Лисьи забавы

Она была невероятно красива. Идеальные черты лица, изящная линия губ, чуть приподнятых в дерзкой усмешке, осанка, достойная императрицы, и совершенные руки. Иэясу не мог налюбоваться ей, а она смеялась ему в лицо, лишь немного прикрыв веером подбородок. Её когтистые пальцы сжимались то вокруг веера, то вокруг тонкой пиалы, оплетали фарфор, готовые раздавить его сей же час, но Иэясу ничего не замечал. Иэясу смеялся вместе с ней, позабыв обо всём, и не видел за хитрыми искрами янтарных глаз клубов чёрной ненависти. Иэясу видел перед собой прекрасную незнакомку, ветреную дочь Йошивары, но зачарованный взгляд не мог увидеть под пышной одеждой золотые хвосты. Она была неутомима, подливала сакэ вновь и вновь, и лихорадочный румянец на щеках Иэясу списал на влияние алкоголя. — Знали бы вы, как я вас ненавижу, — улыбалась она, изображая танец захмелевшей глицинии, — как давно мечтаю я вцепиться вам в глотку, вырывая последний ваш вздох. — Вы пьяны и не думаете, что говорите, — возразил Иэясу, сам шальной то ли от жары, то ли от сакэ, и лицо его почти сравнялось по цвету с кровавыми одеждами куртизанки. — Вы можете думать всё, что хотите, от этого я не стану ненавидеть вас меньше, — рассмеялась она, и острые клыки блеснули белым, оттенённые карминным цветом губ. Веер дрожал в её руках, то складываясь, то вновь разворачиваясь, и туманные фигуры с него постепенно стекали на пол, обнажая узор из павлоний. Иэясу смотрел на всё это с пытливым интересом, вглядывался жадно в оплетённую туманом фигуру, что танцевала в обществе молчаливых духов, вставших по обе стороны от неё. Они колебались, как пламя свечи от лёгкого ветра, и вытягивались, покачиваясь в такт неслышимой музыке. Веер блестел острыми лезвиями вшитого в бумагу металла и вспарывал воздух со свистом при каждом движении, опасно подбираясь всё ближе. Чёрные нити безмолвных проклятий поползли по одежде, с рукавов и подола переходя к горлу, опутывались кольцом вокруг старой шеи, ещё не душа, но уже перехватывая дыхание. — Я хочу, чтобы ты и твой род угас так же быстро, как род Тоётоми, — шипели разбуженными змеями тени, связывая по рукам и ногам. — Чтобы ты, клятое отродье, сдох в таких же муках, какие принял мой господин Хидеёри. Иэясу всё слышал, но уже мало, что понимал. Перед глазами стояло горячее марево, колыхалось, словно живое, и затягивало, погружая в себя. Он будто бы издали, откуда-то со стороны видел, как отрубается его голова, и мерзкий хруст отделяемой от кости плоти врывался в тоскливую мелодию сямисена инородным предметом. Тело трепетало, пульсируя в такт вытекающей толчками горячей крови, скребло землю обломанными ногтями — жалкое и будто бы пожелтевшее от времени, как листы древних свитков. Иэясу уже не замечал, как за шиворот заползают тени, как обвивают его, проникая под кожу, и текут по венам, порождая ещё более безумные фантазии. Красавица всё танцевала, взмахивала веером снова и снова в едином ритме, вгоняя в транс, и Иэясу потянулся за ним, чтобы вырвать раздражающую блеском золотую павлонию из её рук. От этой нелепой попытки она рассмеялась, прикрыла рукавом намазанные кровью губы, захихикала въедливо, мерзко, и нельзя было спрятаться от этого смеха. — Вкусен ли ваш новый титул, господин сёгун? Иэясу помотал головой, ударил по тонкой фусума, разрывая бумагу, и тут же его пальцы окрасились алым. В пиалу из полуобглоданного черепа Хидеёри красавица наливала сакэ, и из выклеванных воронами глаз потекла, будто слёзы, терпко пахнущая жидкость. — Может, хотите ещё, господин? Самое время праздновать, у нас ещё целая ночь впереди. Иэясу с трудом покачал головой, отказываясь от такого подношения, и пальцы его вцепились в расшитые золотом ткани в тщетной попытке схватить бесплотную тень. Реальность путалась с видениями, не давая распознать, где же он сам, а где продолжение морока, и когда когтистые пальцы вырвали сердце, Иэясу не почувствовал ни капли боли. Оно пульсировало, хлюпало неприятно разверзшимися сосудами, выплёвывая последние сгустки грязной крови почти чёрного цвета. — Посмотрите, сколько грехов вобрал в себя этот сосуд, — вкрадчиво прошептала красавица, чуть сжимая податливое сердце, — проще выкинуть его, чем очистить. Иэясу задохнулся, когда тонкие пальцы вошли в плоть, превращая его в сплошное склизкое месиво, от запоздало нахлынувшей боли хотелось кричать, но кипящая в лёгких кровь не давала выдать и стона. Когда перед лицом мелькнули лезвия тессена, глаза Иэясу закрылись, и грузное тело с тихим стоном обмякло, погрузившись в мучительный, наполненный кошмарами сон. Едва Иэясу затих, красавица встряхнула головой, убирая морок — хищно-кровавое кимоно не исчезло, но мягкие черты лица заметно изменились, лишившись всей своей женственности. — Будь жив господин Хидеёри, вы бы не спали так сладко, господин сёгун, — вкрадчиво прошептал лис, улыбаясь победно, и длинный хвост мягко опрокинул фонарь, погружая комнату в темноту. Лишние свидетели были здесь ни к чему, даже если это всего лишь слабые ёкаи, и потому лис прижал когтистый палец к губам, прося задрожавшую мелочь молчать. В тишине был слышен только шорох дорогих одежд, ведь лисья поступь была совершенно беззвучной. Утром слуга обнаружит только крепкий запах сакэ, измученного господина и пустые пиалы — этого было достаточно, чтобы поселить в мёртвом сердце тихую радость. Убивать Иэясу было невыгодно: после полуторавекового раздора стране был нужен сильный правитель, и всё же потешить душу мелочной игрой было приятно. И ещё приятнее оказалось знать, что как бы ни был хитёр старый тануки, и на него нашёлся лис, обхитривший его.