Виктория

      Гильс открывает глаза. Комната. Потемневшие бревенчатые стены, несколько комодов спят вдоль них, старая койка, скрипящая от каждого дуновения. Сквозь единственное окно заглядывает мир. Смеркается. Небо еще светло, но от горизонта уже вздыхает мрак. Гильс пытается повернуться. Не получается. Скован. Хотя нет ни пут, ни веревок. Или они слишком слабы по сравнению с телом. Нет более крепкой тюрьмы, чем ты сам. Или тянет к белой простыне небольшая дырочка от свинца в молодом теле?       Гильс чувствует тягу в беспросветную бездну к древним чудищам. Туда, к мягкому и нежному песку. Туда бы лечь, чтобы запорошило, укутало в кокон для сна...такого манящего....нужного...сказочного...       Мир засыпает в тепле последних лучей. Еще чуть-чуть, и он захрапит. Но пока еще синие облака плавают в золотистом море. Они так нежно скользят, как в хороводе...цветном и ярком круге...Гильс видел его всего лишь раз...в фильме. Сейчас так не танцуют. Облака выстраиваются, словно...Гильс никак не может вспомнить образ. Он видит его сквозь полупрозрачную стену из тумана и стекла. Как если бы взглянул на мир после долгого любования солнцем.       А где-то у туч рождается музыка. Заводит флейта, звеня ручьем. Ее подхватывает бубен, звякая звездами. Стук-стук. Что это? Барабан. Нет...удары чаще. Будто много сердец с замедленным биением. А для ударов молодых ручек слишком дружно, больно четко. Красавицы в венках и с горящими глазами прислушивались бы к дрожащему в костре эху.       Гильса зовет огонек за горизонтом. Вокруг костра хоровод. Он идет по кругу вместе с девушками, под звездами ведет песню.       Круг за кругом. Удар за ударом. Ярко пылает костер. Язычки пламени вылизывают голубой купол.       Гильс смотрит на небо. Оно затягивает бесконечностью звезд. Они, словно капли, летят к лицу. Холодная вода вечности светится в темноте.       И вот возникает дверь. Всего лишь миг. Нет, самую жалкую частицу времени перед ним стоит дверь. Он не успевает ее рассмотреть, а она уже отворяется. Светлый зал. Пламя с множества свечей колыхающейся паутинкой облепляет стены. Оранжевые, лимонные, солнечные и почти белые язычки лозами опутывают две розоватые парадные лестницы. И на каждой ступеньке стоит красавица.       Тонкий вытянутый стан, идеальная осанка. Высоко поднятая головка. Они похожи на танцовщиц с музыкальных шкатулок. Красавицы, словно эскизы талантливого художника, что пытался вместить красоту и грациозность лебедя в хрупкое девичье тело.       В их глаза не заглянуть. И не почувствовать теплоту дыханья. Они спят на мраморных ступенях. Нежные статуи из фарфора. И юбки темно-синих платьев теребит невидимый сквозняк. Ткань переливается от черноты до голубого. Бриллианты рассыпаны звездными путями.       Губы - лепестки мака. Кто-то окунул кисточку в порошок из зарницы и ткнулся в щеки. Черные пушистые ресницы, будто темные лучи снежинок. Как прекрасна галерея этих девушек-лебедей.       Ползет, открываясь, занавес под лестницей. Холодный ветер срывает пылающую паутинку. И улетают в бездну фарфоровые красавицы. А над головой Гильса несутся звезды, осыпаясь лавиной. Бам-бам. Это барабаны. Бам-бам. Это сердца. Они словно фонари светят ночью. Бам-бам. Пульсируют звезды. Бам-бам. Это шаги. Ее шаги. Шуршит платье. Бам-бам. Это выстрелы. Бам-бам. Разрываются сердца. Бам-бам. Падают звезды. *** Влада просыпается в комнате. Перед глазами потолок, его съедают сотни мельчайших желтых трещин-подтеков. Если резко зажмуриться, а потом так же резко открыть очи, то желтые пятна превратятся в изящную лозу чуднόго растения из далеких краев, что покрыта кистями бутонов лимонного цвета. И тогда на минуту становится так на душе радостно и легко, будто сейчас май. Его последние дни, когда в сердцах господствует лето, когда душа превращается в трепещущую голубку, и кажется, что распахнешь окна, и она улетит к куполу неба.       Но видения живут недолго даже такие красочные и сказочные, как это. Пройдет какой-то миг, а Влада снова увидит желтые пятна протечек. И в душу ее остро впитывается понимание, что трещины не могут зацвести, и на дворе далеко не май, а открыть окно, можно считать, что совершить самоубийство. Даже закрасить эти жуткие пятна на потолке нельзя. Это ведь не ее квартира. Да и где сейчас найдешь краску? Хотя...найти не такая большая проблема. Но посмеешь ли взять, когда знаешь, что эта маленькая баночка может спасти не одну жизнь? Конечно же нет.       В душе Влады еще цветет надежда на то, что они смогут вернуться в свою квартиру. Что будет день, когда перерывы между обстрелами будут дольше...Влада снова зажмурила глаза, чтобы вновь появилось какое-то видение. Но ничего сказочного не приходило, даже мельчайшей частицы магии не вылезло из угла. Тогда она просто повернулась на бок, накрыла голову одеялом и стала вспоминать. Она видела Невский проспект, чистый, многолюдный и радостный. Со всех сторон слышались голоса людей. Кто-то пел, другие смеялись, третьи рассказывали что-то друзьям. Невский дышал нескончаемым праздником. Сотни улыбок сверкали в лучах заходящего солнца подобно каплям воды. И кажется, что еще мгновение, и Невский будет полон тысяч и тысяч радуг.       Слезы, набегая друг на друга, спускались по щекам Влады. Как давно это было! Целую жизнь назад...Воспоминания бежали кинолентой в голове...       В тот день было тепло, несмотря на сумерки. Теплым июньским вечером, когда не ощущаешь земли под ногами, и по любому поводу в воздухе зависает звонкий смех, они гуляли по родному городу. Какой теплой была его рука! Она ясно помнит тот день, они совсем недавно стали парой. И это был первый раз, когда он взял ее руку. Он с такой нежностью смотрел на нее! И ей казалось, что днем космос прячется в его глазах. Она смотрела в эту вселенную, и ей было страшно. Влада не знала отчего. Но видимо оттого, что боялась разрушить ту прекрасную вселенную в черных глазах. Она помнит, как ласково он ей улыбался, когда накидывал куртку на плечи. Гильс ничего ей не говорил. Только крепко держал за руку. Так, будто никогда ее не отпустит.       Слезы лились по щекам бурным потоком. Она впечатывала в подушку в голову, чтобы хоть как-то задушить....нет, не боль...девушка никак не могла сказать, как ей...только ныло сердце, оно тянулось к невидимому за заклеенными окнами горизонтами...оно рвалось к тому, кому принадлежало...       Влада все плакала и не слышали ничего, а видела лишь черные глаза со спрятанными космосом. Не чувствовала она, как одеяло топорщится, и только когда маленькая теплая ручка погладила ее волосы, по спине Влады прошлись мурашки. Она еще не повернулась, но чувствовала тепло от тела доченьки рядом и слышала, как та тихо напевала: Ты где-то далеко, но я с тобой. Я знаю, что настанет этот час. Мы встречу назовём своей судьбой. Лишь пусть весна отыщет нас.       Влада улыбалась, прижала к себе свою малышку. Та тихо напевала, ее губки смешно шевелились, борясь с трудными словами. Слезы медленно высыхали на сахарных щеках. А улыбка становилась теплее. Влада перебирала локоны своей дочки. А та с безграничной любовью смотрела на свою маму. В сумерках два черных глаза блестели звездами. И Влада знала, что где-то далеко в таких же темных очах сверкала другая половина ее вселенной. ***       Гильс не знал, сколько времени проспал. Может, забытье длилось несколько минут. А может, он спал пару дней. В любом случае, солнце было в том же положении, что и прежде. Он часто сглатывает, но от этого в горле начинает болеть еще больше. Хочется пить. Но в поле зрения нет ни одного источника влаги.       Спина жутко болит, будто он носил очень большой груз. Все мышцы ноют. И тяжело повернуть даже голову. Он будто в каком-то плену, но на самом деле нет ничего, что бы его удерживало.       Он пытается шевелиться, но движения не получаются. Гильс откидывается на подушку, глаза сами закрываются. Нет, он не засыпает. Так просто легче собраться с мыслями.       За его головой открывается дверь с еле слышным скрипом. Тихие шаги человека, что приближается к кровати. Будто бы даже не хочет разбудить. Гильс каменеет, пытается просочиться сквозь белье. Кто может раненого его затащить в какое-то помещение и ходить как мама над больным ребенком?       Шаги приближаются. Гильс старается дышать тихо и размеренно, как все спящие.       Кто-то садится на край кровати. В лицо ударяет аромат мужского одеколона. И голос с заметным акцентом тихо отпускает в пустоту: - Здравствуй.