Ненормальные

***

Александрия похожа на картинку с рекламы томатного соуса. Беленькие домики, симпатичные заборы и улыбчивые люди на зелёных лужайках. Средоточие всех благ, оставшихся в дохлом, свихнувшемся мире. Дэрил часами просиживает на веранде, прижавшись спиной к деревянным столбикам, и каждой клеткой прокуренных лёгких ощущает запах фальши. Картонная Александрия насквозь пропитана враньём, он чует это спинным мозгом. Чистые до скрипа люди, его люди, тоже отдают фальшью, и это хуже всего. Три года дерьма и крови легко смыты просроченным гелем для душа с ягодным вкусом. Гладко выбритый Граймс со взглядом я-обязательно-выебу-тебя-крошка, Кэрол, разодетая в украшенные пошлыми розами тряпки, и даже Мэг, грёбаная Мэг, растянувшая до ушей свой грёбаный рот в улыбке. - Ты уже принял душ? — говорит Кэрол. - Окачу тебя из шланга, пока ты спишь, — говорит Кэрол. Ему кажется, что она сошла с ума. Ему хочется содрать голыми руками эту приторную улыбку с её лица вместе с кожей. На следующее утро он обнаруживает себя в ванной. В окно оглушительно шпарит солнце. В белоснежное нутро раковины льётся вода. Чистая, горячая вода прямо из крана. Жизнь удалась. Диксон стоит посреди ванной в заляпанном грязью жилете, засунув в рот пистолет, и ощущает на языке тяжёлый, масляный вкус воронёной стали. За оконным стеклом слышен чей-то далёкий женский смех. Он стоит в центре солнечного пятна, зная, что никогда не спустит курок, и думает о том, что этот смех — не её. Она смеялась редко, чуть откидывая голову и глядя на него снизу вверх. У неё были безбашенные, широко открытые глаза и тоненькие ладошки. Она по-особенному щурилась, когда смотрела на огонь и одним движением ресниц напрочь вышибала из него пустоту. Они зарыли её у реки в Ансел-парке, рядом с восемьдесят пятым шоссе. Единственном месте, не упакованном в глухой бетон на пути до Ричмонда. Маленький одинокий холмик намертво впечатался в его сетчатку. Яркие блики на глади мелкой речушки парка намертво впечатались в его сетчатку. Серое монотонное полотно дороги, рекламный облезлый щит, обещающий отбеливание зубов на двадцать процентов дешевле, и самодельный хлипенький крест без всяких опознавательных знаков намертво впечатались в его сетчатку. Нёбо немеет от втиснутой в него стали, Диксон опускает пистолет и подходит к раковине. В большом зеркале напротив отражается нелепый, заросший мужик с абсолютно пустым взглядом. Он закрывает глаза и плескает в лицо водой. В столовой пахнет кофе. И от этого можно рехнуться. Он садится в дальний угол и методично укладывает в себя еду. Немного сдвигается, когда рядом с ним опускается Мэгги, одетая в идеально чистую, светлую рубашку. Отросшие тёмные волосы забраны в аккуратный хвост. Она что-то говорит ему, изредка трогая за рукав, и он смотрит с недоумением. Какого хера тебе надо, Мэг? Какого хера ты торчишь тут, заглядывая мне в лицо и улыбаясь, когда твою сестру жрут черви за пятьсот тридцать миль отсюда? Если бы он мог что-то чувствовать, он бы ненавидел её с таким чистым, искренним удовольствием, с каким только можно. Он не чувствует. Он ничего не чувствует, когда обжигается кофе. Он резко поднимается, едва не переворачивая чашку, когда в столовую входит Рик в полицейской форме. Она не такая, как у Доун, но что-то резко схлопывается внутри, когда Рик подходит к нему. Полицейская форма и пушка во рту по утрам — всё, что напоминает ему о том, что он всё ещё жив. В его угловой комнате темнота. Он не раскрывает штор и не включает свет. В ебаной Александрии есть электричество — ещё один повод рехнуться. Диксон валится на цветастое покрывало и закидывает руки за голову. Ждёт. Знакомые шаги мимо двери звучат ближе к вечеру. Диксон засовывает пушку в карман и выходит следом за Сашей. Они идут рядом, почти соприкасаясь плечами, и молчат. На ней куртка Боба. Ни один из них не поворачивает головы к другому, но их шаги на тротуаре синхронны и тихи. Асфальт будто недавно помыли. Дэрил сплёвывает под ноги и выбивает мятую, предпоследнюю сигарету. Их пропускают за ворота быстро и беспрепятственно. Никого не интересует, куда таскаются в сумерках два нелюдимых, странных ушлёпка — белый парень и чёрная девушка с одинаковыми глазами мертвецов. Все уже знают, что эти двое слегка не в себе. Они и хромоногий, нервный пацан. Они привычно отходят на безопасное расстояние и начинают искать. Проходят ещё полторы мили, прежде чем находят довольно большое стадо. Порывистый ветер шевелит кроны деревьев высоко над землёй. Дэрил аккуратно гасит сигарету и вытаскивает нож, который когда-то держала Бет. Оглядывается на Сашу. Та кивает, стискивая оружие побелевшими пальцами. Глаза — две пропасти в самый кромешный ад, пустые и страшные. Дэрил видит в них своё отражение. Они врубаются в стадо яростно и бесшумно. Он бьёт сосредоточенно и точно, ножом и голыми руками. Слышит хруст костей, выдёргивает гнилые трахеи, не замечая мерзкой вони, не чувствуя брызг чёрной, свернувшейся крови на лице. Саша слева от него глухо рычит, с силой вколачивая ботинком чью-то голову в землю, иногда всхлипывает сквозь зубы. Дэрил автоматически страхует её, орудуя сразу двумя руками. Пот заливает глаза, чёлка липнет ко лбу, но он не замечает. Видит другое. Позднее лето. Лицо Бет в их странный, последний вечер спокойно, подсвечено разбросанными тут и там свечками. Он навтыкал чёртову тучу свечей по всей кухне. Не то, чтобы пытался сделать для неё это место красивей. Так… Электричества нет, и ты выстраиваешь свечи шашечками на краю стола перед ужином. Электричества нет, и ты искоса разглядываешь лицо девчонки напротив. Она смешно морщит нос и смотрит в свой мятый блокнот. Смотришь, как она кусает колпачок ручки, аккуратно выводя слова благодарности людям, которых никогда не видела, и незаметно потирает больную ногу под столом. Не хочет доставлять тебе беспокойство. Смотришь, как она натягивает пониже рукава на узкие запястья, вздрагивая от холода, и удерживаешь себя на месте. Запрет. Безобразный мир за окном корчится в агонии, посылая хрипящие вопли сквозь щели в заколоченных окнах. Мир не удивляет, он всегда был таким, дерьмовым поганцем, мечтающим перебить твой хребет. Это нормально. Бет Грин, сидящая рядом с ним за одним столом — это удивляет гораздо больше, чем весь развалившийся мир. Она — аномалия. Она — ненормальная. В ней слишком много молодого, весеннего солнца. Оно бьёт из её глаз, оно вырывается тонкими лучами сквозь белую кожу, оно гладит тебя теплом с расстояния вытянутой руки. Передоз солнца. От этого можно сойти с ума. И он сходит, каждый раз, когда нежная девчонка улыбается ему, словно касается каждого рубца его измордованной в хлам души. Ненормальная Грин — с белым шрамом на левой руке, который хочется погладить кончиками пальцев. Ненормальная Грин — с длинными волосами, которые щекочут щёку, если подойти слишком близко. В них хочется зарыться лицом. Ненормальная Грин — с огромными, ясными глазами, до краев полными горячего, кристального света. К ним хочется прижаться губами. «Она похоронила мать и брата», — говорит себе Диксон. Она видела, как голова её отца летит в жухлую осеннюю траву тюремного двора. Она видела, как люди жрут людей. Ей нет ещё двадцати. Она вся — стремление сделать немного лучше жизнь любого, кто случайно оказался рядом. Неправильная. Невозможная. Единственная. Сорок семь килограмм доверчивого тепла рядом с ослепшим от нежности диким уродом. Диксон ломает чей-то позвоночник, уворачиваясь от кровавой юшки, и видит Бет Грин, сидящую на ступенях общего дома Александрии. Диксон выдёргивает клинок из плечевого сустава и видит Бет Грин, которая греет руки о кружку кофе. Лезвие застревает в буром горле, Дэрил стряхивает мертвеца и разбивает ему голову прикладом. Последний. Уже последний. Оборачивается. Саша стоит среди кучи трупов, комкая рукава куртки мёртвого человека, которого она любила. Ад в её глазах стал шире и глубже. Ему не видно конца. Он напоролся на неё несколько дней назад, случайно. Небо начинало синеть, до Александрии было ещё не близко, но он не торопился. Звуки борьбы из леса, несколько тварей, валяющихся на обочине. Ещё не видя куртки Боба между деревьями, он понимает, что это Саша. Женщина, которая больше не улыбается. Они никогда не говорили об этом. Просто она теперь дожидалась его на крыльце в сумерках. Просто он теперь шёл рядом. Сегодня они возвращаются, когда в иссиня-чёрном небе редкие звёзды начинают проклёвывать дыры. Такие мелкие дыры, словно звезды не хотят смотреть в искорёженное смертью лицо земли. Что-то случилось. Это становится ясно ещё у ворот по испуганным лицам патрульных. Они ускоряют шаг, добираясь до общего дома. Свет горит во всех окнах. Мишонн с плотно сжатыми губами стоит у порога. - Кто? - Ноа. Диксон осторожно обходит её и поднимается к себе. Хромого пацана, так сильно похожего на Бет, больше нет. Диксон закрывает глаза. Касается щекотной белой макушки губами. Маленькая моя. Родная. Утром Диксон стоит в ванной с пушкой во рту. Зная, что никогда не спустит курок. Ненормальная малолетка с глазами, полными солнца, двадцать пять дней лежит глубоко в сырой глине на окраине разрушенной Атланты. Чистые до скрипа люди, его люди, отдают фальшью. Три года дерьма и крови легко смыты просроченным гелем для душа с ягодным вкусом.