На конвертах

«Среди всех», пишет Кселлос, «волшебниц, что мне знакомы, только Вы так бесстрашно в ночи сияли, только Вы походили на смесь из рома и острейшей, в огне закалённой стали, только Вы играли со мною в карты, только Вы возражать мне так нагло смели, что я спорил с Вами с таким азартом… Разлагаются годы: сурьма и гелий, но скажите мне — сколько еще приливов мой увидит остров на том же месте, сколько лет пройдёт, мне скажите, Лина, прежде чем Вы станете мне невестой?..» Разлагаются годы: неон и натрий. Лина прячет в кармане своем мимозы, по привычке делит все числа на три и вплетает бордовые ленты в косы, оставляет чернила на бледной коже и рисует знаки на львиных шкурах… Но что делать, коль в каждом втором прохожем она видит знакомый лиловый сумрак? Но по сути: какой это, к черту, выбор — разве могут птицы не выбрать небо, разве могут не выбрать озёра рыбы? Лина помнит всех, с кем делилась хлебом, с кем шагала вместе и пела песни, с кем сражалась, кого признавала равным. Лишь один из них был бесстрашно весел, лишь один имел на влюбленность право, лишь один был настолько той тьмой опасен, что ее огонь полыхал багряным… Сколько ж люди сложили про это басен, написали сколько таких романов! В потайном кармане — десятки писем, слишком четкий и донельзя ровный почерк, между строчек — взгляд тот смешливо-лисий, не понять, чего в самом деле хочет. Не понять — но каждое слово в тексте заставляет прятать лицо в ладонях: так полны эти строки не блеклой лестью, но безумной страстью — слепой и тёмной. На последнем конверте узор магнолий, говоря о надежде и прочих чувствах. Это вечный закон: не дели на ноль и не читай, особенно на ночь, Пруста,., а его любить — при любом исходе — это так бессмысленно, странно, дико… Лина пишет письмо о плохой погоде. Меж абзацев цветут, не таясь, гвоздики.