Две стороны одной медали

Она была единственной, кого он не хотел убивать. Чувство, которое всё ещё теплилось в груди, превращалось из возвышенного в щемящее, когда Шэй думал о том, что Хоуп для него теперь враг, а он сам - её самый страшный и ненавистный кошмар. Он бы всё отдал, чтобы спасти её, неважно какой ценой. Именно поэтому, когда её горячая кровь окропила руки тамплиера, он взмолился небесам, чтобы проклятья, которыми он осыпал себя, сбылись. Он был единственным, кого она жаждала убить больше всего на свете. "Он сам во всём виноват, предатель, изменник, недостойный ходить по земле", - старательно убеждала себя Хоуп, как только в её сердце закрадывались сомнения, а закрадывались они каждый час, каждую минуту. И Хоуп сходила с ума. Смерть от руки Шэя принесла ей желанное избавление: если кому-то из них суждено погибнуть, пусть это будет она. Не Шэй. Она была единственным воспоминанием из прошлой жизни, которое он старательно пытался загнать поглубже в сердце, не решаясь изгнать оттуда. Кормак не знал, на что надеется: то ли на то, что рано или поздно что-то изменится, и он достанет из недр души давно забытое, хрупкое, запылившееся чувство, которое больше не нужно будет прятать. То ли на то, что это чувство погибнет там, на самом дне, не приходя в сознание, не тревожа ничьих воспоминаний. Стало ясно, что Шэй зря так поступил, только после смерти Хоуп, когда невысказанная любовь, смешавшись с виной и злостью, захлестнула тамплиера неконтролируемой волной, заставляя разбивать кулаки о стены и сходить с ума от отчаяния. Он был единственным, кого она так отчаянно пыталась вырвать из своего сердца. Выжечь калёным железом, выдрать клещами, выцарапать ногтями. Днём Хоуп выслушивала участливые советы Лайама, а ночью закусывала зубами подушку и жмурилась, пытаясь остановить жгучие слёзы, от осознания того, что ничто не поможет. Она не понимала, как до сих пор может любить этого мерзавца, но она любила, и все попытки превратить любовь в ненависть были до смешного ничтожны. Именно поэтому из губ Хоуп, выстрелившей ядом в Кормака, вырвался истерический смешок: может, хоть теперь, когда его сердце остановится, он наконец покинет и её сердце. Но Хоуп ошиблась. Хоуп умерла с предательской любовью к врагу в душе. Она была единственной, кого он желал увидеть. Желал искренне, не для того, чтобы убить, а для того, чтобы просто взглянуть, переброситься парой слов, быть может, улыбнуться просто и добродушно, как раньше. Как целую вечность назад. Он искал её среди прохожих Нью-Йорка, вглядывался в женские лица, ища знакомые черты. Искал её следы, стараясь не думать о том, каким чудовищем она, возможно, стала, пытался уловить в смрадном воздухе запах её духов. А когда нашёл, было уже слишком поздно, и слова застревали в горле, и ногти до крови впивались в кожу от бессильной ярости на себя. На неё. На них обоих. Он был единственным, кого она боялась встретить, как дикого зверя. Всегда такая бесстрашная, гордая, умелая, Хоуп беспокойно оглядывалась по сторонам, быстро шла, опустив взгляд в землю, боясь увидеть. Боясь узнать. Боясь почувствовать. Она не знала, чего боится больше: того, что он убьёт её в мгновение ока, не давая опомниться; того, что она бросится на него, спеша перерезать горло и задыхаясь от злых слёз. Или того, что она, не помня ни себя, ни Кредо, ни предательство Шэя, бросится в его объятия, ненавидя саму себя. Страх ушёл, как только в глазах начало стремительно темнеть от потери крови, а сердце стало биться медленнее. Хоуп умирала не предательницей, она выполнила свой долг. А значит, теперь она могла безнаказанно коснуться его щеки. Всего на одно сладостное мгновение. Она была единственной, с кем он боялся встретиться на том свете, если он только существовал. Любого из своих врагов он бы убил ещё сколько угодно раз, любому из них ему было бы что сказать после смерти, но только не Хоуп. Он был готов упасть перед ней на колени, молить о прощении, каяться в грехах, словно перед святой, и целовать руки в исступлении. Тогда, может, они бы могли быть счастливы там, на другой стороне, как не были счастливы здесь, среди войны и смерти. Но Шэй знал, что она никогда его не простит даже на том свете. А на этом было уже слишком поздно прощать. Он был единственным, кого она будет ждать где-то там: в раю, в аду, в чистилище или в небытие. Кого она будет ждать, надеясь, что он найдёт к ней дорогу. Ради кого она вытеснит из отяжелевшего сердца всё остальное. Может быть, где-то там у них будет второй шанс. Ведь у неё будет целая вечность, чтобы простить его.