Бабочки с бархатными крыльями

the salty seas behind the eyes and it's the tears that come and make me cry

      Это больше, чем просто симпатия. И уж точно не мираж — мне не чудится, я не накручиваю себя. Это чувство, оно настоящее. Живет внутри меня вот уже несколько лет. Паразитом, от которого не избавит даже медицина Капитолия, копошится где-то под ребрами, отравляет мое сердце своим ядом. Из-за него я не сплю ночами. Из-за него за моими глазами соленые моря, бескрайние океаны. Оно могло бы перестать быть тяжкой ношей, могло бы превратиться из проклятой гадюки в целую стаю прекрасных бабочек с бархатными крыльями. Только для этого ему нужен ответ.       А ответа нет, и никогда не будет.       Он стоит на пороге моего дома. Смуглое лицо с россыпью едва заметных веснушек, длинные темные ресницы, за которые я готова умереть, и бесконечно глубокие глаза, невероятного темно-серого цвета. Он кладет руку на косяк двери, и я вижу скопившуюся под его ногтями черноту — отличительная черта жителей Шлака. От него пахнет лесом.       — Привет.       Стараюсь сделать так, чтобы голос звучал сдержанно и невозмутимо, но выходит с точностью да наоборот. Если рядом Гейл, я не владею собой. Так было, есть и, кажется, будет всегда. Однако Хоторн не замечает моего волнения, и румянец, появившийся у меня на щеках буквально секунду назад, тоже не привлекает его внимания. Он не то что не здоровается — даже не удостаивает меня взглядом, смотрит мимо моего плеча. Заглядывает в дом.       — Я пришел к твоему отцу.       Горечь разочарования разливается по телу; делаю шаг назад, позволяя Гейлу войти. Выражение его лица настолько сурово, в бесконечно глубоких глазах столько холодности, что мои руки вдруг покрываются мурашками. Он в спешке шаркает ботинками по коврику перед дверью, стирая с подошвы шлаковскую грязь, — мягкий белый ворс теперь совсем не мягкий и не белый, — а затем устремляется к лестнице и поднимается в кабинет отца.       Гадаю о причинах появления Гейла в нашем доме. Товаров, которые он мог бы сейчас продать отцу, у него с собой нет. Ни сумки с подстреленными птицами, ни корзины с земляникой. Земляника. Закрываю глаза, представляя, как свежая сочная ягода тает во рту, а на губах приятной сладостью застывает блаженный сок. Спустя мгновение осознаю, что представляла вовсе не то, как ем любимые ягоды. Я представляла то, как целую любимые губы.       В следующую секунду дверь отцовского кабинета вдруг хлопает, причем с такой силой, что я слышу звук осыпающейся с косяков штукатурки. Хотя, возможно, это никакая не штукатурка, а мое потрескавшееся сердце — разваливается-таки на куски и ссыпается куда-то на самое дно души.       Гейл пулей проносится мимо меня и оказывается на крыльце. Он не удосуживается даже закрыть за собой дверь. Я бросаюсь за парнем и торможу его, бесцеремонно хватая за руку.       — Зачем ты приходил? — Мои пальцы крепко сжимают рукав его грязной помятой рубашки. И не хотят, не хотят отпускать.       — Какая разница? Мэр отказался помогать.       — Может, я помогу?       Глаза Гейла рассеяно мечутся из стороны в сторону. Его лицо больше не угрюмо, теперь на нем озлобленность и обида одновременно. Парень смотрит на меня оценивающе, будто решает: стоит говорить о своей проблеме или нет.       — Китнисс, — наконец шепчет Гейл. — Она на волоске от смерти, ты же сама это видишь. Ей нужна вода.       Я задыхаюсь от удивления и проклятой ревности, молчу довольно долго, а затем не без труда выговариваю:       — Она обязательно найдет ее. Это же Китнисс. Она справится.       Гейл прикрывает рот рукой и вертит головой из стороны в сторону. Это выглядит так, словно он поражается моей глупости.       — А если нет? Если не найдет?! — его голос срывается, превращаясь в крик; я отшатываюсь, борясь с желанием разрыдаться. — Она не пила слишком долго, Мадж. Она не выживет. Она умрет. Она умрет…       Я ничего не говорю. Просто не знаю, что сказать. Гейл продолжает:       — Я хотел отослать ей бутылку воды. Просил твоего отца организовать быстрый сбор денег, просил его внести такой вклад, какой он только сможет. Я просил его помочь Китнисс.       — Господи, Гейл! — Теперь уже я качаю головой — моя очередь поражаться его глупости. — Ты хоть представляешь, сколько нужно денег?       — У вас же есть деньги! Полно денег! — оскорбленно бросает он. — Бутылка воды. Нужна только чертова бутылка воды.       Я наблюдаю за тем, как Гейл безрезультатно пытается отрицать свою беспомощность. Его бессилие, его злость и боль как будто передаются мне, нет — они давно уже со мной, с того самого дня, как я встретила его. Чувства Гейла сливаются с моими собственными, почти такими же; я наполняюсь этой обжигающей смесью по самый затылок, я захлебываюсь ею.       — Пересылка стоит очень дорого, Гейл. При всем желании мы не сможем выплатить такое количество денег. — Мой голос робкий, я говорю, боясь, что эти слова сделают Гейлу еще хуже. — Но дело даже не в деньгах. Время. Нужно очень много времени, чтобы собрать необходимую сумму с жителей дистрикта и отослать подарок на игры. Мы в любом случае… просто не успеем. Это пустая затея.       Сердце Гейла — ледяная глыба, и я точно знаю: мне никогда не растопить его лед. Сердце Гейла окружено пуленепробиваемым стеклом, каменными плитами, и я не в силах до него достучаться. Только не я. Это всегда удавалось лишь одной девушке.       — Я понимаю, что ты чувствуешь. — Тянусь к Гейлу, но он от меня отстраняется, и это больнее тысячи пощечин. — Китнисс ведь и моя подруга тоже. Только мы ничего не можем сделать, пойми это. Пожалуйста, Гейл… Я бы очень хотела помочь, но это невозможно.       — Ты не понимаешь, — с какой-то нездоровой, грустной улыбкой произносит Гейл. — Никогда не поймешь. Ни ты, ни твой отец.       Потом он просто берет и уходит. Спускается с крыльца и исчезает в тени деревьев. Я смотрю ему вслед, а в голове не прекращает повторяться: «Ты не понимаешь».       Гейл презирает меня. Презирает за то, что я не такая, как он, не такая, как Китнисс. Но если бы он только позволил мне объясниться.       Он знает, что я ни разу за жизнь не испытывала смертельного голода: у меня вдоволь еды и денег, знает, что я могу чувствовать себя уверенно на каждой Жатве, ведь мои шансы попасть на игры не то что ничтожно малы — их практически не существует. Только вот он не знает, что у меня никогда не было главного.       Парень, которого я безумно люблю, всегда любил другую.       Смотрю на то место, где минутой назад стоял Гейл. Пытаюсь схватить воздух пальцами, пытаюсь нащупать его тепло, его дыхание. Пытаюсь представить, что он не уходил. Что остался со мной.       Мои руки трясутся, когда я смахиваю слезы с лица.       — Ты не понимаешь.       Теперь уже я говорю эти слова. Жаль только, что до адресата они не добираются, и не доберутся никогда.       Это больше, чем просто симпатия. И уж точно не мираж — мне не чудится, я не накручиваю себя. Это чувство, оно настоящее.       Проклятая ядовитая гадюка, которой никогда не превратиться в стаю прекрасных бабочек с бархатными крыльями.