Приказ

Так, а теперь отойти и попытаться увидеть картину в целом. Идеально. Нет ни одной нечеткой линии, ни одного лишнего штриха, ни одного мазка, выбивающегося из композиции. Идеально. И можно вытереть руки промасленной тряпкой, закурить и расслабиться. Или начать следующее полотно, которое ни в чем не уступит этому. У такого талантливого мастера, как он, не может быть неудачных работ. В свои двадцать пять он довольно известен и неплохо зарабатывает, что уже является показателем успешности. И он живет своей идеально выверенной жизнью, пишет идеальные полотна, вот только бабочек вы на них больше не увидите. Впрочем, так ли нужны эти жалкие в своей слабости создания на его безупречных картинах? Нет, определенно, больше никаких бабочек. Агацума Соби, молодой перспективный художник, один из сильнейших бойцов школы «Семь Лун» и просто красивый мужчина, поморщился и все-таки достал сигарету. Послезавтра пятница, и ему снова нужно идти к ненавистному дому, снова карабкаться на надоевший хуже горькой редьки балкон… Снова смотреть в печальные глаза одинокого подростка. Хотя какой он уже подросток – вполне сформировавшийся юноша, ростом почти догнавший его самого. Не без странностей, конечно, юноша, но можно не сомневаться, что, оставь он свой образ вечно страдающего непонятого гения, за ним начнут увиваться толпы поклонниц любых размеров и форм, на любой вкус. Так чего он так цепляется за Бойца своего брата? Что же такое есть в нем, Агацуме Соби, чего нет в остальных шести миллиардах жителей планеты? Или, например, в других Бойцах, которых так настойчиво предлагали ему Семь Лун? Неужели его держат жалкие ошметки их так тогда и не сформировавшейся до конца связи? Просто не успевшей окончательно закрепиться… Но он сделал все, чтобы от этой связи осталось как можно меньше! Да и Сеймей постарался. Сильно постарался – ведь не может же его любимый брат быть связан с его Бойцом? С его, по сути, комнатной собачкой? Сеймей такой собственник… Хм, может, это у них семейное? Может быть, Аояги Рицку держат собственнические чувства? Вряд ли. Даже у чувства собственности есть предел, так сказать, срок годности. Но тогда что? Впрочем, чего гадать – если он за без малого четыре года не смог это понять, не стоит надеяться, что именно сейчас на него снизойдет чудесное озарение. Он вообще не верил в чудеса. Разучился. Что и немудрено, с таким-то учителем… Да уж, не зря ведь говорят, что самый строгий учитель – жизнь. А Соби, похоже, был у рока любимым учеником, иначе, зачем бы он так часто обращал на него свое внимание? Хотя почему был? Скорее, есть. И будет. Да, его наверняка ждет ещё множество испытаний, одно из которых будет в эту пятницу. По расписанию. По расписанию, которое он установил для себя сам. Ведь все могло сложиться иначе. Могло. Но не сложилось. И не стоит об этом думать. К тому же имя на шее показывает слабой пульсирующей болью, что его желает видеть господин. И ему остается лишь отбросить слабо тлеющий окурок и поспешить на зов — хозяин не любит ждать. Ярко освещенная комната встречает его идеальным порядком практически нежилого помещения — Сеймей все чаще пропадает в Школе, объясняя это общей загруженностью Семи Лун. Но Соби знает, что это лишь удобная отговорка. Просто, кажется, даже сам дом пропитался атмосферой непонимания, отчуждения, горечи, пропитался болью неисправимо разрушенной семьи. И эта темная аура давит на плечи виной и невозможностью ничего исправить. Да, Соби знает — он сам испытывает то же. Сеймей сидит за столом. Идеально прямая спина, кисти рук спокойно лежат на столешнице. И только чуть более темные, чем обычно, глаза намекают, что Бойцу опять придется оправдываться и извиняться. Знать бы только за что. Хм, сейчас узнает. — Где Рицка? Что? Причем тут он? — Почему вы спрашиваете об этом у меня, Хозяин? — А ты хочешь сказать, что не знаешь? — цедит Сеймей сквозь зубы. — А должен знать? Ошейник обжигает болью. — Отвечай на вопрос. Кажется, Сеймей в бешенстве. Лучше его не провоцировать. — Я не знаю, где ваш брат, Хозяин. — Когда ты его видел в последний раз? — Две недели назад. В пятницу. — Вы говорили по телефону после этого? Или, может быть, связывались каким-либо другим способом? — Нет, Хозяин. Смешно. Если бы не приказ Сеймея, они бы и раз в две недели не виделись. — Ты чувствуешь его сейчас? Потянуться к жалким ошметкам их с Loveless связи. Это почти больно. Но и хорошо — на другом конце ничего не чувствуется. То есть, совсем ничего. Как будто Связь ведёт в пустоту. Это прекрасно. Значит, он теперь свободен. — Нет, Хозяин. — Хорошо. Надеюсь, ты помнишь, что мой брат ещё несовершеннолетний? Если ты что-нибудь узнаешь о нём, немедленно сообщишь мне, — Резкая боль даёт понять, что у приказа высший приоритет. — Да, Хозяин. Сеймей милостиво кивает, позволяя уйти. Соби почти бежит, желая как можно быстрей оставить за спиной ненавистный дом. Только в парке он сбавляет шаг и позволяет себе расслабиться и оглядеться. Ноги принесли его к месту, где когда-то они сражались с Breathless. Он чувствует, что совершенно идиотски улыбается, но ничего не может с собой поделать. Железный самоконтроль дает трещину под напором безудержного счастья, и Соби падает на колени и заливисто смеется. Он понимает, что у него почти истерика, но ему все равно. Пусть на это ушли годы, но теперь он свободен! И Боец может отпустить себя, уверенный, что сделал всё, что мог, для счастья своей Жертвы. Наконец, он успокаивается, встает, отряхивает одежду и поправляет съехавшие очки. Он идет в мастерскую, а в сознании бьётся, просясь на волю, образ экзотической бабочки, столь прекрасной в своем несовершенстве.