Джоэл, вот что есть твой песок на пляже в Монтоке

Клементина Кручински пожелала избавиться от воспоминаний о Джоэле Бэрише. Можно разбить все зеркала, но лицо всё равно останется прежним. Джоэл Бэриш пожелал избавиться от воспоминаний о Клементине Кручински. Она спрашивает тебя о том, какие созвездия ты знаешь, та девушка с волосами цвета васильков на подоле платья твоей бывшей. И ты говоришь первое, что приходит в голову, потому что все твои слова никогда не имели для неё никакого значения. Потому что она никогда не слушала тебя, а ты её. Ведь бесконечная трескотня — не есть общение. Потому что что бы она не сказала, и что бы ты ей не ответил, времени почти не осталось. К утру ты её забудешь. Прекрасное окончание дерьмового романа. Это так на тебя похоже, мужчина из пятидесятых с глупой безнадёжной улыбкой. Холодный ветер треплет её жёсткие волосы — не нужно было снова менять цвет, ты ведь говорил ей об этом сотню раз, — и одна из прядей оказывается на твоей щеке. Она синяя, но не как вечернее небо, а как лёд, толщина которого выдержит вас обоих, по её словам, конечно. Она жёсткая и в дуэте с ледяным январским ветром раздражает кожу на щеке в два раза сильнее. Тебе неприятно, но ты молчишь, потому что сейчас ты готов даже умереть, потому что она берёт тебя за руку. И твоя ладонь в её руке. И тебя, если честно, совсем наплевать на то, что лёд, скорее всего, просто треснет, и вы оба окажетесь под толщей ледяной воды в январскую ночи — "- 25" и твое любимое двустороннее воспаление. Она что-то говорит — что-то про лёд, про волшебство, которое вот-вот кончится, но это тоже не так уж и важно, абсолютно не важно, если честно, потому что ты никогда её слова в серьёёз не воспринимал — да пошла она к чёрту. Дура. Ты никогда, ведь правда же, ей не верил, но шёл за ней, сквозь бури, стужу и всевозможные препятствия, позволяя ей иногда убегать от тебя слишком далеко и превращаться в шлюху. Потому что когда-то ты уже знал её такой, потомучто когда-то она вселяла в тебя надежду. Потому что когда-то ты уже любил её. Потому что откуда-то ты знаешь, что она всегда будет только с тобой, сотри ты её хоть сотню раз. Джоэл, вот что есть твой песок на пляже в Монтоке. "Дорогая, дорогая, дорогая Клементина" — напеваешь ты, ковыряя веткой мокрый серый песок на пляже в Саффолке. Каждое утро ты просыпаешься и едешь на работу, перебирать бумажки, вечером заходишь в гипермаркет у дома и покупаешь несколько бутылок пива, а по ночам, если спать совсем не хочется, рисуешь свои дурацкие картины. Твой воспалённый разум повреждён, вчера ночью ты думал, что она звонит в дверь вместо того,чтобы набрать на мобильный. Дура. Сегодня ты сел не на тот поезд, чтобы не слышать за дверью её не-шаги. Сегодня четырнадцатое февраля — твой сосед снова перебирает открытки от мамы — глупые цветные картонки, которые так любила Клементина. Во же дура. "Просто останься" — царапаешь ты на песке, пока волна безвозвратно не сотрёт единственное, что от тебя осталось — слова. "Просто останься" — шепчешь ты, заталкивая мысом ботинка в мусорное ведро под столом смятые листы, захлебнувшиеся в чернилах. Джоэл, вот что есть твой песок на пляже в Монтоке. Ты специально задеваешь пальцем деревянный изгрызенный кончик кисточки так, чтобы тонкие древесные волокна едва заметно впивались в огрубевшую кожу большого пальца. Что ты рисуешь, Джоэл? Кончик кисти окрашивается в яркий, почти персиковый цвет, через мгновение краска плотно въедается в бумагу, превращаясь в развивающиеся на ветру волосы неживой девушки с лицом цвета экрю. её волосы развиваются на ветру, они пахнут солью, у неё под ногами скрипучая деревянная палуба качается на волнах. Она обнимает себя руками, потому что никто больше не обнимает её по ночам. Что ты рисуешь, Джоэл? Ты не можешь вспомнить. Ты не можешь вспомнить, что за уродливые куклы из картофеля стоят на твоей полке и откуда они, к слову, вообще здесь взялись. Ты не можешь вспомнить, в какой момент в стенах твоей квартиры поселился февраль, потому что ты никогда не любил зиму. Ты не можешь вспомнить. Джоэл, вот что есть твой песок на пляже в Монтоке. Сколько ты всего написал, и это одно большое — один большой текст, пройденный ногами. Сколько зарисовок ты сделал, сидя за рулем своего автомобиля на окраине города или на крыльце домика Роба и Кэрри, делая вид, что и не планировал доедать эту куриную голень, которую у тебя так беспредельно увела эта незнакомка с ядовито-зелёными волосами. Холодное море пенится, каждый раз унося с собой несколько тысяч крупинок серого песка, и ты понимаешь, всё, что осталось от неё — дурацкие названия краски для волос и синтетический сладковатый привкус акварели на кончике языка. А она даже имя твоё заменила другим. Джоэл, вот что есть твой песок на пляже в Монтоке. Если бы тебя спросили, ты сказал бы, что она была той ещё дурой, потому что всегда говорила "звОнит"; ты сказал бы, что она любила есть цыпленка каждый выходной в одном и том же ресторане, вне зависимости от времени суток; сказал бы, что делает из вас мертвецов, у которых секс случается раз в три месяца и только по особо крупным праздникам, а всё, чем вы занимаетесь на досуге — молча прогуливаетесь по парку, держась не за руки, а за кожаные перчатки, что люди обычно надевают специально, лишь бы не касаться чужой ладони случайно или потому, что так нужно; ты сказал бы, что она была совершенно некрасивой, как её любимая кукла; ты сказал бы "нельзя быть уродиной, Клементина! Будь красивой!", накрывая её одеялом с головой, дума о том, как бы придушить её однажды; ты сказал бы, что она любила напиваться и позорить тебя на людях, громко кричать и смеяться, размахивать руками во время разговора и небрежно пачкать лицо едой, даже не замечая этого; ты сказал бы, что больше всего на свете она боялась стать такой же, как все ваши общие знакомые. А теперь всё, что ты видишь, закрывая глаза — рябь на воде, которая синее неба, синее льда, синее джина. На самом деле, Джоэл, больше всего на свете ты жалеешь о том, что когда-то ушёл. Теперь ты о многом жалеешь, потому что в твоём дневнике уйма пустых страниц, никто не заполнит их за тебя, Клементина не заполнит их за тебя. Дура. Джоэл, вот что есть твой песок на пляже в Монтоке. Она путала красный знак светофора и Марс, животных и вас. Пускай. Она говорила, что надо было бросить тебя на блошином рынке. Она говорила, что надо было бросить тебя в кинотеатре. Она говорила, что надо было бросить тебя в этом маленьком ресторанчике в центре города, когда заканчивала со своим острым цыпленком и запивала его пивом. Пускай. Ну, так иди, говорила она, не пытаясь вытащить тебя. Пускай. Джоэл, вот что есть твой песок на пляже в Монтоке. Здесь ты всегда просыпаешься. Ледяной ветер лижет твоё небритое лицо. Здесь ты впервые разочаровался в песке. Это лишь куча камешков. Здесь ты впервые перестал быть Джоэлом Бэришем. Потому что этот дом — единственный на пустынном пляже, — в тот вечер был вашим. Пускай. Всё, что ты помнишь — её звали Рут Ласкин, а тебя — Дэвид. Просто Дэвид. Она отказалась идти на компромисс. Дура. Ну, так иди. Всё вокруг рушилось, словно стены, потолок, крепкая лестница, стеклянные дверцы буфета и черепица на крыше — всё было из детского цветного картона в крошечных ручках уродливой Клементины. Ну, так иди. Всё вокруг рушилось, включая бумажный мир, сложенный по инструкции из дешёвой книжки с простым названием "оригами". Ну, так иди. Джоэл, вот что есть твой песок на пляже в Монтоке. — Вернись мы к старту, у нас всё пошло бы по-другому. Джоэл, вот что есть твой песок на пляже в Монтоке. — Не забывай меня, попытайся, и мы вернёмся.