Love is Lazarus

Капитан Сандра Мальдонадо, начальник полицейского управления с одним из самых высоких показателей раскрываемости — неподкупная мисс Несгибаемость. Есть мнение, что никто и никогда не слышал её смеха, и многие в отделении боятся лишний раз потревожить её, чтобы доложить о состоянии своего дела. Есть мнение, что дома у Сандры нет, и, когда другие едут к семьям или в свой холостяцкий уголок, она отправляется патрулировать улицы. Статистика исчезновения мелких ночных преступников редко падает ниже тридцати человек в месяц, что только подтверждает слухи. Но только один человек во всё управлении действительно знает, какого цвета занавески у Сандры на кухне, что она носит дома, какого цвета у неё парадное бельё и прочие мелочи, которые можно узнать о человеке, только будучи с ним в длительных отношениях. Только детектив Кеннекс знает, как хрупка эта женщина под своей скорлупой. *** Их отношения начались слишком давно, чтобы они всё ещё помнили, какие цветы подарил ей волнующийся, как подросток, Джон на первом свидании — он был на первом курсе, Сандра стремительно приближалась к выпуску и пригласить её было чем-то очаровательно безумным. Это было тем самым романтическим безумием, что творят мужчины в возрасте между подростком и юношей. Тогда у них особенно ничего не вышло: Сандра мило поулыбалась, давя в себе желание или отшлёпать этого забавно смущающегося симпатягу в более интимной обстановке, или дать ему по морде букетом и свалить уже отсюда; Джон отчаянно краснел, но пытался заинтересовать девушку хоть чем-то из той чуши, что он нёс. Но фильм, который выбрал Кеннекс, оказался не таким уж и плохим для первого свидания. Старый, выпуска ещё первого десятилетия двадцать первого века, с допотопными для их времени спецэффектами, он был замечательно наивным и романтическим. Хотя зомби были слишком слащавыми, как показалось им обоим, что они со вкусом и обсудили в кафе, куда пошли после. Отшлёпать Джона Сандре в тот раз не удалось — их обоих вызвали на вне учебное ЧП в Академии, и вместо вечера в постели им пришлось весь вечер вести перестрелку с террористами, захватившими здание. Это было первое задание Кеннекса, закончившееся для него занесением благодарности в личное дело, и одно из последних для Сандры, но одно из решающих, за которое она была назначена самой юной начальницей полицейского управления. На все её уверения, что заслуг её в этой операции на самом деле меньше, и удачный исход операции зависел только от отчаянности и меткости Джона, который бесстрашно прикрывал её и снял трёх сапёров из простого учебного пистолета на режиме сильного оглушения, ей отвечали, чтобы она не рассказывала сказок и не добавляла младшему кадету лишних заслуг. На её выпускной, который она решила бессовестно проспать, потому что терпеть не могла надевать платье и делать вид, что ей нравится смотреть на пьяные лица своих однокурсников, только и желающих подцепить кого-то для «удачного» завершения вечера, Кеннекс заявился к ней в квартиру с бутылкой бурбона, выражением мрачной решимости на лице и абсолютным нулём алкоголя в крови — бутылка предназначалась в подарок. Сандра не успела даже привести себя в порядок — Джон был парнем настойчивым, даже упрямым, а ненакрашенность партнёрши его не интересовала вовсе. Как он потом признался, вкус губной помады наводил на него тоску. Отшлёпать его, правда, в тот вечер опять не удалось, но бутылка бурбона требовала срочного распития, лето было дано ей на последние в жизни каникулы, а Кеннекс так кстати написал на электронку с предложением встретиться, что она не устояла. Джону, разумеется, понравилось — ещё бы, раскрасневшаяся хмельная Сандра в одном халате с ремнём от его собственных джинсов была всё ещё меткой, но била не то, чтобы сильно, играла с мышкой, скорее. Вообще, разница в возрасте никогда не мешала им флиртовать. Он младше неё, но совсем немного на самом деле, и его жизненный опыт уже сравнялся с её собственным. Академия пролетела быстро — и Сандра не успела оглянуться, как получила в своё распоряжение свежевыпущенного кадета, которого, казалось, ещё вчера консультировала всю ночь насчёт разновидностей ядов вместо того, чтобы трахнуться и лечь, наконец, спать. Кеннекс был тем ещё раздолбаем, но подавал большие надежды, и в качестве крепкой руки для этого кадра единогласно была выбрана капитан Мальдонадо. Со временем они притёрлись, убрав навсегда те неровности в их характерах, из-за которых, они, бывало, часто вздорили. Сандра забыла даже о слове «майонез», с которым Джон был не в ладах, предпочитая всякую всячину с ним китайской кухне, а Джон привык прятать носки и никогда не входил в ботинках в комнату, как иногда делал дома. Всё было отлично — и даже больше, но потом Кеннекс встретил Анну, и Сандра показалась ему недостаточно… Красивой? Любящей? Спустя проведённое в коме время он и сам не мог понять, в чём же было дело. Но тогда, когда он уходил от неё впервые, с битьём посуды с её стороны, слезами и просьбой остаться, он, наверное, впервые увидел своими глазами, как ломается эта несгибаемая девочка, которую, как он думал, не под силу сломать никому. И на какое-то мгновение очарование, которое было лишь частью программы по дисквалификации Джона Кеннекса из полиции и из жизни, покинуло его, заставив посмотреть на плачущую от бессилия и огромного желания удержать любимого мужчину Сандру не затуманенными фальшивыми чувствами глазами. Нет, это было лишь мгновение, и он, конечно, всё равно ушёл, но эта секунда преследовала его весь тот вынужденный сон, все семнадцать месяцев, что он провёл в коме. Он очнулся, будто вынырнул с большой глубины, и первым же словом, что он сказал, стало имя женщины, которая пришла его навестить и уснула на стуле рядом. Она проснулась тут же, и в её испуганных глазах Джон видел то же, что и тогда, в вечер, когда сам разрушил лучшее, что было в его жизни. Неверие в его долгожданное выздоровление, страх за то, что будет дальше, страх, что Джон сейчас спросит, где Анна, следов которой она так и не нашла, как ни старалась искать, страх, что он может вообще её не узнать, страх, что это был единственный проблеск сознания… Страх, страх, страх. За то время, что Джон пробыл в больнице, его трижды хотели отключить от аппарата искусственного дыхания, и трижды только категорический отказ Сандры сделать это спасал его от смерти. Всё это, конечно, ему позже рассказал Руди, до которого каким-то чудом доходили все слухи, но тогда этот страх в глазах женщины, которая каким-то немыслимым чудом всё ещё любила его, сказал ему больше, чем пытались донести до его сознания врачи. Он мог сдохнуть в безвестности по собственной глупости, а она спасла его. Их отношения оставались прерванными ещё некоторое время: Сандра выдала ему такого же «коматозника» в напарники, начихав, по его примеру, на правила, и вроде бы забыла о существовании бывшего бойфренда; Джон сделал пару бесплодных попыток завести отношения с молоденьким детективом, девушкой-хромом Валери Шталь, но не сложилось, и то, что высказал в лицо Мальдонадо подозреваемый Итен Эвери о её беспросветном одиночестве, только лишний раз подтверждало, что они напрасно ходят вокруг да около. Но подойти и просто так сказать, что их разлука была ошибкой? Нет, Сандра для этого была слишком гордой, а Джон подрастерял смелость в таких делах за прожитые годы. *** Всё разрешилось тем вечером, когда покончил с собой Эрик, подозреваемый в убийстве девяти человек, несчастный парень, который просто хотел понравиться своей любимой женщине. Джон вышел в парк — якобы просто подышать свежим воздухом. Но, разумеется, самообманом он занимался не так долго и самозабвенно, чтобы поверить в эту жалкую ложь. Он оставил неподалёку машину, в бардачке осталась бутылка бурбона, памятной марки — такой они с Сандрой всегда пили только на двоих, но прикладываться к ней сейчас не хотелось. Слишком плохо было на душе, слишком отчётливо Джон видел уходящую с таким же хромом, как она, Шталь, слишком больно было от того, что он должен будет пить его один. Все стремятся к тем, на кого похожи они сами. А он, глупец, всю жизнь искал что-то на стороне… — Без любви нам никак, — повторил Джон про себя последнюю фразу самого отчаянного, быть может, человека в этом безумном городе, и где-то в районе печени надсадно потянуло — душа требовала напиться как можно скорее. — Достала такая жизнь, правда? Этот голос он привык слышать везде, где угодно, даже дома из телефона утром, когда будильник, мерзкая зараза, не срабатывал, но сейчас он был немного не готов увидеть обладательницу этого голоса. Не сейчас, когда в памяти оживал не только уход двух хромов из отделения, но и рыдающая девушка, которой он разбил сердце. И где-то глубоко в душе Джон уже знал, как закончится для них обоих этот вечер, когда обернулся. — Сандра, что ты здесь делаешь? — удивления в голосе скрыть не удалось, но это и не было нужно. Мальдонадо села рядом на скамейку и улыбнулась, глядя в пространство. Из-под кожаной куртки спускалось кроваво-красным водопадом совершенно, казалось бы, неуместное сейчас вечернее платье, в котором она когда-то собиралась пойти на выпускной. «Она ведь совсем не поправилась», — подумал Джон, глядя, как Сандра беспокойно теребит шёлковые складки, явно чувствуя себя неудобно, и всё больше привыкал к «чудесатости» этого вечера. — Хочу прокатиться с кем-нибудь к нему домой, кадет Кеннекс, но, похоже, и вы выпустились слишком давно, чтобы предложить мне место в вашем автомобиле. Мальдонадо распустила волосы, и в неярком свете уличных фонарей на её губах загадочно сверкала помада с блёстками, какой она никогда на его памяти не красилась. Сандра постарела разом на несколько лет, пока он был в коме, постарела от бессонных ночей и постоянного стресса, растеряла последние крупицы тепла к подчинённым, постоянно ожидая предательства, потому что, как она сама ему призналась, не доверяла никому. Но единственное, что смог сказать ей Джон, было… — Позволь не согласится, детка. Холодно, да и, пожалуй, бутылка бурбона в моём бардачке придётся тебе по вкусу, красавица. Сандра посмотрела ему в глаза и сказала, кладя ладонь ему на колено, и в её голосе впервые прорезалась та сталь, которая проросла в её душе после его ухода: — Если ты трахнешь меня и бросишь снова, клянусь, Джон, я оторву тебе яйца. И это было самое лучшее признание в любви, которое Кеннекс слышал в своей жизни. *** В отделении об их отношениях узнали постфактум, и далеко не все верили в то, что они вообще могут на самом деле в них состоять. Пол, например, делал ставки на то, когда Сандра потеряет наконец терпение и вышвырнет Джона за многочисленные преступления против бюджета управления, но один MX отправлялся на склад вслед за другим своим предшественником, а Кеннекс с хитрой улыбкой снова и снова являлся на работу, не уставая подкалывать Пола за низкий рост и столь же низкий показатель успешности у слабого пола. Единственным человеком, который не сомневался в отношениях Джона и Сандры, была Валери. Она видела, как блестят глаза начальницы ранним утром, когда все только просыпаются, заливаясь кофе, и одиночки-полицейские, разумеется, завидуют бодрости Кеннекса, будто только что вернувшегося из отпуска. Они подозревают его в употреблении, они спорят о том, что за вещества добавляет он в свой кофе, но Валери видит, как Джон мечтательно жмурится у кофе-автомата, будто вспоминая что-то приятное, как капитан поглядывает исподтишка на детектива, и как они встречаются взглядами, тут же их отводя. Для Валери ничего не было в этом странного — она была той, кто видел неуклюжие попытки ухаживания Джона. Он просто привык к человеку, который дополнял его во всём, и уже не знал, как может быть иначе. Со временем — да, со временем все узнают. Но пока это только догадки, пока никто не готов сказать уверенно, что да, Кеннекс и Мальдонадо вместе, и в этом общем напряжённом молчании есть двое людей с посттравматическим синдромом. Два экс-абсолютных одиночества с неизлечимой паранойей постоянно ночуют друг у друга и прячутся лишь для того, чтобы сохранялась эта атмосфера лёгкого безумия в их отношениях. Поэтому Дориан не разглашает, что иногда чувствует запах духов капитана в служебной машине своего напарника. Потому Руди, копаясь в памяти Дориана, обходит стороной видеофайлы, связанные с Сандрой и Джоном. И да, Сандра Мальдонадо — настоящий кремень, но лишь второй кремень может высечь огонь. Да, в голосе этой женщины, в её взгляде — лёд, но он тает, когда обжигающий взгляд цвета зелени в меду скользит по ней, будто струя горячей карамели. Да, Сандра сама не понимает, как за то время, что Джона не было рядом, успела превратиться в ходячий айсберг, но с Кеннексом ей хочется быть маленькой девочкой, той самой едва проснувшейся выпускницей, которая встретила когда-то свою судьбу на пороге собственной квартиры с бурбоном наперевес. Ей хочется безгранично верить тому, кто однажды разбивал её сердце, и это называется, как говорят, любовью, но она не называет это чувство никак. Она боится назвать его вслух, потому что знает — Джон именно то, что ей нужно, и его потерю ещё раз она не переживёт. А Джон просто греется в лучах её тепла, нерастраченного за прожитые годы, и чувствует себя тем же кадетом, который, сжимая в руках букет кроваво-красных роз (он ни за что не признается даже самому себе в этом, но он помнит их цвет), ждал однажды девушку, которая чем-то его зацепила во время единственной короткой встречи, и продолжает подвозить Сандру по вечерам туда, куда она скажет. Ведь никто другой не знает, как приятно Джону проснуться в объятиях той, которая подаёт ему синтетическую ногу по утрам с таким видом, будто передаёт ему соль с другого конца стола, и превращает каждое смазывание искусственного сустава оливковым маслом в целое приключение, заканчивающееся поцелуем за два квартала от управления. И никто никогда не видел, как он просыпается от постоянного повторения одного и того же кошмара про проваленную операцию, весь в поту, взъерошенный, напуганный, мучимый фантомными болями в потерянной ноге. Никто, кроме неё. И на сей раз он будет с ней до конца. А конец, как надеются они оба, будет ещё очень нескоро.