alcoholized heart

Открыв тяжелую металлическую дверь, санитар застыл, прижимаясь носом к плечу. От запаха разлагающихся человеческих тел к горлу подступила тошнота. — Меня сейчас вырвет. И как вы только здесь работаете? Вот, мистер Ву, новенькая. Ифань равнодушно улыбается, потягивая кофе из бумажного стаканчика. Он король этого маленького мира. Помещение сравнительно небольшое, утопает в голубоватой дымке старых электрических лампочек и пропитано, как упоминалось выше, несколько резким запахом. Впрочем, помимо трупного благоухания был еще аромат дешевого растворимого кофе и, кажется, средств для дезинфекции. Стена, кафельная плитка которой слегка пожелтела со временем, была обвешана расписаниями дежурств, стендами о технике безопасности и, конечно же, планом эвакуации. Последний пока никому из работников не пригодился, а вот наркоманке, которая по ошибке попала на стол патологоанатома, он жизнь спас. Обидно немного, Ифань тогда уже приготовился занести над телом скальпель, чтобы взглянуть на богатый «внутренний мир» существа, а оно его обматерило и сбежало, предварительно треснувшись головой о закрытую дверь. — Привычка. Так вы сказали, что к нам пожаловала леди? В чем проблема? Санитар брезгливо хватает труп, уже распакованный, и с трудом вываливает тело девушки на мраморный стол. Голова её глухо ударяется о медное возвышение. — Вот. Кушать подано. Причина смерти не установлена. Нашли три дня назад в парке. Девчонка завидная, дочь анестезиолога из частной клиники. Просили с телом поаккуратнее, сильно не потрошить. — Еще капризы будут? — раздраженно спрашивает Ифань, поерзав на своем неудобном «троне» в виде табуретки с кривыми ножками. Но он не жалуется. Ему вообще сказочно повезло работать в полном одиночестве. Мужчина терпеть не мог путающихся под ногами студентов или коллег. Профессиональная привычка. Смотришь на людей вокруг как на куски мяса. Подсчитываешь, сколько им еще осталось, мысленно взвешиваешь каждую конечность. И с одной стороны, живыми они ему не нравятся, а с мертвыми придется возиться. — Да ладно, док, не вредничайте. Отец горюет страшно, похоронить по-человечески хочет. Её, кажется, муж... угрохал. Психиатр. — А она случайно не кардиолог? Ифань хохотнул и лениво поднялся, разминая спинные суставы. Посчитал рефрижераторные ячейки, в которых хранились трупы. Это как многоэтажный домик. В четвертом отделении находится бабушка с саркомой легких, а её муж алкоголик лежит на две ячейки ниже. В седьмом ящике тело молодой проститутки, которой плеснули в лицо кислотой. Это друзья Ифаня, с которыми он заводил по вечерам нудные беседы о тленности бытия. И они всяко лучше живых людей, думает патологоанатом, всегда способны выслушать, понять. Никто из них уже не станет перебивать, жалуясь на свою нелегкую долю, осуждать или лезть с бессмысленными советами. Может, при жизни они не многое дали этому миру, зато после неё стали хорошими собеседниками. Санитар как-то сконфуженно полистал бумаги и нелепо застыл, тыча пальцем в документ. — Да, кардиолог! Окончила университет Саннам! Вы, что же, вместе учились? Патологоанатом нервно сглатывает. Не бывает таких совпадений, он ведь это в шутку ляпнул. Но смотреть на стол избегает. Там, возможно, лежит его прошлое, которому придется снимать скальп. Процедура не такая занятная, когда вытаскиваешь органы из прежде любимого человека. Если только не рассматривать это как месть. А Ифань мстительный. — Ты свободен, — кивает он санитару и тот пожимает плечами, бросает досье на стол и уходит. Его всё ещё передергивает от запаха. Но от Ифаня передергивает больше. Какой-то он... неправильный. Колючий. «Чон Суён. 24 года. Предположительно смерть наступила в результате асфиксии». Дальше Ифань не читает. Подходит ближе, нерешительно поднимает простыню и его мир сжимается до крохотной родинки на лице Суён, такой когда-то любимой и выцелованной. Её имя пульсирует на задворках подсознания, но на равнодушии патологоанатома лишь маленькая трещинка, как последствие этой неожиданной встречи. Его уже не удивишь. Он умер задолго до своей пациентки. Ифань кривится в улыбке, какой-то вымученной и уставшей, морщится от яркого света. По вечерам он с ней беседовать не станет, скорее всего, Суён к нему на пару дней, в гости, а потом её похоронят на каком-то элитном кладбище — Знаешь, не ожидал тебя здесь увидеть. Когда мы учились, ты на практике от трупов шарахалась. А теперь ты часть загробного мира. Как ощущения? Стандартная процедура. Патологоанатом моет руки, и тесное помещение наполняется запахом хлорки и хозяйственного мыла. Дурацкие воспоминания вертятся в голове как цветной серпантин, но Ифань отгоняет от себя их назойливую компанию. Хочет сосредоточиться. Это было лет десять тому назад или даже больше? А Суён совсем не изменилась, как будто вышла из студенческой поры и превратилась в восковую фигурку, навсегда сохранив миловидный образ. На шее лиловые синяки, отпечатки чужих требовательных пальцев. Вероятно, это и вызвало предположение об асфиксии. — Мне тебя немного жаль, совсем чуть-чуть. Потому что ты сама виновата. Значит, это тебе муж на память оставил? Мин Гю? Девушка не отвечает. Её бледная кожа впитывает синеватые лучи лампы и Суён напоминает прекрасную инопланетянку с фиолетовыми пятнами на шее. Ифань боготворил её. Когда-то. — Мертвой тебе больше идет, — замечает патологоанатом, избавляя девушку от простыни. Он упрямо пытается видеть в ней свиную тушу, но перед глазами живая Суён, улыбается, обнажая ямочки на щеках. — Эй, ребятки, хотите, расскажу вам нашу романтическую историю? Ифань закусывает губу и стучит по колонке с рефрижераторными ячейками, призывая своих слушателей. Мертвых, оттого ситуация кажется еще более драматической. Мужчина не медлит. Он давно хотел отомстить этому хрупкому цветочку за юношеские обиды, поэтому касается скальпелем шеи и, надавив, проводит в самый низ. — Мы как-то познакомились в общаге. Вместе готовились к экзаменам, помогали друг другу по мелочам. И я, верите, влюбился по уши. Она всегда была такой смешной, обаятельной, толерантной. А вот учеба ей совсем не давалась. Двоечница ты, Суён-а! Патологоанатом берет щипцы и от грудной клетки в его руках отходят мягкие ткани. На лице у него странная смесь восторга и раздражения, которое он старается унять, чтобы не сильно потрошить тело. — Это была наивная и очень искренняя любовь, которой ты воспользовалась. Я, пожалуй, был мальчиком тихим, стеснительным, мне так льстило твое внимание. Ифань криво улыбается. Для вскрытия грудной полости необходимо отделить грудину, он берет реберные ножницы и с особым наслаждением проходится по хрящевым частям. Липкие неприятные звуки заполняют комнату, а патологоанатом погружается глубже, стараясь не споткнуться о прошлое. Оно всё ещё болезненно зудит и мужчина не знает, почему так свихнулся на Чон Суён, на своей работе и на останках человеческих тел. Привычка. — Я захотел стать кардиологом как и ты. Мы планировали пойти работать в центральную больницу, чтобы всегда находиться рядом. Улыбка Ифаня — разбавленный кофеин, что-то горькое, пряное. Он касается её лица почти ласково, невесомо проводит рукой вниз и замирает, когда взглядом снова цепляется за синяки. Думает, что это не асфиксия, скорее всего, умерла по естественной причине, а фиолетовые орхидеи на шее — последствия ролевых игр с Мин Гю. — А потом... Прикиньте, я иду встречать её после пар. Хочу провести домой, как настоящий джентльмен. В руках букет подснежников. Это был особенный день, конец третьего курса. Проведя еще несколько процедур, патологоанатом внимательно осматривает каждый орган, пытаясь определить причину смерти. Он работает инструментами и наконец-то, пыхтя, вырезает весь органокомплекс, перетаскивая мясную кучу на соседний секционный столик. Тело Суён теперь всего лишь пустая оболочка, как выброшенная цветная обертка от конфеты. — Мы как раз должны были определиться с будущей профессией. Но... Вхожу я, значит, в аудиторию, а будущий психиатр Пак Мин Гю трахает мою девушку. Трупы в ячейках сочувственно вздыхают, или Ифаню это только кажется. Он небрежно делает пометки в блокноте касательно общего состояния её организма. — Да, Суён-а. Ты собиралась стать кардиологом и лечить сердца других людей. А моё — разбила. Какая ирония. Ифань продолжает издевательски рвать её внутренности, при этом бегло осматривая, желая поскорее закончить эту пытку. В горле, словно осколок, и мужчина задыхается, едва удерживая хирургический нож в дрожащей руке. Да как такое хрупкое нежное существо сломало его изменой? Люди всегда прячутся за масками, и Суён тоже притворялась бабочкой с тонкими синими крыльями, а за этой очаровательной белесой дымкой пряталась змея, которую мало что в жизни интересовало, кроме денег и развлечений. Патологоанатом теперь знает, что настоящий свой облик человек приобретает на его мраморном столе. Сердце Суён — как большой аметистовый тюльпан. Возле левого предсердия небольшой окровавленный шрамик, она умерла от инфаркта, наглотавшись каких-то таблеток. Жертва собственного эгоизма, зачем ты это сделала? Почему руки в тонких лиловых ленточках-порезах? За что ты так с собой? — Суён-а, ты когда-нибудь жалела о том случае? Обычно очень внимательный к мелочам и своей работе в целом, сейчас он не в состоянии. Это откровенная халтура, но Ифань быстро черкает пару слов в блокноте, записав причину смерти и собрав все органы в кучу кладет их на место, стараясь придать первоначальный облик. Он не может снять скальп, спилить череп и взвесить её мозг, воротит даже от одной мысли, лишь потому, что она — Чон Суён. Во рту мужчины сухо так, что языком не повернуть, хочется крепкого алкоголя, чего-то вроде абсента или водки. Прежнее равнодушие рассыпалось на кусочки, потому что Суён не должна была умереть именно так. Ифань возвращает грудную клетку и начинает зашивать тело. Она снова почти как живая, только тело украшают черные швы из грубой проволоки. — В последний раз... Можно? Ифань наклоняется, целует её, едва коснувшись губами и, задержав дыхание, смотрит на Суён в последний раз. Накрывает исхудалое синеватое тело простыней и отправляет её в многоэтажный домик, рефрижераторную ячейку номер два. Он не вернул обратно только один орган. Опустил его в стеклянную баночку с формалином и теперь, когда тело Суён увезут отсюда, Ифань будет иногда смотреть на это заспиртованное сердце, горько улыбаться и вспоминать сиреневые гематомы на её шее.