даже берёт бутылку и ополовинивает её меньше чем за минуту, прежде чем терпение иссякает в край. К чести парней, они не вздрагивают ни когда бутылка летит в стену, ни когда сам Лен подрывается с места, а потом вышибает дверь ногой, как бумажную. Чёрта с два Маккалох застрял на толчке, как нормальный человек — и Лен предупреждал его, что сделает, если поймает с дурью снова.
Маккалох шарахается от раковины так, будто Аксель опять поставил там шутиху с кислотой, только вот Лену прекрасно видно, что из крана течёт обычная вода, и ещё — что Маккалох судорожными рваными движениями пытается расправить закатанные по локоть рукава формы, и после этого смотреть уже никуда не надо, Лен просто хватает его за зелёный широкий ворот и встряхивает так, что голова Маккалоха мечется вперёд-назад на тонкой шее, зубы клацают, а уложенная чёлка падает на глаза.
— Босс, — хрипит Маккалох; Лен не слышит, не хочет слышать, он не дал ему юлить и оправдываться в первый раз и тем более не даст сейчас, когда пальцы скользят по прорезиненной ткани формы и только невероятное усилие воли удерживает его от того, чтобы сомкнуть их прямо на этой шее. Чёрт возьми, не так много правил есть в его маленькой банде: не убивать, не насиловать, не обдалбываться в сортире у него под носом, неужели это так сложно?!
— Босс! — повторяет парень. Он дёргается, пытаясь вырваться, затравленно шарит взглядом по крохотной ванной, скребёт скрюченными пальцами по поясу — ищет оружие, которое сам же, идиот, бросил у входа на базу. Как будто зеркальная пушка помогла бы против Капитана Холод, чёрт возьми, тем более в руках зарвавшегося мальчишки — Маккалох не Сэм, никогда им не будет, как бы не перешивал под себя широкую форму, сколько бы не копался в игрушках своего предшественника, пытаясь улучшить то, что и так идеально. Сэм открыл зеркальное измерение, Сэм научился его использовать, Сэм жил им и в нём; Сэм, в конце концов, не был ёбаным наркоманом.
— Босс, — слабо сипит Маккалох, а потом изворачивается всем телом и с силой бьёт ногой. В пах — не честно и не красиво, Лен бы, может, оценил ход, да Лен бы и не пропустил такой удар в другой момент, Негодяй он, в конце концов, или нет, — но на этот раз он был слишком взбешён и слишком не готов к сопротивлению, а потому сгибается от боли, и этого мгновения Маккалоху хватает, чтобы отпрянуть и локтем ударить по зеркальной дверце шкафчика, которую он сам обычно использует для связи. В тонких пальцах быстро оказывается крупный зазубренный осколок — таким же Маккалох поигрывал пару часов назад на деле, поглаживая крошащимся остриём горло заложника. Теперь острая кромка касается его горла; Лену немного боязно сглатывать — Маккалоху не впервой убивать, Лен не сомневается, что тот может порезать ему сонную артерию в отместку за разбитый в прошлый раз нос и глазом не моргнуть, но тот почему-то медлит, и потому медлит, не торопится выкрутить руку и дать по морде сам Лен, пытаясь понять, что пацан задумал. Так они и стоят, пока глаза Маккалоха не становятся карими из угольно-чёрных, а к белому до синевы лицу не приливает по новой кровь.
— Босс, — выдыхает Маккалох, когда они оба немного приходят в себя, и нервно облизывает искусанную в мясо губу; его всего ощутимо трясёт, от чего опасно дрожит острое лезвие, и Лен не уверен, что парня могло так напугать всего лишь то, что босс его немножко придушил, он скорее готов поверить в синдром отмены и его последствия. — Я не кололся, бля буду. Сам посмотри, нет у меня ничего. Ни крошечки.
Его глаза горят чем-то средним между ненавистью и отчаяньем, и Лену хватает этого, чтобы сделать усилие, взять себя в руки и обвести клетушку взглядом. Не видно стекла, белого порошка, шприцов — никакой привычной атрибутики. Вряд ли Маккалох успел бы убрать за собой так чисто.
— Руки покажи, — командует он, потому что верить Негодяю на слово будет только Флэш или полный идиот. Маккалох недовольно дёргает плечами, но под суровым взглядом сдаётся, откладывает осколок и снова закатывает мокрые рукава. Под одним всё чисто; под другим красуется длинная алая полоса, от которой бегут ручейки к запястью. Лен сводит брови вместе и тихо рычит, потому что какого хрена, Маккалох, серьёзно, он не нанимался иметь дело с таким дерьмом, ему не нужен суицидник в команде, трупы бывших членов коллектива плохо влияют на интерес новичков — и где-то в глубине души мимолётом проносится припозднившаяся мысль о том, что, наверное, снимать наркомана с дури лучше под присмотром мозгоправа, можно было спросить у Мика пару номеров, — но Маккалох, правильно истолковав его негодование, быстро тушуется и прячет взгляд.
— Я не нарочно, — сумбурно бормочет он, и, как всегда в минуты волнения, сбивается на такой ужасный акцент, что Лену приходится прикладывать усилия, разбирая хотя бы каждое второе слово. — Зеркала, босс. Они имеют свойство разлетаться на осколки, знаешь ли. Расхреначил рукав... бля, ну я правда нечаянно. Вон, видишь, тут теперь тоже? — он демонстрирует ладонь, на которой красуется красная влажная выемка, оставшаяся от осколка. — Всего-то кулак сжал. Грёбанные стёкла. Я бы форму кевларом подшил, но плотность барьера...
— Какого чёрта ломал комедию? — коротко спрашивает Лен, который не слушал научный трёп от Сэма, и от этого слушать не собирается тоже. Маккалох всё ещё вертит раненой рукой, будто не знает, куда её теперь девать-то, такую, и он сердито ловит его запястье и заставляет замереть. Маккалох снова дёргается, в глазах мелькает тот же загнанный взгляд, но Лен в гробу видел его тараканов, его больше заботит то, что член его команды — между прочим, отвечающий за все планы безопасного отступления, — собирается истечь кровью над треснувшей раковиной в крохотном сортире, и его как командира это категорически не устраивает.
Маккалох молчит и сопит, пока Лен неласково, но осторожно щупает его руку, проверяя глубину раны — если бы была задета вена, он бы уже откинулся, но если нервы? Тоже не круто, — и только когда Лен достаёт из разбитого шкафа аптечку, снова открывает рот.
— Наркотики, — он произносит это так, словно всё объясняется одним этим словом. Лен, который и вопрос-то уже забыл, смотрит на него с сумрачным удивлением, недовольный тем, что его отвлекли. — После отмены стало... ну, херово. Не всегда соображаю, куда бегу или стреляю. Зеркала чаще бьются. Больше осколков. Травматизм на рабочем месте, а? Моя страховка это покрывает, босс? — смех у него какой-то неровный, острый, сам похожий на сыплющиеся осколки. Лену это не нравится — не смех, тьфу, плевал он на чужой хохот, пока тот не раздаётся ему в лицо, — а то, что он толкает его на поиски метафор. Совсем не в его духе, и никогда не кончается хорошо.
— И это всё? — спрашивает Лен; не то что бы его правда это интересовало, скорее, он просто поддерживает разговор, чтобы пацан не отрубился от кровопотери, пока он его бинтует. Подушечки пальцев у Лена шероховатые и почти нечувствительные после стольких лет постоянной работы со сверхнизкими температурами, но даже так он ощущает неровности на коже — тонкие, грубые, такие светлые, что кроме как на ощупь их и не заметить. Маккалох ёжится, неловко переступает с ноги на ногу — то ли Лен слишком давит на рану, то ли лезет своими вопросами, куда не надо. Лену, в общем-то, плевать и на то, и на другое.
— Иногда я бью зеркала специально, — добавляет Маккалох неуверенно, и акцент у него снова совсем невозможный, не слова, а каша из грубых согласных и неприятных слуху круглых гласных. Лен морщится, наматывая бинт, круг за кругом, пока красная полоска не сменяется красными же пятнами на белой ткани; потом исчезают и они. — Это отвлекает. Переключает боль, — Лен продолжает механически двигать руками, вверх-вниз, быстро, сноровисто, не в первый раз всё-таки. Маккалох следит за этим мельтешением с пару секунд и добавляет, тихо, неуверенно: — Понимаешь?
Лен понимает, даже больше, чем ему хотелось бы. Негодяи — ходячее сборище всех видов самодеструктивного поведения, он сам — первейший образец, он ведь лидер, чёрт возьми, он должен воплощать всю суть команды. Его моральное разложение выражается не уколами дури и порезами на коже, он ограничил себя проститутками, пивом и мордобоем с местными супергероями, но желание разбить зеркало, чтобы не видеть там ненавистное лицо, у них с Маккалохом явно общее — даже если они пришли к нему разными путями. Наверное, на этой мысли он должен почувствовать с парнем какое-то душевное родство, но он ощущает только пустоту и острое желание выпить. Не они первые и не они последние — нормальные, здоровые люди просто не приходят к тому, чтобы надеть на себя идиотский костюм и выйти на улицы с чудо-пушкой наперевес, и таких вот шальных травматиков, не умеющих иначе справляться с дурным прошлым, в одном только Централ-Сити наберётся под сотню. Так что, если Маккалох хочет найти родственную душу, пусть идёт в бар или кружок анонимных суперзлодеев — но не к нему. Только не к нему.
Ему не ясно, чего ждёт в ответ на это откровение притихший Маккалох. Может, что он его обнимет и скажет, что не бросит, или билета к мозгоправу, или пинка под зад подальше от команды; может даже, всего сразу. И может где-то в другом мире кто-то другой — какой-нибудь идиот, или Флэш, — сделал бы что-то подобное, но Лен, спасибо миру в целом и папе в особенности, не такой, так что он затягивает бинт потуже, выбрасывает в раковину окровавленные обрывки, вытирает мокрые ладони об парку и пожимает плечами. Пока это не наркотики, его не касается, чем его парни гробят свою жизнь. Маккалох это понимает и молчит, рассеянно трогая кончиками пальцев свежую повязку — она пачкается алым поверх, потому что порез на ладони Лен трогать не стал, он не опасен для жизни, а Маккалох не несмышлёный ребёнок. Разберётся сам.
Лен уходит без лишних слов, оставляя Маккалоха наедине с кривым осколком на раковине.
Чужое отражение в щербатом зеркале сверлит взглядом его спину, пока он не захлопывает за собой лишившуюся замка дверцу.