Неотправленные письма

Жизнь Петуньи уже давно напоминала ей плохой фильм ужасов. Безвыходные ситуации, актёры, плохо играющие свои роли, повторяющийся раз за разом по кругу бредовый сюжет и аномальные явления, возникающие на ровном месте. Причём вместо монстра, маньяка, злого духа или на худой конец полтергейста — маленький мальчик. И это — самое отвратительное. Монстра можно было бы убить, на маньяка заявить в полицию, нечисть изгнать, обратившись в церковь, а вот что делать с собственным племянником она категорически не представляла. Ну и удружила ей сестрёнка! Петунья и раньше к сестре относилась с прохладцей и опаской, зная, к чему могут приводить фокусы той, а уж теперь — будь её воля — откопала бы, оживила и снова прибила! И снова, и снова, и снова! За то, что эта «крутая ведьма» подложила ей такую свинью. Хотя не стоит так со свиньями, они с этим сюрпризом и рядом не валялись. Это же бомба с часовым механизмом! И ладно бы хоть циферки можно было увидеть или узнать точно, чем именно бабахнет на этот раз маленькое чудовище, но нет! Всегда неожиданно. Непредсказуемо. Как стихийное бедствие. Измученная попытками уснуть, Петунья поднялась с постели, стараясь не разбудить супруга, накинула халат и побрела вниз. Гостиная ожидаемо встретила тревожной тишиной. В которой только тикали часы, отмеряя бег времени. Она неторопливо сложила в пустой и холодный камин дрова и несколько лучин на растопку и подожгла. Даром, что лето, уютный огонь в очаге всегда её успокаивал. Повертев в руках, она бросила погасшую длинную спичку в камин и флегматично наблюдала, как тонкую деревяшку пожирает огонь. Очень символично. Петунье иногда казалось, что и она сама вот так же сгорает. Только медленно. Мучительно. Долго, больно и страшно. Страх уже давно стал её постоянным спутником. Страх за себя, страх за мужа и сына, и — как бы странно это ни звучало — страх за судьбу племянника. Они — все четверо — вот уже несколько лет живут как в жерле дремлющего вполглаза вулкана. Изо всех сил делают вид, что всё нормально. Что это не они, а кто-то другой ходит по лезвию ножа, ежесекундно ожидая, что из-под тонкой корочки твёрдой и надёжной земли прорвётся смертоносная огненная река. Петунья, не торопясь, прошла в другой конец комнаты, взяла с журнальной полки простую тетрадку в клетку и ручку. Грустно усмехнулась и вернулась на место. Невольно нахлынули воспоминания давно минувших лет. Когда всё было легко и просто, а страх и привычка продумывать каждое слово и следить за каждым своим шагом ещё не стали неотъемлемой частью жизни. Тогда она частенько садилась перед камином в родительском доме и думала о чём-то своём. Иногда предметом её размышлений становилась сестра, новые и старые выходки той. Не всегда эти мысли были связаны с ненормальностью Лили, о нет. У Петуньи, тогда ещё Эванс, было гораздо больше претензий к невероятной самоуверенности и, чего греха таить, лицемерию младшей сестры. Кто бы что ни говорил, Петунья всегда небезосновательно считала себя человеком терпеливым и довольно мирным. Тем не менее, как известно, всякому терпению есть предел. Но она прекрасно понимала, что возмущение и обиды ни к чему не приведут. Так всегда было. Стоит только подумать об этом, как даже сейчас в памяти звучит поучительный тон матери: «Ты же старше, Петти, и должна быть умнее. Петти, за Лили надо присматривать. Лили надо воспитывать. Ну что тебе стоит уступить, Лили же ещё маленькая и не понимает, не обижай сестру». Лили то... Лили это... Лили, Лили, Лили! Петунье иногда хотелось кричать и бежать куда подальше, лишь бы не слышать больше этого имени. Но пронырливая козявка, кажется, была везде, куда ни плюнь! А уж когда выяснилось, что Лили «особенная», вообще начался какой-то дурдом, хоть волком вой. Вот и доигрались родители. Избаловали это рыжее чудовище чуть ли не до потери человеческого облика. А её, Петунью, никто никогда не слушал. Вот и приходилось как-то выкручиваться. Ещё в восемь или девять лет она придумала способ, как не держать обиды в себе, но и до открытых конфликтов не доводить. Сначала был дневник. Но идея оказалась не слишком удачной. Мелкая рыжая проныра умудрилась стащить его и прочитать. Визгу было — даже в соседнем квартале, наверное, слышали. А уж как разозлились родители — словами не передать. Ох и досталось Петунье тогда. Но наказание было не самым страшным, что случилось. Самое ужасное и мерзкое — когда все твои мысли и чувства, доверенные лишь бессловесной бумаге, вытаскивают на свет, рассматривают, препарируют, а потом предают общественному — пусть и в пределах семьи — осмеянию и осуждению. Это унизительно. До слёз. Лили, конечно, тогда тоже наказали, чтоб в чужих вещах не рылась. Но чисто символически. Для Петуньи это было как плевок в душу. Но учиться на своих ошибках никогда не поздно. Выход из положения она нашла даже раньше, чем утихли последние отголоски скандала. Петунья больше не собиралась давать кому бы то ни было ни единого шанса так поиздеваться над ней и её чувствами. Решение пришло, когда отец показательно сжёг в том самом камине «яблоко раздора», запретив ей впредь писать о младшей сестре всякие гадости. Так и появились эти неотправленные письма. Всё, что Петунья хотела, но не могла высказать мелкой нахалке в лицо, она выплёскивала на бумагу и тут же предавала огню. И, как ни странно, это помогало даже лучше. Больше не нужно было подбирать слова, мучиться над каждой строчкой, оставляя себе на память летопись собственных обид и огорчений. Она просто писала, как чувствовала, а потом уничтожала следы. Последний раз Петунья испытала непреодолимое желание облегчить душу подобным образом очень много лет назад. Но никогда не поздно сделать это снова, верно? Кивнув собственным размышлениям, она склонилась над тетрадью. Ручка заскользила по бумаге, привычно укладывая мысли и чувства ровными строчками. «Здравствуй, Лили. Долгие годы прошли с тех пор, как я писала в последний раз. За это время очень многое изменилось, и не в лучшую сторону. Я даже скажу тебе, когда всё началось — в ночь твоей смерти. Нет, я не впала в отчаяние, узнав о твоей гибели, не настолько мы были близки. Просто то была последняя по-настоящему спокойная ночь в моей жизни. И это во многом твоя вина! Да, именно твоя и твоего безголового муженька! Если вы знали, что за вами ведёт охоту маньяк, что вам стоило спрятаться понадёжнее? Да хоть бы и в другой стране. Или в вашем хвалёном Хогвартсе, о котором ты столько разглагольствовала с пеной у рта. Так нет же! Вы ведь у нас самые умные! Чёртовы непобедимые герои, чтоб вам икалось на том свете! Ты хоть представляешь, что учудил твой обожаемый Дамблдор, едва вас не стало? А я тебе скажу! Он подкинул твоего сына ночью на моё крыльцо! Да хоть бы имел совесть в дверь позвонить, чтобы мы нашли Гарри сразу! А лучше — и подождать, пока мы его не найдём! Так нет же. У вас, ненормальных, всё через одно место делается. Сунул письмо в корзину к ребёнку, оставил под дверью и отправился по своим делам! Молодец, ничего не скажешь! Но ладно. Чёрт с ними, с вашими замашками! Я уже давно поняла, что все вы поголовно чокнутые, и это не лечится! Ещё забавнее другое. Вот ты сейчас посмеёшься, зараза рыжая. Нам оставили ребёнка, который что ни день, умудряется вытворить какую-нибудь ненормальную пакость. Я прекрасно помню, что ты лет до восьми была нормальной. Да, вредной и капризной, но без всяких ваших странных штучек. А Гарри? Что с ним не так? Я ведь ожидала, что у нас хоть шесть или семь лет будет спокойных. Как бы не так! Получи, Петунья, и распишись! И недели не прошло, как он подложил нам первую свинью! Я тебе больше скажу, мальчишка нас всех чуть не угробил! И себя, и меня, и Вернона с Дадликом! Мы тогда все вместе ехали домой из Лондона. Наконец-то удалось утрясти все формальности с опекой. Ты знаешь, как тяжело уладить этот вопрос, когда на ребёнка нет ни единой бумажки? Ни метрики, ни медицинской страховки, ни чёрта лысого! Ты хоть представляешь себе, сколько денег и нервов пришлось потратить, сколько связей задействовать, сколько небылиц и отговорок выдумать? Да ни черта ты не знаешь! И не о том сейчас речь! Мы спокойно ехали по трассе — мой Вернон вообще никогда не изображает из себя гонщика, между прочим — и тут на тебе! В лобовое стекло влетела ворона. Не знаю, что было не так с той чокнутой птицей, да и не важно это. Мы с Верноном, конечно, тоже испугались, но всё бы обошлось, если б не твой выродок. По другому я его в этой ситуации назвать не могу. Испугался он! Мог бы заплакать, как нормальный ребёнок. Но не бывает у таких, как вы, ничего нормального. Та дурная птица и сама чуть не пробила нам лобовое стекло, вмятина была порядочная, кое-где кровь осталась, и тут твоё мелкое чудовище на заднем сиденье как заорёт! Стёкла треснули все разом! Полностью, от края до края! Всего секунда — и вообще ничего не видно стало! Мы вчетвером оказались заперты в железном гробу, вслепую мчащемся по трассе со скоростью семьдесят миль в час! Вернону чудом удалось свернуть на обочину и остановиться, не перевернув автомобиль! Мы с ним чуть не поседели в один миг! Мой муж до сих пор боится Гарри в машину сажать! Ты, наверное, сказала бы, что разбитое стекло — это само по себе не страшно. Дело только в обстоятельствах, которые всему этому сопутствовали. Хорошо. Допустим, ты права. Действительно, если бы машина стояла на месте, а не неслась по дороге, то перед моей семьёй встал бы только финансовый вопрос. Но неужели ты думаешь, что на этом твой доморощенный терминатор остановился? Да как бы не так! Буквально через несколько месяцев я имела несчастье убедиться, что этот ребёнок попросту опасен для окружающих. И не потому, что он плохой или злой, а по той простой причине, что он такой, какой есть! Как сейчас помню то воскресное утро в начале марта. Вернон отсыпался, а я была на кухне. Готовила завтрак и присматривала за вскочившими спозаранку мальчишками, чтобы они не поранились или не покусились раньше времени на праздничный пирог, который я испекла по случаю удачной сделки, заключённой мужем. Вот с того пирога всё и началось. Дадлик, к счастью, не проявил к выпечке особого интереса, его в достаточной мере увлекли любимые блинчики с джемом. А вот Гарри заладил, как заведённый, «дай» да «дай». Вот вынь да положь ему! И немедленно! Слово «нет» он упорно слышать не желал, а «не сейчас», «потом» и «позже» игнорировал так уверенно, будто слышал впервые в жизни, или я вдруг на незнакомом языке заговорила. Упёрся и ни с места! А потом у мелкого вредителя, видимо, лопнуло терпение. Угадай, что он вытворил? Нет, ты угадай! Он этот несчастный пирог просто поджег! Вместе с кухонным шкафом, на котором тот стоял! А рядом, между прочим, газовая плита! Газовая, мать твою! Я детей схватила и бежать. Хорошее же утро вышло у моего мужа, правда? Проснуться от криков: «Вернон, помоги!», «Быстрее!» и «Пожар!», как тебе? Нравится? Вот и нам тоже! Хорошо ещё, что у нас дома есть огнетушитель. К счастью, Вернон вовремя успел, и обошлось без взрывов или утечки газа. Зато содержание твоего сына опять влетело нам в кругленькую сумму. Что, Лили, ты думаешь, я закончила на этом? Чёрта с два! Мальчишка оказался опасен даже для себя, представляешь? И в этом я убедилась тем же летом. Этому маленькому чудовищу сел на рукав рубашки сверчок. Да, я согласна, та ещё гадость. Песни у них ничего так, но на вид — мерзость редкостная. Но зачем же поджигать сразу? Причём не только сверчка этого несчастного, но и рубашку вместе с ним! Я, пока катала Гарри по земле, чтобы потушить, и сбивала пламя фартуком, чуть не осталась заикой! Кстати, можешь меня осуждать сколько влезет, Лили, но ни единой новой вещи мальчишка от нас больше не дождётся. Хватит уже! Он и так слишком дорого нам обходится! Или будет донашивать вещи за Дадли, их хоть не жалко, или пусть голышом ходит, мне плевать! Опять думаешь, что я закончила? Ох, как ты ошибаешься, сестрица! Я как раз подошла к самому интересному! Вот за это я бы тебя прямо сейчас воскресила на часок, чтобы от всей души выдрать розгами по голой заднице! А на соседних скамейках лежали бы, ожидая своей очереди, твой придурочный муженёк и ваш драгоценный Дамблдор! Этого бородатого пройдоху я вообще выпорола бы до крови и по заднице, и по спине, и куда попаду! И линейкой по пальцам бы настучала! И скалкой по голове! За то, что подкинул нам бомбу замедленного действия, от которой я лично теперь не знаю, куда щемиться! Да чтоб вашему сообществу психов провалиться в тартарары за то, что мне пришлось тогда испытать! Дело было в канун Рождества. Дадлику шёл четвёртый годик, моему наказанию, соответственно, тоже. На праздники к нам приехала сестра мужа, Марджори. И не одна. Она приволокла с собой любимого бульдога — сволочное, агрессивное существо с говорящим именем Злыдень. Дадли эта животина не трогала с тех пор, как за попытку укусить моего мальчика Мардж нещадно излупцевала любимца поводком. На нас с Верноном Злыдень тоже не рисковал покушаться — не того калибра добыча. А вот Гарри оказался «в группе риска», так что я велела ему сидеть в своей комнате и носа оттуда не высовывать. Но кто бы меня послушал? Я не в курсе, кто кого первым увидел, обидел или спровоцировал, но это и не важно сейчас. Я вошла в гостиную в тот момент, когда Злыдень с громким рыком кинулся на мальчишку. Только вот прыгнул он ещё живым, а упал на полпути уже не совсем. Или, если сказать точнее — совсем нет! Ветеринар, к которому бросилась бьющаяся в истерике Мардж, констатировал у собаки смерть от остановки сердца! Вот так запросто! Твой выродок просто взял и убил! И мне не важно, что он всего лишь защищался, меня колотит от одной мысли, что он вообще может такое! Лишить кого-то жизни, не шевельнув и пальцем! Возможно, за то, что я скажу сейчас, ты будешь ненавидеть и презирать меня. Пусть! Я почти хочу этого. Хочу, чтобы тебя тошнило от меня, как меня саму выворачивает от одной мысли о вашей семейке и вашем мире обдолбанных недоумков в целом! Меня просто разрывает на части от противоречивых чувств. С одной стороны, к мальчишке я по-своему привязалась, это было неизбежно. А с другой — свою семью я всё-таки люблю больше! И я не хочу, чтобы они всю жизнь прожили, как на пороховой бочке! А пока мальчишка у нас под боком — так и будет! Я хочу, чтобы он исчез из нашей жизни! И мне не важно, как и почему это произойдёт! Иногда я даже жалею, что оказалась рядом, когда он умудрился сам себя поджечь! И я не могу просто вышвырнуть его из дома из-за этого проклятого Дамблдора! Но есть у меня один маленький сумасшедший план, дающий надежду. Если я не могу его выгнать, сделаю всё, чтобы он ушёл сам. Ты же знаешь, что дети иногда сбегают из дома, когда им что-то не нравится, так ведь? Так! И поэтому он будет жить в чулане под лестницей, делать всю возможную для него работу по дому, ходить в самых застиранных обносках, которые я только найду среди вещей сына, и выслушивать из раза в раз, как Вернон поливает грязью его самого и вас обоих за компанию! И я очень надеюсь, что в один прекрасный день не найду его на месте. Я тебе больше скажу, мне плевать даже, если бы он предварительно нас обокрал! Я просто хочу, чтобы он исчез! Испарился из нашей жизни, как страшный сон! И всё! Пожалуй, мне больше нечего добавить, так что на этом я с тобой попрощаюсь, Лили. И пусть земля тебе будет камнями. За всю твою глупость и эгоизм. Прощай. Твоя сестра, Петунья Дурсль.»