IAMX — Rain to Sea
— Привет. На пороге светлой палаты, в которой на постели под капельницей и в специальной маске лежал никто иной, как Тсукишима Кей, упавший на показательном матче в обморок и нехило напугавший не только Коэн, но и всех присутствующих. До того, как девушка поздоровалась, его лицо было повернуто в сторону окна. Там сияло полуденное солнце, высушивая остатки вчерашнего дождя, затянувшегося на полночи. Сейчас он повернул потухший взгляд в ее сторону, заставив Киникиджи замереть в дверном проеме. — Так и будешь там стоять? — Тсукишима слабо улыбнулся. Помотав головой, девушка прошла к кровати блокирующего и поставила на стул рядом с ней кулек со свежеиспеченным клубничным пирогом — его любимой едой. Пришлось весьма постараться, чтобы испечь его и успеть в часы посещения. — Я слабее, чем я думал, — в полголоса сказал Кей, вновь отворачиваясь к окну и сжимая руки в кулаках. — Из-за меня ты здесь, — низким голосом прохрипела Коэн. — Если бы я остановилась… — Это все острая нехватка кислорода, ты здесь совершенно не при чем. Тсукишима никогда не признает, что ему не достичь такого темпа, и он готов винить кого угодно, лишь бы не себя. И не ее. Ни в коем случае не ее. Девушку, которая аккуратно присела на край кровати и положила свою теплую ладонь на его, сжатую до побелевших костяшек в кулак. Она же, напротив, винит только себя, в том, что заставила его гнаться за собой, не оценивая трезво ресурсы и запас застоявшегося воздуха в четырех стенах. — При чем, — возразила Коэн, совершенно не имея аргументов к выдвинутой позиции. Тишина их любила, потому что в ней им было комфортно. Каждый раз, когда звуки их голосов умолкали, атмосфера становилась куда более естественной, уютной и родной для них обоих. Один этого никогда не признает, а вторая будет лихорадочно прокручивать в голове темы для разговора, которые будут поникать в тумане с каждой секундой, которую она посвятит взгляду на него. Тсукишима смотрел в окно так отстраненно, что и не верилось, что перед Киникиджи все еще он. Во взгляде не было высокомерия, насмешливости. Он был просто пустым, выжатым как лимон, кажется, не только физически, но и духовно. — На щеке царапины, — в полувопросительном тоне сказала Коэн, пытаясь вернуть своему голосу хоть долю тепла и гладкости. Но все было тщетно — слишком много эмоций наперебой разрывало ее изнутри. — Когда упал, разбил, — отвечал на не поставленный вопрос Кей. — Каков итог матча? — Куратор Такеда засчитал автоматическое поражение вашей команде из-за отсутствия замены, — обреченно пояснила блокирующая. — Вот ты и выиграла. Наслаждайся, — с, как показалось Ко, ноткой ненависти, отрезал Кей. Горло нещадно сдавила обида. — Мне не нужна такая победа, — сдавленно процедила Киникиджи, а затем поднялась и быстрым шагом направилась к выходу из палаты. — Останься, — в полголоса прохрипел Тсукишима, когда девушка была у небольшого кресла, что стояло слева неподалеку от входа в палату. Его голос заглушал шум приборов и шаги в коридоре, но она все равно услышала. Она хотела это услышать и ради этого готова была горы свернуть. Лишь бы он день ото дня просил остаться рядом. Плечи Коэн дрогнули. — Ты плачешь? Она и не заметила, как картинка в глазах расфокусировалась, а по щекам пролегли мокрые дорожки. Спешно утерев позорище, которым она заливалась в последнее время слишком часто для прошлой себя, Киникиджи помотала головой, хоть и знала, что эта ее реакция ничего не изменит. — Почему? Она ненавидела, когда начинают ковырять душу. Когда тебе плохо настолько, что ты начинаешь плакать от безысходности, а человек, являющийся всему тому причиной еще и с ноткой заботы в голосе, но с такими бесстрастными глазами начинает выяснять причину стенаний. Наверное, это был тот самый момент. Когда можно все высказать, что накипело за это время. За время, когда она впервые увидела его в спортивном зале, когда приняла руку помощи и выслушивала воодушевляющие речи, когда она узнала, что он думает на самом деле. За тот роковой день, что обернулся для нее самопровозглашенной голодовкой и несколькими бессонными ночами. За сны, в которых он уходил от нее. За сны, в которых обещал ей быть рядом вечно. За время и эмоции у храма. За показательный матч и тот преисполненный страсти поцелуй едва ли не под дождем. Ко-тян, та, кого сокомандницы считали эталонным оптимистом, талантливой блокирующей и взбалмошной, но от этого не менее сумасбродной и прекрасной подругой, сейчас смотрела на лежащего на больничной койке Тсукишиму с красными глазами и с зарёванным лицом. Ее волосы спутались, а руки были сложены на груди, словно пытаясь как-то придать визуальную составляющую тому адскому давлению, которое разрывало грудь девушки изнутри. — Потому что я люблю тебя, Тсукишима Кей. Она сказала это шепотом, со срывающимися на привизгивания связками, но он услышал. Наверное, потому, что он хотел это услышать, он сейчас ошеломленно, без капли желания прятать эмоции, смотрел на Коэн, плечи которой дергались при немых всхлипах. — А теперь ты меня возненавидишь, — Киникиджи обреченно осела на прорезиненное покрытие пола, нагретое солнцем, которое все так же лучами в окно подглядывало за всем происходящим в палате под номером 6-11. — Возненавидишь за то, что я довела тебя до всего этого. Коэн всплеснула руками, охватывая палату и имея в виду больничное место. — За то, что я тебя чуть не убила. За то, что я упертая или слишком доверчивая. И за то, что такая легкодоступная. Легкий шорох заставил Коэн насторожиться, но головы она не подняла, закрывая лицо руками и по-прежнему рыдая белугой. Послышался шум закрытия клапана в кислородной маске, который перекрывал насыщенный кислородом воздух при снятии этой маски, а затем босые, едва различимые шаги в ее сторону. Спустя пару мгновений ее обдало ветерком с таким родным запахом, а потом ей на спину и затылок легли сильные руки, прижимавшие ее к их несравненному обладателю. — Не говори такого больше никогда, — послышался ровный холодный тон. Киникиджи хотела отстраниться, чтобы посмотреть на Тсукишиму, но он не дал ей этого сделать, еще сильнее прижимая девушку к себе. По едва заметной дрожи в его руках она поняла, что он сейчас, возможно, стиснув зубы, тоже всеми силами старается не заплакать. И это была правда, какой горькой бы она ни казалась. Тсукишима предполагал, что она первой признается ему, но не в таком ключе. Не с таким выражением лица, когда ее хочется закрыть собой от всего мира и уберечь от любой беды. Он так не хотел, чтобы она почувствовала себя доступной, не хотел, чтобы она думала, что он ненавидит ее, и так хотел увидеть весь спектр ее искренних эмоций, которые, казалось, ему самому давным-давно не знакомы. В глубине душе он знал, что именно за все это она должна ненавидеть его. Но она, по просчетам первогодки, оказалась сильнее и выше этого и безоглядно и навсегда влюбила его в себя своей добротой и искренностью по отношению к нему. Он восхищался ей, от кончиков пальцев до забавного завитка на макушке. Ее походкой, ее фигурой, ее честностью, открытостью, тем, как она умела красиво молчать. Он увидел, какой она может быть на площадке, и это настолько разожгло в нем интерес и желание гнаться за ней, как за волейбольным мячом, что порой это чувство пугало. Но он никогда об этом не расскажет, по крайней мере сейчас, когда он только вспоминает, что такое эмоции и чувства. Лед внутри дал трещину. — Я отдам всю гордость, лишь бы быть с тобой.Гордость
6 февраля 2017 г. в 21:01