Близкое существо

Аято полностью свободен, когда Это, раскинув в своей странной привычке руки, точно крылья, зовёт его, подбегая и перепрыгивая лужи, появившиеся после утреннего дождя. Ему не хочется окликаться, как и не хочется вообще смотреть на эту девчонку, которая всё равно стоит выше него рангом в Аогири. Именно поэтому приходится повернуться, сдерживая раздражение. — Аято-кун, — она вытягивает тонким голосом каждую гласную, — у меня есть особое для тебя задание, — Это хлопает по-детски в ладоши, спрятанные, как и всё её тело, серо-белыми бинтами. — Задание? — лёгкое подозрение начинает царапаться кошкой внутри. Аогири редко даёт лёгкие задания, из которых с абсолютной точностью возможно будет выбраться живым. Но Аято привык к неожиданностям, стреляющим прямо в висок, и ни одно задание больше не удивляет его. Видимо, вся его самоуверенность ушла не до конца. — Выходи, Хинами-чан! — Это смотрит куда-то в сторону, там, где есть потайная дверь в другую комнату, в которой обычно просиживает драгоценное время без дела сама Это. Открыв даже без едва слышного скрипа дверь, на свет показывается хрупкая девочка лет четырнадцати с короткими каштановыми волосами. Она смотрит в пол, нервно сжимает в маленьких кулачках своё милое платьице в цветочек и медленными шагами подходит к ним, едва ли дыша. Аято думает поначалу, что эта странная девчонка — обычный человек, но отчётливый запах даёт полное понимание её существования. — Хинами-чан, познакомься с Аято-куном, — Это, подбадривая скромную гостью, чуть обнимает её за плечи и в привычной манере хихикает. — Теперь ты будешь с ним. — Что? — вопрос вылетает из его рта прежде, чем он успевает прийти в себя от такой неприятной неожиданности. — Я же сказала: у тебя особое задание. Ты должен будешь присматривать за Хинами. А ещё обучи её всему, что знаешь сам, — Это кивает уверенно, так, будто возиться со слабой, ничего не умеющей малышней Аято совсем не впервой. Она подталкивает Хинами в его сторону, а затем просто резко разворачивается и убегает в неизвестном направлении, попрощавшись с весельем в тонком голосе. Аято смотрит на свою новую живую проблему и думает, что убьёт её при первой же возможности, ибо возиться с ней, слушая убивающий перепонки плач, ему не хочется совсем. Девчонка наконец пересиливает себя и поднимает на него взгляд. Слышится весьма характерный звук сглатываемой слюны, и если бы не жёлтое платье до щиколоток, то он бы с лёгкостью мог увидеть, как её коленки стыдливо трясутся. Он даже не может отказаться, это чёртов приказ его командования, которое любит играть со всеми подряд. Аято морщится, представляя совсем не радужные перспективы на своё дальнейшее будущее. — Хинами. Она подаёт голос, моргает пару раз тепло-карими глазами и старается как можно выше поднять подбородок, ведь сама едва достаёт ему до подбородка лохматой макушкой. Хинами переминается с ноги на ногу, старается прекратить сминать тонкими пальцами лёгкую ткань и думает, что её новый «друг» выглядит слишком пугающим во всём этом чёрном, которое наверняка помогает скрываться в темноте ночных улиц. — Знаю. Аято разворачивается, спрятав руки в карманы толстовки, думает, что всё-таки она не проживёт и месяца во всём этом горячем беспощадном пекле, и даже Это не сможет дать ему выговор. Он усмехается, продумывая шаги наперёд, и снова спотыкается, когда хрупкая девчонка, догнав его, с уверенностью говорит: — Я справлюсь! Наверное, Вы думаете, что я не смогу справиться со всем этим, но я знаю, как работать в команде, и ни за что не упаду в грязь лицом, — Хинами едва дышит, говорит одним запалом, постепенно краснея, ведь сказать такую наглость при первой встрече — это же просто ужасно для юной леди. Аято оборачивается, сжимает губы и щурится. — Какая уверенность, — он саркастически хмыкает. — Ну, пойдем тогда. По пути Аято рассказывает Хинами обо всех правилах поведения и о собственных законах, на что она только кивает, внимательно слушая, головой. Когда они приходят в его квартиру, где ей придётся жить под пристальным надзором, он сообщает ледяную истину, от которой не сбежать. — Я не буду защищать тебя. *** На самом-то деле, Хинами не кажется надоедливым скулящим щенком. Она с каким-то странным удовольствием делает лёгкие поручения, которые в основном заключаются в проверках запасов еды и каких-нибудь практически никому ненужных бумажках, не жалуется на то, что почти всё время сидит в квартире одна, а Аято куда-то уходит, сославшись на важные дела. Если честно, они почти и не пересекаются, так что всё их общение скоро окончательно сведётся к пожеланиям доброй ночи. Аято просто не хочет никого учить выживать. Он не умеет этого делать, ему это в тягость, которая может утянуть его на то самое дно, откуда невозможно выбраться, сколько ни цепляйся сломанными пальцами за выступы. И Аято кажется, что этот один месяц может превратиться в несколько, а потом глупая никчёмная девчонка сама захочет уйти. И все дальнейшие планы вновь рушатся, как карточный домик. — Как ты узнала, что я вернулся? — Аято пытается отряхнуть лишнюю влагу с волос, а вся мокрая одежда неприятно липнет к телу, из-за чего хочется как можно скорее снять её. — На улице громкий ливень, а я бесшумно залез через окно. Хинами кутается в одеяло, периодически зажмуриваясь, когда сверкающая молния прорезает усеянное тучами небо, и поначалу молчит. А затем просто вытаскивает из почти-кокона тонкую бледную руку и показывает на ухо. — Я услышала тебя, я… я многое могу слышать, меня научили, — она поясняет спокойным тихим голосом, но всё равно чувствует себя неуютно под пристальным взглядом синих глаз, поблескивающих в темноте. — Сейчас, к примеру, я могу слышать, как по стеклу скатываются капли дождя, как переговариваются соседи сверху, у них там просто ребёнок маленький боится и не может уснуть. А ещё здесь много членов Аогири, да? — Как ты узнала? — Аято, взвешивая каждое сказанное ей слово, думает, что это, должно быть, издевательство. — Услышала. Они говорили, что много гулей полегло от рук следователей, — Хинами посильнее закутывается в одеяло и смотрит в одну точку на стене. — Даже сейчас они обсуждают план мести… но это ведь не вернёт никого, — шёпот едва слышен и кажется каким-то загадочным во всей этой ночной тихой атмосфере. — Не нужно говорить о том, чего не знаешь, — он вздыхает, взъерошивая мокрые волосы. — Просто возвращайся обратно в кровать. Думаю, я смогу найти твоему слуху применение. Она лишь кивает, ступает босыми ногами по прохладному паркету, но останавливается в дверном проёме. Аято уже хочет спросить, что на этот раз случилось, но Хинами резко оборачивается, смотрит на него с лёгким прищуром и отстранённо шепчет: «Мои родители убиты следователями. Почти все друзья — тоже». На это Аято просто нечего ответить. С этой ночи он больше не думает о ней, как о девчонке, которая вечно плачет и жалуется на жизнь. Потому что он вроде как понимает её. По крайней мере, должен. *** — Ты должна бить быстрее, — Аято думает, что она доконает его. Чёртовы тренировки, длящиеся уже почти шесть месяцев, не приносят желанные плоды: Хинами до сих пор боится биться в полную силу. Зато она преуспевает в прослушивании информации, и слухи о ней разошлись почти по всему Аогири. И Аято это тоже бесит, ибо неужели нельзя быть незаметной? Теперь каждый ещё будет говорить о нём, как о няньке, и перешёптываться за его спиной, создавая различные легенды. Он делает резкий выпад рукой, задевает её острое плечо, из-за чего Хинами пошатывается, но успевает ускользнуть от нового удара, нацеленного в солнечное сплетение. Аято не сдерживает себя. На первом уроке он отчётливо пояснил: «Либо ты сражаешься, либо я убиваю тебя». И Хинами во время тренировочного боя, игнорируя боль в ушибленных частях тела, проматывает, как плёнку, его слова и жёсткое лицо, прямо смотрящее на неё сверху вниз. Пот иногда застилает глаза, волосы прилипают ко лбу, некоторые пряди лезут в глаза и щекочут липкую кожу. Хинами отскакивает и морщится от боли в правой руке — если бы не регенерация, остался бы синяк на месяц. Она кусает губы, пытается уследить за его молниеносными движениями и подсчитать вероятность и место следующего удара. — Нападай, Хинами, прекращай стоять на месте. Аято почти рычит и срывается с места первым, Хинами успевает отскочить в последнюю секунду и, выдохнув для храбрости, делает выпад вперёд, старается достать его ноги своими в обманном манёвре и вот, наконец, оставляет ногтями на незащищённой щеке заметный след, но Аято вовремя отпрыгивает. Он кривит губы, чувствуя секундное жжение, а затем тонкая ссадина исчезает. Хинами тяжело дышит, грудь вздымается в такт глухим вдохам, она тыльной стороной ладони утирает со лба неприятный липкий пот, абсолютно забывая о полотенце и манерах, и садится с уставшим вздохом на скамью. — Выдохлась? — Аято садится рядом, словно не он минуту назад сражался. — Мне легче слушать, — она мягко улыбается и пожимает слегка плечами. — Не будь глупой, слух не спасёт тебя от следователей, когда они будут перед твоим носом, — он фыркает, поражаясь её простым разговорам. Он редко может с кем-то разговаривать вот так просто, без всякого устрашения и потайных мыслей, что в любой момент собеседник набросится на него. Почему-то после той ночи Аято постепенно начал пытаться узнать её прошлое, мысли, вкусы, начал рассказывать ей о своих заданиях, за которые платят весьма неплохие деньги. Тогда она слушала его с детским интересом, задавала вопросы, не пряча в страхе взгляд, и больше не сжималась так, будто хотела раствориться в воздухе. На самом деле, иногда ему казалось, что в тёпло-карих глазах иногда проскальзывали нотки нетерпения и восхищения, но всё-таки это только «кажется». — Ты идёшь вечером на задание, Аято-кун? — она всматривается в его лицо, ожидая ответа. — Вернусь только утром, — кивнув в подтверждении, Аято встаёт, вытягивает руки, скрестив их в крепкий замок, над своей головой, пытаясь расслабить затёкшие мышцы. Хинами встаёт следом за ним, прячет тонкие руки за спиной и смотрит на дневное голубое небо, по которому свободно плывут облака, напоминающие ей всевозможных диких животных. Она вдыхает, напрягая лёгкие до предела, закрывает в удовольствии глаза и отдаётся ощущениям. Вот мальчик просит мать купить ему клубничное мороженое, слегка хныча и шмыгая носом, вот обычные подростки её возраста обсуждают школьные дни, беззаботно смеются и не думают о проблемах выживания. Хинами едва заметно морщится по вине неприятных мыслей, которые должны быть скрыты под семью замками глубоко внутри. Потому что Фуэгучи Хинами необычная девочка. Потому что Фуэгучи Хинами ест людей. Потому что Фуэгучи Хинами теряет всех, кто ей дорог. — Возвращайся, — её глухой шёпот почти полностью заглушается ветром. — Я буду ждать, поэтому возвращайся. Аято почему-то передёргивает. Нервная дрожь проходит по телу, начиная с кончиков пальцев. — Что за сентиментальности? — он старается подавить свой шок в абсолютно самонадеянном тоне. — Конечно, я вернусь, Хина. Она лишь улыбается ему одной из самых тёплых улыбок. Если бы Аято был наивным, он бы улыбнулся ей в ответ. Но он не наивный. Чёртово доверие душит его цепями и с уверенностью шепчет, что она не пустит в его спину свой кагуне-гибрид. *** — Ты странная. Аято говорит это ей после очередного собрания Аогири, где говорилось о мести следователям за убитых товарищей. Хинами при каждом сказанном слове почти незаметно сжимала губы, но в общей перепалке это заметил только сам Аято. — Почему же? — она едва приподнимает уголки губ в улыбке и смотрит на свои ноги, слегка размахивая ими в воздухе. — Тебе не по нраву мысли о мести? — он никогда не любил топтаться на одной линии, которую обычно сложно переступить. — Не по нраву, — Хинами, резко качнув головой, горько усмехается. — Мне эта месть ничего не даст. Она дурманит голову, делает всех без разбору обезумевшими монстрами… А я не хочу становиться монстром, — тонкие пальцы сжимают маленькую подушку на диване; она снова нервно кусает губы. Аято мог бы сказать, что она и так монстр, но это же только по определению. Если честно, Хинами может быть похожей на простую девочку, думающую о походах в кино и пижамных вечеринках, как и все девчонки в её возрасте. Конечно, пока её рот не испачкан в человеческой крови. Аято вздыхает, чешет затылок и вообще не знает, что нужно говорить в таких ситуациях. — И почему это странно, Аято-кун? — Хинами поднимает на него вопросительный взгляд. Глаза цвета топлёного шоколада, в которых едва заметна вера на положительный для неё ответ, помогают ему решить, что нужно сказать. Мелкая ложь лучше разрушающей правды — так думает Аято. — Потому что я думал, что один такой. Она, впервые за долгое время широко улыбнувшись, удовлетворительно кивает и хватает тёплыми пальцами его ладонь. По его телу проходит странная, но такая приятно тёплая дрожь, поэтому он, отвернувшись, просто надеется, что Хинами ещё долго не захочет убирать свою маленькую ладонь. Впервые ему хочется признаться, что он солгал, но Аято жёстко одёргивает себя за такие идиотские мысли, он же не какой-то там десятилетний парнишка, который впервые сказал ложь. И он не верит частым байкам про то, что ложь выедает, точно кислота, душу. Вся проблема в том, что Хинами, только проснувшись, идёт к нему и твёрдо, без всяких колебаний, хотя ей должно быть так страшно, сообщает ему свой уговор: — Я буду помогать тебе всегда. Но не в мести, Аято-кун. А на следующий день она без лишних колебаний протыкает своим кагуне тело следователя насквозь, спасая Аято. Фуэгучи Хинами ненавидит смерть, месть и убийства. Фуэгучи Хинами готова убивать ради дорогих людей. Киришима Аято входит в этот немногочисленный список. С этого момента Аято полностью начинает доверять Хинами, открывая ей каждый раз спину для удара. Удара не последует никогда. *** — Аято-кун, ты когда-нибудь терял близких? На этот раз у него нет вечернего задания, и Аято сидит дома и наслаждается долгожданной тишиной. Хинами, появившаяся внезапно за его спиной, вытаскивает его из полудрёмы, задаёт этот вопрос без всяких приветствий, словно ждала этот нужный момент всю неделю. — Я понимаю, что все гули кого-то теряли, — она мнётся у порога в его комнату, боясь зайти без разрешения, и ему кажется, что её голос необычно тих. — Но как это пережить как можно безболезненнее? Он качает головой, протяжно вздыхает и смотрит задумчиво в потолок. Потревоженное чувство утраты возрождается из пепла из-за таких вопросов, но Аято так сильно хочется сбежать от туманного прошлого. — Должно быть, никак, — он с лёгкой горечью кривит губы, хотя должен был давно привыкнуть ко всему этому. — А что делать тем, кто слаб? — Хинами наконец переступает порог и подходит к нему; хриплый голос совсем не кажется счастливым. — А тоска просто убьёт их. — Быть убитой тоской — это наверняка романтично. — Когда ты успела обучиться сарказму? — Аято, резко встав с лежачего положения, хмурится и пытается прочитать эмоции на её меланхолично улыбающемся лице. Хинами только качает головой, обнимает саму себя за почему-то подрагивающие плечи и сглатывает ком в горле, даже особенного слуха не нужно, чтобы слышать это. Она кажется невыносимо маленькой; кажется, что серые тона комнаты просто убивают её, похожую на солнце, и именно поэтому она кажется такой настоящей девочкой, а не гулем, который может услышать биение сердца за несколько метров. Аято знает сокровенную мечту Фуэгучи Хинами. Дура до сумасшедшей одури желает стать обычным человеком. Почему-то это желание кажется ему невыносимо правильным. — Знаешь, Аято-кун, а ты сильный, — Хинами хрипит так, будто слова даются ей с трудом. — А вот я бесполезна. — Не говори глупостей, Хина, — он почему-то сжимает кулаки до хруста в пальцах, ибо бред же говорит, сущий бред. — Что я могу? Она продолжает испытывать его терпение. Она продолжает показывать всю свою горечь тому, кому она, по сути-то, и не нужна. Не нужна, потому что Аято сам убеждает себя в этом. — Твой слух полезен. — Вы обходились и без него, — Хинами почти кричит, поднимает на него искажённые болью глаза и кусает губы. Глупая привычка. Глупая, глупая привычка. Выводящая его из привычной колеи. — Да, обходились, — он подтверждает её слова коротким кивком, сдерживая непонятное раздражение. — Но теперь твой слух важен… для меня. — Ты сильный, Аято-кун, а я — нет, именно поэтому… — Хина, чёрт тебя дери, кончай с этим! Аято впечатывает её в стену, вжимая локоть согнутой руки в горло и мешая сделать полноценный вдох. Хинами не удивляется, не дрожит от страха, а просто мягко улыбается и смотрит этими извечно тёплыми карими глазами. Он, придя в себя, качает головой, делает пару шагов назад, отпускает руки и сжимает ладони в кулаки, тяжёло дыша. Она уже давно так не бесила его. — Извини, — слово получается едва слышным из-за плотно сжатых губ. Огненно-рыжие фары проезжающего автомобиля проходят через окно и играют еле различимо на стене. Стене, где стоит, дотрагиваясь едва ощутимо пальцами до горла, Фуэгучи Хинами, считающая себя откровенно бесполезной. Она понимает с опозданием, что видела этот молниеносный выпад, но от шока просто не успела отскочить. Конечно, этот шок оказался бы роковым в реальной битве. Фуэгучи Хинами необычная девочка. Фуэгучи Хинами ненавидит убийства, но готова убить во имя дорогих людей. Просто такова жизнь гуля, боящегося остаться в глухом одиночестве. — Не знаю, что на меня нашло, — Хинами прячет глаза, сжимает края свободной футболки пальцами и старается пройти к двери, чуть ли не горя от стыда. — Прости, Аято-кун, но можешь ли ты сделать мне выговор завтра? — Всё нормально, Хина. Аято впервые улыбается. Едва заметно, лишь слегка растягивает губы, и всё равно это считается улыбкой. Хинами нравится, когда он зовёт её Хиной. Это сокращение имени кажется ей невыносимо взрослым. Она кивает, даря ответную тонкую улыбку, и уходит. Когда её голова касается подушки, и глаза закрыты, сама Хинами чётко сосредоточена. Аято в комнате ворочается на своём диване, видимо, в попытках найти удобный угол для продолжительного сна. Он почему-то цедит что-то неразличимое, но по теряющимся звукам можно предположить, что это совсем не хорошее слово «дерьмо». Хинами улыбается. Вечно бурчащий по пустякам Аято кажется ей невыносимо тёплым. На самом деле, Аято цедит «дерьмо», потому что случилось кое-что неприятное, но одновременно с этим приятное до покалывания в кончиках пальцев. Можно ли желание обнять и успокоить считать нормальным? И да, у Хинами безумно приятные духи с ароматом ванили. *** — Это слишком опасное задание, — Аято повторяет это в очередной раз, закидывая на спину рюкзак. Хинами стоит в его комнате, хмурится, поджав губы, и старается выглядеть грозной. Если честно, он считает, что у неё ничего из задуманного не получается, она даже слегка милой выглядит, когда брови нахмурены, а губы сжаты в тонкую полоску. Хинами — девочка-солнце, а солнце никогда не может быть устрашающим для дорогих людей. Аято от такой параллели только усмехается, подбрасывает лёгкий рюкзак, открывает окно и готовится спрыгнуть. — Я иду с тобой, — её голос слишком уверен, нет даже дрожащих ноток. — Нет, Хина, ты остаёшься здесь, — Аято в какой уже раз качает головой на её просьбу, которую она твердит ему с самого утра. — Но мой слух будет полезен, — настаивает на своём решении, перетягивает отличными доводами чёртово одеяло на свою сторону. И когда она научилась так спорить? — Чёрт, — Аято цедит сквозь сжатые зубы, думая, что ещё чуть-чуть, и он просто сломает оконную раму. — Твой слух не будет полезен, когда на нас нападут. — Он поможет избежать этого, — Хинами загоняет его в угол. Ему хочется биться о стену головой, потому что у него вообще аргументов не осталось. Коротко выдыхает ртом, чтобы привести расшалившиеся нервы в порядок, резко поворачивается к ней, стоящей до сих пор так уверено, и чуть угрожающе щурится. — Ты выполняешь всё, что я скажу. Если я скажу уходить, ты уходишь, не оглядываясь. Она кивает головой, поправляя сползающие лямки рюкзака, и это почему-то даёт чуть больше храбрости, хотя Хинами точно знает, что не останется в месте, давящем своими каменными стенами на её сознание. Аято спрыгивает первым, она за ним, сразу же прислушиваясь к хаотичной уличной жизни: лай бродячих собак, едва слышный шум музыки в баре неподалёку, но нет никаких подозрительных движений. — Можешь не прислушиваться сейчас, — он, касаясь её плеча, отвлекает её тихим голосом; чёрная маска кролика скрывает лицо. — Здесь точно нет тех, кто нам нужен. Хинами сглатывает горький ком в горле, отчётливо понимая, что сейчас самое лучшее время, чтобы сказать своё твёрдое решение, которое вообще не обсуждается, хотя Аято — её командир. — Когда ты говоришь уходить, я вступаю в бой, — она шёпотом говорит это ему в уверенно выпрямленную спину; широкие плечи вздрагивают. — Мои приказы не обсуждаются. Ей кажется, что сейчас он может снова отбросить её в каменную стену, прижать, сломать какие-нибудь кости, чтобы она не смогла идти за ним. Хинами не хочет больше оставаться одна. Хинами устала оставаться одна. — Я защищу тебя. Это звучит глупо. Потому что защита одного из лучших бойцов Аогири — это точно глупо для хрупкой девчонки, надеющейся на свой особенный слух, ведь её боевые способности в масштабном сражении не спасут даже её саму. Аято лишь криво усмехается не только словам, но и такому уверенному голосу, который всё же слегка дрожит. Он знает, что Хинами необычно упрямая и не отступит. И он знает о её главном горьком страхе, который любит появляться бессонными ночами и вгонять её в холодное отчаяние. Аято тоже почему-то больше не хочется оставаться одному. — Вот как, — ирония скользит в его усмешке. — Видимо, и мне придётся защищать тебя. Его ладонь дотрагивается до её тёмной макушки и взъерошивает короткие шелковистые волосы. Хинами чувствует, как стыд за сказанное ею смешивается со странным чувством в груди — всё это предательски заставляет её краснеть. Фуэгучи Хинами необычная девочка. Фуэгучи Хинами ест людей, ненавидит смерть, месть и убийства, но всё равно убивает во имя близких. Киришима Аято необычный мальчик. Киришима Аято внезапно стал для девочки, похожей на солнце, близким существом. Странно, но эта хрупкая девочка, которую ему нравится называть именно Хиной, тоже становится для него близким существом.