Сгорает под маской солнца

Хиде смотрит. На мёртвые изодранные в клочья тела. На раненых. Хиде слышит. Отчаянные крики убивающей агонии. Утробное рычание. Хиде вообще-то никогда не думал, что окажется когда-то в таком месте, что будет одет в эту тяжёлую непривычную форму, иногда сковывающую резкие движения. Хиде любит предсказания. Они загадочные, вселяющие мимолётное опасение или уверенную радость, и Хиде иногда со скуки по утрам слушает монотонные предсказания гороскопа по телевизору, жуя наспех сделанный бутерброд. Он никогда не принимал все эти советы, сказанные скучным голосом диктора, всерьёз, ничего ведь всё равно не сбывается и просто оседает едва заметным остатком в стенках сознания, как осадок трав из зелёного чая на дне чашки. Но всё-таки слушать всё это поистине интересно для него, мальчика, который любит всякие волшебные заманчивые штучки. Слушание гороскопов по утрам во время быстрого завтрака не сделает плохого. Так что Хиде слушает, запоминает и сравнивает. Конечно же, всё оказывается чушью собачьей. *** Хиде с самого детства отличается безудержным весельем. Отзывчивый добрый мальчик, пытающийся принять участие практически во всём, старающийся познать всё то, что ему интересно, сразу завоёвывает сердца взрослых. Когда он замечает темноволосого мальчика своего возраста, уткнувшегося в какую-ту книгу, Хиде поначалу думает, что это, должно быть, скучно. Уж лучше гонять футбольный мяч по зелёному полю, пытаться обогнать резвый ветер и участвовать в шуточных потасовках. Но ему кажется, что мальчик, любящий книги, одинок. Затем Хиде узнаёт, что его зовут Канеки Кен. А ещё то, что у него нет друзей. В тот день Хиде слушает одним ухом, собираясь в школу, утренний гороскоп. — Львы сегодня будут благородны. — Стрельцы нуждаются в друге. Хиде подходит к Канеки, сидящему на зелёной траве, подогнув тонкие ноги, и читающему вновь, как и всегда, книгу, с беззаботным весельем приветствует его, уверенно протягивает ладошку, специально растопырив пальцы как можно сильнее, и говорит, что хочет дружить со Стрельцом, который нуждается в друге. Кен хлопает на это заявление темно-серыми глазами, оторвавшись от заманчивого сюжета книги, смотрит на протянутую руку так, будто и не верит поначалу в такое внезапно привалившее везение, а затем просто робко протягивает бледную ладонь и слабо пожимает. Никаких слов больше и не нужно. Дружественный жест всё сделает за них. — Львы повели себя довольно благородно. — Стрельцы обрели друга. Хиде, жуя сэндвич, приготовленный заботливой матерью, хмыкает и быстренько смахивает едва заметные крошки со школьной формы, вдруг заметят. Мама часто ругает его за испачканную одежду и содранные коленки, за слишком громкий голос и обидные для некоторых людей подколы. Хиде качает головой, не понимая, что тут обидного, он же не со зла, во имя веселья безудержного всё делает. Мама, увидев его нового тихого друга, поражается такой воспитанной скромности и говорит после ухода Канеки, что Хиде должен научиться поведению у него. Он молчит, отворачивается и уходит в свою комнату, громко запирая дверь. Хиде впервые обидно становится, в груди будто что-то разгорается, как спичка, и сжигает так же, как пожар, увиденный им по телевизору. Канеки становится примером для подражания. Хиде по-детски хмурится, следит жёлто-карими глазами за краснеющим другом, которому наваливает мама ещё одну порцию обеда, и с издевкой говорит: «Да-да, Канеки, кушай, ты же такой задохлик». Хиде получает от мамы крепкую затрещину: рука у неё поистине тяжёлая. Девятилетнему Хидеёши хочется разреветься в голос, наплевав на все мужские законы, закрыться в комнате вместе с Кеном и сказать, что он не хочет играть в игры такие вместе с ним. Хиде не любит эти игры. Они, конечно, интересные, но… они страшные, колкие и холодные. Хиде не умеет надевать маски и сменять их молниеносными невидимыми движениями. Мама уверенно говорит: «Хидеёши, бери пример с Канеки, тебе так повезло с другом. Примерный тихий мальчик, должно быть, его мама им так гордится». Хиде только кивает и держит на привязи колкие слова: «Если, конечно, всё видит с небес». Хиде знает, что Канеки Кен одинок, поэтому и носит маски, помогающие спрятаться от новой боли. Затем Хиде понимает, что у Канеки Кена просто такая инструкция. Инструкция, как правильно нужно жить. *** Хиде заливается оглушительным смехом, загибается, держится за ноющий живот и старается успокоиться. Канеки прячет лицо за очередной книгой, лишь уши и лоб видны, поджимает губы и не хочет говорить. Телешоу по телевизору действительно весёлое идёт. Очень весёлое. Бегающие туда-сюда разноцветные клоуны, пинающие друг друга под зад, заставляют Хиде заливаться хохотом. Кен такое не любит, кривит незаметно губы и вообще надеется, что друга когда-нибудь отпустит. — Хэй, Канеки, — Хиде дружески пихает его в острое плечо, хитро улыбается и сверкает глазами. — Приключений хочешь? — Нет, не хочу, — Канеки отвечает тихим голосом сразу же, мотая головой, как какая-то игрушка, и переворачивает страницу. — Странные книги и странный Канеки Кен, — Хиде излагает мысль спокойным голосом, потягиваясь и разминая затёкшие мышцы, — всё так скучно. Канеки молчит и улыбается. Он всегда поддевает его, старается по-дружески задеть и тем самым заставляет его улыбаться. С Хиде весело, считает Кен, с ним очень весело. Лохматый рыжеволосый мальчишка с такой завидной беззаботностью живёт в благополучной семье, играет с другими ребятами, ходит с родителями по магазинам и многое другое. В общем, он живёт жизнью нормального ребёнка. Канеки не думает, что у него самого имеется такая роскошь. — Львам сегодня повезёт. — Стрельцы, увы, останутся ни с чем. Хиде широко улыбается новым большим наушникам и сразу же находит им место: собственная шея. Канеки выслушивает очередные колкие слова тёти и думает, что его жизнь не кажется такой уж и сахарной, но такова инструкция самой правильной жизни. «Будь тем, кто принимает боль». Хиде отгоняет задир от Канеки. Канеки смотрит на ободранную коленку и ссадину на левом локте и сдерживает слёзы. Те, кто принимают боль, не плачут. Проблема зарождается ещё с этого момента. Хиде ведь никогда не плачет. *** Хиде смотрит на ночное небо, усеянное многочисленными сверкающими звёздами, жуёт жареную картошку из кафе быстрого питания и думает, что такие тихие уютные вечера — весьма ничего. Канеки сидит рядом с ним, бережно держа на коленках драгоценную книгу, и пытается в такой позе как можно удобнее съесть бургер. Хиде, наблюдая за ним, хмыкает и ловко отправляет в рот ещё один ломтик «плохой» еды. О, мама бы не обрадовалась. — Эй, Канеки, — он косится на него, держа губами, как сигарету, картофельный ломтик. — Хм? — Кен, наконец-то оторвавшись от скучных странных книг, тоже решает понаблюдать за небом, поэтому его голос кажется чем-то отдалённым. — Как думаешь, гули существуют? Хиде любит вот такие вот опасные загадки и считает, что они пускают по венам и артериям спасительный адреналин, не дающий помереть со скуки. Ему четырнадцать. Он увлекается всякими секретными детективами, заглядывает на сайты любителей поискать что-то потерянное и мечтает когда-нибудь раскрыть хоть какое-нибудь дело, которое наверняка спасёт чьё-то будущее, окрасив его из монохромных тонов в светлые. Гули нападают на людей, попадают ночами на уличные видеокамеры и всё равно признаны ещё городской легендой, которой любят пугать маленьких детей, чтобы они не лезли в опасные приключения. На следующий день по новостям вновь показывают очередную жертву кровожадного гуля, просят быть граждан более осторожными, советуют не ходить по тёмным уличкам и остерегаться подозрительных людей. В общем, ничего нового, и Хиде, подперев рукой острый подбородок, переключает канал. Гороскоп. Светлые вспышки, заманчивая музыка и все эти вот звёзды с неба, которое кажется неживым. — Львам не стоит ожидать сегодня чего-то примечательного. День пройдёт, как обычно. — Стрельцы не должны закрываться в собственном мире. Хиде саркастически на весь этот бред хмыкает, выключает телевизор, хватая оранжевый рюкзак за широкую лямку, и выходит из дома. Гороскопы? Вот же чёртовы глупости, нужно быть точными реалистами, а не мечтателями, надеющимися на далёкие звёзды и заумных астрологов. Он заворачивает за угол, встречая утреннее солнце с широкой улыбкой на чуть загорелом лице, и бодрыми шагами направляется по привычной дороге в школу. У Хиде поистине всё хорошо. Так, будто у него внутри есть личное солнце, согревающее изнутри, помогающее принять верное решение и уверяющее, что нужно веселиться. К сожалению, у Канеки не всё так хорошо. Стрелец же Кен впервые осознаёт окончательно, что в доме тёти ему не очень-то и рады. Кен впервые осознаёт окончательно, что он снова остался один. Лишь инструкция, как правильно жить, шуршит своими пожелтевшими страницами, испачканными в капельках горького кофе. Канеки листает её, напрягает глаза, вчитывается в каждое предложение и не может найти божественное спасение. Бумага, словно издеваясь, шуршит ещё тише, страницы мнутся в тонких слабых пальцах. Поиски бесплодны, как мёртвый цветок. В инструкции не сказано, что нужно делать, когда тебя будто выворачивают наизнанку, дерут в клочья истерзанную душу, начинают душить крепкими скользкими руками и говорят, что вообще-то пора умирать. Хиде весёлый, радостный и тёплый. Как солнце. И он разрешает забирать чуточку этого приятного спасающего тепла. Поэтому Канеки берёт. Хватает дрожащими пальцами, притягивает ближе, смотрит неверующе, прижимает к себе и греется, по-настоящему греется, будто в бледных руках у него — самоё настоящее солнце. Хиде не говорит многое. Так что понимание, что его лучший друг пристрастился к маскам, которые он может снимать почти что моментально, остаётся неприятным осадком внутри Хиде. Он считает, что его беззаботные слова ничего не изменят, всё так и останется, никуда не уйдёт. Зачем ворошить что-то на прижитом месте? Хиде наблюдает за Канеки, подмечает каждое неловкое движение и молчит, щурясь. Горькое чувство в груди разрастается новыми ветками терновника, расходится по всем уголкам тела, пускает глубоко корни где-то в районе подреберья. Горькое, как сиропы от простуды. А Хиде никогда их не любил. Он улыбается, растягивает с лёгкостью губы, даже не слышится еле различимый треск, который должен быть, действительно должен, ведь ему не хочется улыбаться настолько широко, ему больно, горько; в груди что-то колется. Хиде — солнце, солнечный лучик и солнечный цветок. И Хиде вечно улыбается. Зная, что лучший друг любит маски, он понимает, что сам не лучше — его личная маска никогда не оставит его в одиночестве. Маска въедается хлоркой. Маска солнца выжигает его истинное лицо. Хиде жуёт и почти сразу же сглатывает приготовленный ещё вчера сэндвич. Всё сухое и почти пресное. Отряхивает руки, заваривает себе кофе, морщась от такой вот непривычной горечи напитка, собирает языком крошки вокруг губ. Краем глаза зацепляется за звёзды в маленьком телевизоре, поворачивается, думающе щурится и включает звук, вновь убирая пульт чёрт-знает-куда. Уверенный монотонный голос клонит в сон. Вообще-то Хиде до сих пор не верит в глупые гороскопы. Он читает книги по гулям, смотрит записи новостей о нападениях гулей и пытается разгадать манящую загадку. Поистине сильно хочется адреналина, настолько, что скоро Хиде полезет на стенки и начнёт выть бродячим лохматым псом. Маленькая квартирка, которую он снимает уже почти год, кажется ещё меньше с этим бардаком в комнате: разноцветные бумажки, исписанные быстрым неаккуратным почерком, всякие псевдонаучные книжки, стоящие стопками, и словно сотни газет. Хиде чувствует себя настоящим детективом из дорамы, таким вот бесстрашным, умным и хитрым. Даже всякие побрякушки и примочки у него есть для слежки. Хиде нуждается в адреналине. Хиде нуждается в загадках и головоломках. Хиде нуждается в том, что сможет окончательно выбить липкие мысли из его головы. — Сегодня Львам не повезёт с друзьями. Хиде напряжённо слушает и хмыкает. Он вернулся домой, оставив Канеки с той милой девушкой в очках. Он считает, что для Кена она — идеальная пара, ибо любительница читать книги и падать в эти сказочные миры. И всё-таки почему-то становится чуточку одиноко вечером пятницы, когда они обычно вместе сидели и смотрели какой-нибудь хоррор: смешки и издевки Хиде, недовольное бурчание Канеки. Хиде вздыхает, допивает кофе одним залпом, морщась снова по вине горечи, и уходит искать приключений на свой зад. Его дожидаются в комнате газетные вывески и телепрограммы о жизни гулей. — А вот Стрельцам лучше не ходить по тёмным уличкам, грядёт беда. Канеки не слышит прогнозы, как и Хиде, который полностью погружён в личное расследование. Льву не везёт с другом. Стрелец становится трагедией, разрывающей наизнанку. Лев, грызя в глупой привычке карандаш, ищет хотя бы что-то в деле по гулям, когда Стрельцу в инструкцию, как правильно жить, записывают несмываемыми чернилами новый пункт: «Трагедия — это прекрасно. Живи трагедией, упивайся трагедией, как наркотиком, потому что ты сам — горькая трагедия». У Хиде звонит телефон; он сразу вскакивает, с поднятым настроением думая, что вот сейчас дорогой друг расскажет ему, как же прошло свидание с той милой девушкой. Свидание прошло плохо — Канеки Кен лежит на гладком операционном столе. *** Хиде снова звонит, слышит вновь лишь монотонные гудки, которые будто давят на барабанные перепонки, и отключает вызов в десятый раз. Канеки не отвечает. Он закрывается после случая, прячется в собственной квартире, не выходит, не отвечает на частые звонки, хотя Хиде ему, чёрт побери, названивает так, что даже мёртвая бабка проснулась бы. Он сглатывает неприятное напряжение нервов, ставшим в горле спазмом, проверяет сумку на наличие конспектов для друга-который-идиот и закрывает дверь. Когда он доходит до дома Кена, в его окнах не горит, приманивая, яркий свет, а сам хозяин не отвечает на протяжные звонки в дверь, за которым следуют тяжёлые удары кулаков по старой двери. Хиде уходит ни с чем. Затем неожиданно Канеки возвращается. Вместе с ним возвращается и привычная жизнь. А затем вновь рушится в рекордно короткие сроки. Хиде думает, что все его рёбра сломаны. Где-то на дальнем плане, едва продвигаясь маленькими шажками в мозг, слышатся крики и слова. Хиде просит: хватит адреналина, достаточно. Тьма накрывает его своим холодным пледом, закутывает плотно, как в кокон, и заглушает боль. Знакомый голос смешивается с чужим, каким-то спокойно-старческим, всё кружится, вертится, и Хиде хочется встать, но всё болит, будто он прошёл весь ад и вернулся живым, но сломанным так, что еле смогли собрать обратно. Слишком знакомые звуки врезаются в его голову бешеным грузовиком, у которого отказали тормоза. «Гуль». Хиде так много раз читал это слово про себя и вслух, что оно осталось на полках сознания отдельной печатью. Хиде забывает, как дышать, и молится всем богам, лишь бы никто не догадался, что он проснулся. «Гуль» выбивает у него в голове отдельную комнату. Там теперь похоронена его прошлая нормальная жизнь. — Львы сегодня не должны оставлять друзей. Вот Хиде и не оставляет. *** Хиде всегда любил наблюдать. Косит взгляды, когда слышит странные интересные разговоры прохожих и прислушивается ещё сильнее, всматривается в каждое мелькающее в этом жизненном хаосе лицо, рассматривает нанесённый макияж у ухоженных девушек и едва заметную пену для бритья у парней, которые точно забывают нормально посмотреться в зеркало. Хиде плохой; Хиде нравится вырывать солнечно-карими глазами отчаянно спрятанные секреты, скрытые на лице, но не в глазах. Он словно доказывает этими плохими действиями, что он может. «Хидеёши, что с тобой станет, когда ты вырастешь? Заведёшь семью? Боже, Хидеёши, слезь с этого дерева». «Хидеёши, твой друг такой скромный и воспитанный». «Знаешь, Хидеёши, бери пример с Канеки-куна». Мама любит звонить ему, расспрашивать о почти-подростковых проблемах и студенческой жизни и вечно повторяет, что с другом ему повезло. Хиде на такое лишь хмыкает, открывает банку с дрянным дешёвым кофе и делает глоток, чертыхаясь, потому что напиток холодный. Более паршивым становится. Как вся его хаотичная переломленная жизнь. Она противно корчится, извивается на полу его сознания, как угорь на масляной сковородке, кричит, захлёбывается в собственных слезах, с весьма ощутимым хрустом ломает себе кости. Самолично. Просто берёт палец, что-то там шепчет себе под нос — должно быть, молитву — и резким движением выворачивает, крича от острой агонии. Его жизнь, хрипя, шепчет: «Пожалуйста, хватит адреналина, достаточно». Но Хиде хочется. Хочется этого бешеного опасного адреналина. И горького понимания, что он всё ещё нужен. Когда привычная жизнь пытается убедить его в правильных действиях и уверенно начинает говорить «гули опасны, сдай их всех в CCG», Хиде берёт ржавый лом и выбивает посмертные крики из прошлой нормальной жизни. Всё же ясно было с самого начала: «гуль» выбило в его сознании отдельную комнату для захоронения. Для свежей могилки, к которой Хиде не будет носить цветы. Желание вернуться может привязать Хиде не может забыться, не может отвернуться от будущего и посмотреть в лицо прошлого. Откопать свою нормальную жизнь, еле дышащую ещё, вместе с привычными быстрыми завтраками по утрам, чтением и собиранием информации по гулям и типичными пятницами с другом и каким-нибудь глупым фильмом. Кстати, о Канеки. Он — причина смерти нормальной жизни Хиде. Нормальный бы человек уничтожил его на месте же. Но Хиде вообще-то не нормальный. Так мама говорит. И Канеки — тоже. Поэтому он ухмыляется, вновь подшучивает над дорогим другом и заливисто смеётся. Внутри личной комнаты сгнивает прошлое под горечью настоящего. Меткие координаты будущего туманны, неизвестны и безгранично потеряны. Если бы они жили в параллельной реальности, Хиде бы пришёл к психологу, к доброй такой вот женщине со строгими очками, и с весельем-тоской прошептал холодную истину-сталь, держащую его голову над водой, но одновременно с этим ржавеющую и пускающую в его вены уничтожающую всё ржавчину. Несуществующий психолог, поджимая накрашенные красной помадой губы, внимательно слушала бы: — Здравствуйте, меня зовут Нагачика Хидеёши, и мой друг — гуль. *** Хиде не умеет долго обижаться, дуть, как самая последняя девчонка, губы и уверенно отталкивать от себя близкого человека, сообщая холодно, что друзей у него больше нет. Поэтому он просто приходит, — дверь звенит подвешенным колокольчиком — всех радостно приветствует и заказывает капучино в кафе, где подрабатывает его потерянный друг. Когда он садится за высокую стойку, а рядом с ним почти бесшумно ставят идеально сделанный заказ, Хиде начинает говорить. Говорить. Г о в о р и т ь. Хватая открытым ртом воздух, напрягает лёгкие до предела, заставляя их болезненно сжиматься, снова что-то тараторит на рваном выдохе, как-то по-странному больно ищет хоть какую-нибудь долгую тему для разговора и старается не замечать, что кое-кто тут лишний. У него пшенично-рыжие волосы. У него на шее без всякого напряжения висят большие наушники. У него звонкий голос, вечная улыбка и скрытая боль. Хиде знает, он всё прекрасно знает: он тут лишний. О нём забыли, его жёстко отбросили, как уличного голодного щенка, и забыли покормить. Уже в детстве Хиде знал, что такие щенки долго не живут: они ломаются сначала внутри, а потом снаружи, давясь последними хриплыми вдохами. Хиде — вечно радостный щенок, пытающий ластиться. Хиде — вечно солнечный зайчик-кролик, который может, как в легенде, умереть от одиночества. Хиде — тот самый рыжий лис из сказки для взрослых под названием «Маленький принц». Хиде не считает, что его приручили. И всё-таки к изодранным стенкам сознания прилипает мысль, что он, кажется, одинок, потерян, сбит с пути, ожидая, когда друг осознает все свои наиглупейшие ошибки, обернётся и вернётся туда, где всё было изначально. Гнилые останки прошлой жизни шевелятся змеями в глубокой могиле. Хиде не хочется так одиноко верить, что Канеки теперь стоит на тонкой границе между двумя мирами, что он не сможет ничего сделать, у него не получится жить ни там, ни тут, где живёт сам Хиде. Он стоит почти у самой границы, широко улыбается, растягивая эти чёртовы пересохшие губы до боли, и говорит, что всё хорошо будет, что они справятся, что им всё по плечам. Хиде просыпается в холодном поту, хватает отчаянно спёртый воздух комнаты и снова валится на подушку. Потому что ощущать сгорбленные плечи не хочется совсем. Потому что понимать, что у Канеки такие же, настолько горько, что даже съеденные второпях сладости не помогут. Он во сне обещал, что им всё по плечам. Вот только кости и так сломаны. Зачем их ломать до конца? Причина его необычных кошмаров зарывается сейчас в старую подушку, пропитавшуюся кофейным ароматом, и думает, что пусть всё сгниёт, свернёт себе с хрустом шею, сломает себе самолично позвоночник и грудную клетку. Канеки устал так жить. Удивительно, но Хиде — тоже. Давайте сыграем в одну сказочную игру. В главных ролях будет Канеки Кен и Хидеёши Нагачика. Как называется игра? «Как правильно жить». Кен хочет порвать все эти злосчастные страницы, пропитанные солью горьких слёз. Хиде хочет забыть вообще об этой чёртовой тайне, выкинуть все эти гребаные газеты-книги-вывески-программы и просто выкопать из старой уже могилы прошлую жизнь, залатать ей все раны, накладывая умело швы, и саркастически прошептать: «Ну, что ж, подруга, помереть не удастся». — Львы теряются. — Стрельцы меняют координаты жизни. — Глупый гороскоп, — сонный Хиде сухим голосом комментирует сказанное, выключает телевизор и выходит из квартиры, закрывая бесшумно дверь. Он умело растягивает губы в улыбке. Так же умело, как накладывает швы. Всё-таки вышивать улыбки у него удаётся лучше. Швы трескаются, рвутся и скоро лопнут. Все медицинские сайты и книги говорят, что это к добру не приводит. Вот только у солнца всё заживает, как на собаке. Вот только не надо его учить божественным моралям. «Господь замолвит за меня словечко». У Хиде есть своя личная инструкция. «Как правильно быть вечно весёлым солнцем» таится между рёбрами и горит. *** — Сегодня у Львов есть отличные шансы попасть на работу. — Стрельцы могут злоупотреблять одиночеством. Хиде чуть улыбается милой секретарше, ожидая своей очереди, и почему-то полностью уверен, что его примут — не зря же зарывался во все эти убивающие психику расследования с головой. Его утончённым голосом приглашают, он кивает, избавляясь от лишних мыслей, и заходит в просторный кабинет. Ему задают многочисленные вопросы, пытаются завалить словесными подсечками, но Хиде упрямо держит улыбку, непринуждённо на всё отвечает и понимает одну вещь. Он больше не мальчик, который вечно проказничает. Стать стажёром в CCG — это только начало его долгого продуманного плана. Скоро он станет помощником следователей. Удивительно, но утренние предсказания гороскопа оказываются верны: его приняли. Теперь у Хиде есть открытый доступ к расследованиям, которые теперь не заканчивают нить улик на газете или телевизионных новостях. Самая длинная потёртая нитка опасно-напряжённо дрожит даже от едва ощутимого касания, она измученно потёрта и, кажется, отбывает последние дни. Хиде не хочет, чтобы такая важная нить порвалась, сожглась и развеялась пеплом, как будто её и никогда и не существовало. Эта нить важна, дорога для сердца и становится своеобразной заплатой, скрывающей почти невидимые мазки-трещины. Кстати, о них — они рвут Хиде так, будто он — простой мученик в аду. Нить снова вздрагивает, натянуто скрипит. Хиде развешивает белые листы с фотографией, занимаясь новым личным расследованием. Всё было бы хорошо, будь это совершенно другая, альтернативная реальность. У него был бы личный психолог, выслушивающий всё, что таится внутри огненной змеёй. Но это — настоящее, неизменённое, убивающее слабых. Так что у Хиде нет спасительного разрешения для снятия на время пропитанных гноем заплаток и тихих горьких слов: «Знаете, доктор, кажется, мне нужно было лучше учиться на уроках медицины». Он думает, как же там поживает вечно скрытый Канеки, затаившийся в собственном логове, точно дикий зверь, зализывающий раны и готовящийся к нападению. Кен, на самом-то деле, раны зализывает. Берёт тонкую нитку, почти сразу вдевает в иголку, привычно щурясь, и начинает аккуратную медленную работу. Корешок самой нужной инструкции рвётся, страницы сильно рискуют вылететь и потеряться в бесконечном мире, так что Канеки просто нужно всё это зашить так, чтобы не рвалось больше с треском. «Будь тем, кто принимает боль» зачёркнуто изломленными линиями и закапано кровью. «Защищай тех, кто дорог тебе» написано поверх большими буквами, чьи контуры дрожат. Новая программа заложена в его сознании, потому что уже не уйти, не сказать ласковых надёжных слов о божественном спасении и веры в лучшее. Канеки не хочет улыбнуться ностальгически на мысли о своём прошлом, оно доставляет кислотную боль, выедающую исключительно всё внутри. А потом к нему приходит внезапно осознание, ломающее напополам: рыжие волосы, солнечно-карие глаза и громкий голос. Хиде, как говорится, загнил в прошлом. Канеки хочет прошлое выкинуть, сжечь, уничтожить, но… Хиде ведь — прошлое? Или же потерянное настоящее, которое спасло его в прошлом? Канеки вспоминает молитвы, потому что лучше бы лучший друг позабыл свою внимательность и не осознал, что Канеки Кен — кровожадный гуль, сходящий с ума от голода. Пусть эта слабая, мерцающая едва частичка останется с ним. Он отчётливо помнит, как очень солнечный мальчик был очень сильно наполнен солнечным теплом, поэтому очень добродушно разрешал всё это забирать себе, использовать с личными умыслами, прятать у себя в груди. Хиде — словно частичка солнца. Веселится, готов всегда придти на помощь и не унывает никогда. Улыбается, растягивая губы чуть ли не до ушей, отвлекает от грустных пагубных мыслей и говорит, что всё хорошо вообще-то будет, что уныние создано для слабых и скучных. Ходят старинные легенды о далёком солнце. Говорят, оно — эгоист. И забирает своё исключительно всегда. *** Хиде думает, что его лёгкие сейчас словно вот-вот взорвутся от напряжения. Запах крови смешивается с запахом канализационных вод и человеческих помоев, где-то тихо попискивают спрятавшиеся крысы, а над его головой слышится самая настоящая война. Он никогда не считал, что сможет стать идеальным солдатом, верующим в победу товарищей и готовым затем их же убить по приказу, который оспариванию не подлежит. Всё красное смешивается с тёмно-серым. Красное впитывается в серую землю, в серые стенки домов, в серую специализированную одежду следователей. Серый дождь разбавляет красный, серая осевшая пыль становится с красным одним целым, серые надежды окрашиваются так прекрасно в красный. Серый — это монохромность. Серый — это потеря, которая должна трогать сердце, но почему-то забывает о своей работе. Серый — это когда Хиде видит на своём пути обезумевшего гуля, который беззащитно корчится от боли, умоляет о волшебном спасении. Был бы тут антагонист, он бы сказал: «Помощь не придёт». Но тут есть лишь Хиде, понимающий, что всё так ясно становится на свои места, из-за чего хочется саркастически усмехнуться. Надо же… лучше бы он не умел разгадывать загадки. Частичка солнца, покрытая монохромом, видит уничтожаемого безумием друга, который больше не может взять крошечную капельку солнечного тепла. Говорят, для потерянных солнца не существует. Говорят, потерянным даже сестрица луна не светит бледным сиянием. Говорят, потерянные похожи на монохром. — У Львов сегодня будет плохой день. — Вместе с ними будут страдать Стрельцы. Хиде останавливается. Он не знает, что нужно говорить в таких серьёзных ситуациях, что именно может спасти безнадёжно потерянных, и поэтому в голову лезет всякий бред, который почему-то кажется единственным спасением. Один шаг тревожит грязную воду. Сердце громко стучит в грудной клетке, но это, пожалуй, из-за неудобного, сдавливающего будто все внутренности жилета. Да, вот точно. Ему совсем не страшно, это же Канеки, тот самый мальчик с тёмными волосами, любящий книжные миры, не умеющий заводить по собственной инициативе знакомства и тихо говорящий, что ему и так хорошо. Это же Канеки, боящийся причинить даже тем задирам хотя бы слабую боль. И тут Хиде себя одёргивает. Это как-то глупо, но… У того Кена были чёрные волосы; эти же похожи на пепел потушенных сигарет. Почему-то вспоминаются странные слова про то, что курение иногда помогает выйти из долгой депрессии, открывает новые чувства, границы, эмоции и позволяет выдохнуть что-то такое… что-то невесомое, но горькое вместе с дымом в воздух. И Хиде впервые жалеет, что не курит. Мама бы снова сказала посмотреть на Канеки, понять никчёмность своих идеалов и пойти учиться у него воспитанию. Хиде хочется вернуться в далёкое прошлое и так по-детски тихо шепнуть: «Эй, мам, я не хочу носить маски». Маски ведь пробираются внутрь с ужасающей лёгкостью, начинают строить собственный дом, вбивают ржавые гвозди в потёртые края лица-души. Хиде впервые жалеет, что у него нет в запасе личного психолога, он бы сейчас так сильно раскрыл дверь — вот прям почти что нараспашку, прошу, заходите. Все его волнительные разговоры, тихие жалобы и весёлые рассказы сводились бы к одному вопросу. «Эй, доктор, скажите: а маски выедают истинное лицо?». Хиде понимает, что сейчас самое время начать говорить, импровизировать, делать всё то, что заложено в его генах с рождения. — Йо, Канеки! — привычное приветствие получается с какими-то обрывистыми звуками. — Что это за наряд? Такое сейчас в моде? Он шутит. Старается разрезать ножницами это душное покрывало атмосферы крови, гнили, отбросов и страха, пожирающего его друга. Ещё один шаг — здравый разум говорит бежать. Вся проблема в том, что Хиде никогда не был нормальным. — Хи… — Канеки вздрагивает, оборачивается, показывает новую наружную маску, — … де. — Такой грим потряс бы даже Голливуд. Хиде верно приближается к стоящему на коленях гулю и всё никак не покинет идею разрядить обстановку, потому что это кажется единственным верным способом не сойти с ума самому. Безумный взгляд тёмно-серых глаз кажется ему чем-то чужим. Сломленный, потерянный и лживый. Маски — это те же едкие фальшивки, въедающиеся в глаза. — Всё это время… тебе приходилось столько страдать, — Хиде всё знает, он может рассказать сейчас всё, что таится на полках воспоминаний, но он много чего не говорит, привычка просто выработалась с долгими годами. — Она тебе больше не нужна. Маска. Хиде кажется, что он больше не боится. Канеки начинает снова кричать, молиться каким-то своим богам и просит о бегстве. Хиде понимает, что пора раскрыть свою личную кислотную ложь. Солнце не может быть вечно добрым. Солнце не может быть вечно правдивым. Солнце любит пригревать на своей груди маски. — Я и так знал! Хиде касается плеча, широко улыбается, как и всегда, потому что ничего такого значимого не случилось для них двоих. Он так думает. Он так верит. — Ничего страшного. Просто пошли домой. Голос предательски дрожит, но Хиде упрямо вспоминает уроки первой медицинской помощи и зашивает уголки губ там, где они должны быть. Широкая улыбка не должна проиграть горькой и изломленной. В груди что-то так нервно скребётся когтистыми лапами, пытается выкопать из старой могилы его прошлую жизнь и вручить ненужным подарком прямо в дрожащие руки. Ему этого не нужно. Ему это причиняет боль, которую не отдерёшь от самого себя. Хиде впервые не хочет верить в гороскопы. Он же каким-то слабым кусочком подсознания всё сравнивал, доверял, принимал всё, как реальную действительность, но сейчас не хочется. Потому что Хиде никогда не считал себя глупцом. Да только идти к обезумевшему гулю уверенными шагами, легко улыбаясь, — это, пожалуй, глупость. Хиде надеется, что все эти гороскопы сегодня не правы, ошиблись, или же у предсказателей сломались нужные механизмы. Хиде не верит больше в гороскопы. Потому что никто не сказал, что один Лев прячется под маской весельчака, ругая собственного друга за маски. Хиде безумно дорожит своей личной единственной маской. Она с самого детства стала для него личным вторым лицом. Хиде — весёлый и добрый солнечный лучик, который разрешает забирать своё приятное тепло. «Эй, мам, в общем, я, как ты и хотела, пошёл за Канеки». «Эй, доктор, заплаты нормально я так и не научился пришивать. Зато маска не испаряется никогда, представляете?». Лицо Хиде сгорает под маской солнца. И Хиде не жалеет.