Журавли в пустыне

Так гласила легенда, ничего с этим было не поделать. Угасающее солнце, догорая в блеске собственного пламени, осыпало с неба последние крупинки тлеющего тепла - и укрыло забытую всеми землю, на которой не бывала нога людей ли, богов ли, своей - солнечной, - пылью. Днем она слепила глаза и была горячей, как первозданное, подпитывающее ее светило, ночью - становилась тусклой и чужеродной: серой, холодной и мертвенно спокойной. Далекое солнце замело святые отныне земли прахом своим: страну этих вечных бескрайних песков кто-то странный и бездумный назвал Суной - так было. Так было правильно, скорее всего... Маленькая блеклая мать родила ее на самом рассвете, с первым отблеском палящего на горизонте песочных морей солнца, как и всех своих последующих детей - установившаяся потом в королевской династии традиция. Мелкий колкий песок натирал ей поясницу, пока она билась в предродовых судорогах, мелкий колкий песок слепил ей глаза, пока она жмурилась, крича от оглушающей, отупляющей сознание боли, не в состоянии заплакать из-за липкой сухости в воспаленных глазах, мелкий колкий песок скрипел на сжатых до хруста зубах - так уж было здесь заведено. В противовес всепоглощающей боли от того, кто раздирал ее нутро изнутри - не велико неудобство, хотя могло быть и лучше, и легче, и проще, и быстрее.  Ока-сан не жаловалась; Ока-сан была похожа на девочку-подростка даже родив третьего по счету; Ока-сан не была королевских кровей - отец нарек Песчаной принцессой единственную дочь и только, безмолвно устанавливая, что королевой, здесь, имеет быть право тоже только она одна. Отец одарил первую дочь не по заслугам высоко - но это не мешало ему уйти вслед за умершей на руках женой без слов и сомнений: родительской любовью маленькая правительница солнечных земель, в отличии от высокого титула, осталась обделена с самого раннего детства - и поделом ей, наверное... И было за что, видимо, определенно - Темари не была приучена, Темари не привыкла взваливать вину на кого угодно, только не на себя - ее проблемы всегда оставались ее проблемами. Оспорению не подлежало. Маленькая блеклая мать родила ее на самом рассвете, как и всех своих последующих детей, помнил каждый - вслед за умницей-красавицей дочерью в этот мир пришел безрассудный несерьезный младший брат - а потом и еще один. Последний из них - он убил ее мать самой мучительной смертью из всех существующих, - и получил в ответ лишь излом счастливой, бесконечно любящей улыбки на мертвом теперь лице. Умница-красавица дочь придушила в себе горькие рыдания - и со степенным спокойствием закрыла старую детскую книгу на той самой странице, на сгибе которой не остыло еще тепло от ласковых материнских пальцев, читающей ей светлые счастливые сказки перед сном, - какой теперь смысл? Взрослеть пора было начинать уже сейчас... Темари было четыре. Годовалый Канкуро в руках прислужницы бездумно гремел какими-то деревяшками, похожими на оторванные конечности сломанной куклы - новорожденный монстр отсыпался в белоснежной, похожей на облако своей колыбели после трудоемкого, первого своего прожитого дня. Так повелось.  Спустя десяток лет она смогла, не понять и не осознать - это ей удалось еще до, - но окончательно принять тот факт, что такой расклад событий был, пожалуй, самым лучшим для них, хоть и не смогла адекватно объяснить даже самой себе, почему - да разве было важно?  Она знала и знали, видимо, многие, не рискуя сказать вслух - первая и единственная дочь была и осталась самой удачной наследницей земель вечного Солнца, - незадолго взявший их под опеку равнодушный новоиспеченный Казекаге подыхал от духоты и безделия в просторном своем кабинете; недобро ухмыляющийся Канкуро не забывал отвешивать в ее сторону гадкие, недостойные наследника шуточки, пока она замазывала ему отекший фингал под глазом после очередной дворовой драки; молчаливый Гаара на днях просто так убил на ее глазах гуляющую по улице обычную безоружную женщину с маленькой девочкой, - а потом она просто перестала считать количество этих убийств, сбившись со счета на девятый или десятый раз, не припомнить было. Не считала - и считать не хотела...  Его бы давно убили - да только королевские наследники неприкосновенны, сколько бы сотен демонов в них не вселилось. Его бы давно убили - да все, кто пытался, давно гниют в песчаных глубинах без права даже на собственную могилу. Она и сама бы давно убила, чего уж тут лукавить - да только настоящие принцессы не желают зла своим маленьким братьям, не взваливают на себя мужских проблем: настоящие принцессы любят без причин и заботятся без сомнений, а она была, кажется... Была, есть и будет. И лучшей им, всем, найти не посчастливится - пускай только попробуют поискать... В Суне жарко и сухо - как принято. Как положено: чудом исцеленный от своего досадного недуга Гаара-сама с легкой благосклонной улыбкой теперь позволяет очередным счастливчикам падать ему в ноги в низком поклоне, к самому подолу по-королевски белоснежных своих одежд; не по годам взрослый мальчишка из Листа безразлично улыбается ей одним лишь уголком изломленных с зажатой сигаретой губ, полусерьезно-полунасмешливо глядя ей, королеве по праву, в самые глаза; она знает, дикий и яростный, глупый-глупый Канкуро, принимая ежедневный душ в своей купальне перед сном, выстанывает исключительно ее имя сквозь плотно стиснутые до хруста зубы, бессильно сбивая костяшки кулаков о сырые деревянные доски во имя... Во имя нее - Темари понимает. Понимает и прощает: Темари двадцать три,  Канкуро всего лишь двадцать. Гааре уже девятнадцать - столько лет назад в страшных муках умерла и их мать, но разве может хоть какое-то событие по значимости затмить рождение самого господина великого Казекаге? Темари сбрасывает с себя прямо на пол приевшееся темно-синее кимоно ненужной тряпкой, широкий алый пояс, тем не менее, чересчур аккуратно вешая на плавный резной сгиб расписных фусума - на ее новом праздничном кимоно белоснежные журавли с веточками кровавой рябины в заостренных клювах рвутся с глади лазурно-голубой ткани в небеса настоящие, так кажется - тончайшая, бережная, потрясающая в своей бесполезности ручная работа; служанка хочет подобрать ко всей этой роскоши золотые гребни с драгоценными камнями, но Темари останавливает ее одним небрежным движением руки по привычке, без слов выпроваживая вон: надменно и повелительно; помыкать людьми она привыкла с детства, хоть и не ввела это себе за правило, истинная, настоящая, благоразумная королева... Почти богиня - Темари думает всего пару мгновений и все таки решает распустить по изящным плечам выгоревшие на солнце пряди: волосы у нее, пересушенные, желтоватые от бесконечного солнца, не отличаются особой красотой, хоть и в общем довольно хороши, но она вспоминает невольно, что ни длинноволосой Хинаты Хьюга, ни белокурой красотки Яманака на праздновании не будет, потому что первая отмечает медовый месяц на пару с новоиспеченным Хокаге, вторая же подозрительно променяла щеголяние перед публикой в откровенных одеждах на длительную миссию со своей старой командой - и легко успокаивается... Сиять ярче всех Темари привыкла - умение скрывать почти несуществующие недостатки не менее мастерски, чем выставлять напоказ явные достоинства она довела почти до автоматизма - залог истинности царской породы. Она не похожа на мать, хотя и копия ее - к счастью ли, к сожалению; Темари выше, харизматичнее, уверенне и ярче: разбивает сердца одним только взглядом, управляется с оружием лучше любого прожженного мужчины, повелевает песком и пустынным ветром с особенной искусностью - исключительной жестокостью и безжалостностью.  Темари делает вид, что отпивает из пиалы прохладное саке, только деликатно смачивая кончики губ, и улыбается: обворожительно и равнодушно. Лучшей и правда не существует, она осознает это и почти ликует про себя - но печально ловит себя на мысли, что на самом деле ей всего лишь хочется напиться до беспамятства, и плевать-то, на самом деле, на свое совершенство с самой горы семерых Хокаге, будь проклята она и все горы вместе взятые - в Суне горных местностей нет и не будет никогда... Она без интереса оборачивается и внезапно ловит пристальный взгляд девчонки-медика из Листа. Улыбкой не отвечает, хотя выдержки еще хватает - на лицо настойчиво лезет тонкая издевательская ухмылка; много, чересчур много их всех... Из Листа.  Медик вся в бледно-розовом, к цвету убранных сзади волос, красивая - медик моложе, тоньше и свежее, но в опыте и искусстве соблазнения едва ли за ней преуспевает, - Темари намеренно медленно, так, чтобы она обязательно заметила, все-таки опрокидывает в себя одну единственную стопку: прячет за расшитым золотом рукавом заслезившиеся с непривычки глаза, но виду не поедает - медик, не понятно отчего, напряженно комкает в нервных ладонях простой цветастый подол и, досадливо поджимая губы, со смиренной почти обреченностью опускает в землю внезапно заострившийся взгляд. Темари преодолевает желание резко обернуться - словно пугливая девчонка, желающая проверить, не стоит ли за спиной чудовище из самых страшных ее ночных кошмаров, - и медленно поворачивает в сторону голову гордо, мягко, хладнокровно скашивая чуть вбок осторожно-хищнический взгляд. Сердце пропускает удар - но только от неожиданности, конечно - и не замедляет своего идеального хода больше ни на минуту, отдавая вибрацией прямо меж сжимающихся от раскаленного воздуха легких: - Чем обязана, многоуважаемый Учиха-сан... такому благосклонному вниманию к своей скромной персоне? Сарказма не оценивают, как и ожидалось - в ответ морщатся, кривятся, скептически хмурятся, уязвленно хмыкают, уверенные, что такое презрение на их лице выглядит неизменно неотразимо, - Темари по женски неспешно разворачивается всем корпусом к сидящему напротив молчащему человеку и вскидывает под столом ногу на ногу, случайно задевая кончиком носка его согнутое колено внизу; удостоверяется напоследок, не лихорадочное ли это, от жары, видение - и почти скучающе подпирает ладонью горделиво вздернутый ранее подбородок, позволяя отяжелевшим векам наконец-таки опустится на пару миллиметров вниз, - спать хочется нестерпимо. Много их, невыносимо много - этих постаревших детей из Листа: Учиха мальчик, юный, не сформировавшийся до конца полуребенок, но спеси в нем хватит на целую армию потасканных и прожженных жизнью Каге; у Учихи ослепительно черные волосы, ослепительно черные же, пленительно томные глаза, неземная красота, молочно-белая кожа - этот мальчик красив и знает о том, что такой и есть, введя себе в привычку использовать это при любом удобном случае совсем даже неосознанно. Вот он сидит перед ней, высокомерно вздернув к просачивающемуся сквозь оконные щели свету безукоризненное свое лицо, и, пожалуй, искренне верит, что она сейчас ему что-то должна, как и тысячи, сотни других... Темари спокойно выкладывает на стол перед собой красивые свои руки и ловит себя на мысли, что может почти понять его: люди, наделенные красотой, силой и властью по праву рождения, люди, которые не вырывали признание зубами с потом и кровью, люди, у которых, по сути, и не было на это выбора - всегда были ей удивительно близки. Учиха тонко дергает красиво выгнутой бровью и не смотрит по сторонам, не сводя с ее выразительно прищуренных глаз недоверчивого, даже враждебного взгляда - словно бы это она сейчас подсела к нему молча без приглашения, начав пожирать исподлобья глазами: тихо и злобно. Странный. Странные все они: и чего им не хватает в этой жизни, не давая спокойно жить, не устраивая трагедий на ровном месте? - Где здесь ближайший сортир? Я уже полчаса петляю по этим гребенным закоулкам, а ты, вроде, должна знать... Местная же. Кажется? - он бесстыдно кривит уголок губ в ироничной едкой ухмылке и мерзко, но не менее изящно и эффектно щурит отражающие солнечный свет глаза так, что она даже сбивается на секунду с собственных, текущих ровным скучным потоком мыслей, чуть не закашлявшись пыльным душным воздухом, неосмотрительно резко впустив его в легкие. Учиха все так же спокоен, холоден и безмолвен - только спустя несколько долгих секунд до нее доходит смысл сказанных им слов, - и она одергивает себя неожиданно строго, чтобы не влепить ему возмущенную пощечину прямо сейчас на месте. Но удивление проходит быстро и она сама уже насмехается  в лицо, в угоду ему: лукаво и откровенно, наклоняясь на миллиметры ближе - Саске отводит взгляд преувеличенно медленно и успевает подметить, что излюбленный ею алый пояс превосходно подчеркивает в сдержанном вырезе кимоно пышную грудь, ненавязчиво обнажает тонкую голую шею - острием клинка в сонную артерию, душащими пальцами под кожу, зубами в выпирающую ключицу, - куда душа пожелает.  - По коридору направо, вверх по лестнице, левая дверь у окна. Хотя на заднем дворе, у ближайшего кактуса, тоже довольно неплохо... Темари бездумно щелкает пальцами и безразлично откидывается на спинку жесткого стула - голос у нее бархатистый, хорошо поставленный, с легкой грудной хрипотцой, - и ни намека на шутку в голосе этом не уловить, как ни старайся; но, что странно, в ее присутствии нескучно, не тошно, не томительно и даже почти интересно - и это уже что-то новенькое. Саске морщит нос, словно слышит какие-то очень неприятные запахи, но она понимает, что это всего лишь давняя привычка, не смотря на то, что служанка сегодня вылила на нее пол-литра приторно-сладких духов - и продолжает выжидающе не сводить с его неподвижной фигуры придирчиво смотрящих глаз, потому что он не двигается с места, и, кажется, даже не собирается отправляться по указанному ею маршруту. К чертям собачьим.  - Кажется, тебя ждут, Учиха... Какая невоспитанность - пренебрегать вниманием влюбленной женщины - тем более такой красивой. Она же сейчас расплачется от отчаяния, посмотри же... Он отслеживает ее направленный взгляд недовольно и нехотя, не планируя, в принципе, увидеть ничего нового - дерганая Сакура, до дрожи сжав в застывших пальцах стакан с каким-то пойлом, с приветливой улыбкой отвечает на вопросы благодушного молодого Казекаге, мастерски смущаясь в нужное время, в нужном месте, но взгляд ее затуманен, взволнован, потерян - ревностно, судорожно шарится она по двум сидящим в углу фигурам как можно более поспешно и аккуратно - не дай Ками заметят. Гаара улыбается шире и как бы невзначай загораживает своей внушительной фигурой открытый обзор, скрывая их от посторонних глаз - Гаара преисполнен вежливости и понимания, хотя каких-то несколько лет назад за подобное невнимание уничтожил бы на месте, не оставив и живого места - обидно было бы, скорее всего...  - Мы же не трахаемся тут с тобой на этом столе, чтобы у нее были причины впадать в отчаяние. Я даже не прикасаюсь к тебе. И никто ей ничего, во всяком случае, не обещал - она сама пожелала прийти со мной и я ничем ей не обязан.  Голос его тих и преисполнен странной, сдавленной, глухой злобы - Темари впадает в ступор от вопиющей наглости снова, но приходит в себя намного быстрее, чем в прошлый раз - потихоньку привыкает.  Ветер воет в узких незаделанных щелях. Когда гул вокруг на одно жалкое мгновение замолкает, она прислушивается к нему и с трудом подавляет в себя желание развернутым наотмашь веером снести весь этот балаган к чертовой матери, хороня под обломками зданий лицемерные рожи окружающих ее... Людей. Ей кажется, одно дуновение ветра, и журавли с бирюзовой лазури ее кимоно сорвутся в сверкающее солнцем небо, бесшумно хлопая по воздуху длинными прекрасными крыльями. Жарко... - Что ж... Мне остается только позавидовать тому, насколько же ты отвратителен, Учиха Саске... Пустой раскаленный вакуум между ними лопается, словно пузырь с углекислым газом: хлестко и с треском; она старается не вздрогнуть ни единым мускулом, когда он вскидывается ожидаемо, но все равно внезапно, всем телом, тихо опрокидывая на стол опустошенную от алкоголя пиалу - и ей почти захватывает дух от этой безмолвной придушенной истерики - от черных огней в полыхающих глазах и обжигающего ядом презрения на безупречно смазливом потемневшем лице. Какой... эмоциональный, интересный мальчик... Психопат недоделанный - куда девалась вся твоя хваленая гордость и хладнокровность, стоило чужой женщине только на секунду пошатнусь твое уязвленное несуществующее достоинство... - Да что ты... можешь понимать, принцесска? Ты... Себе и представить не можешь, как мне... Как мне было все эти годы, пока такие, как вы, просиживали свои жирные откормленные задницы в тепле и комфорте, ты... Никогда не сможешь понять, что это такое...  - Да что ты. Да-да, что-то такое я уже, кажется, слышала, чего же ты замолчал? - Темари остро сощурилась и, повернувшись всем корпусом в пол-оборота, глаз не отвела, театрально возведя их к потолку, продолжила. - Насколько мне не изменяет память, дальше должен последовать душераздирающий надрывный рассказ о том, как ты лишился родителей, жил ради убийства ненавистного старшего брата и сколько трудностей и ударов в спину преодолел, в самых красочных и детальных подробностях - а на самой кульминации, на последних нотах, в самый главный момент, когда я в конец растрогаюсь и с разинутым от шока ртом буду растроганно дослуживать твою тираду, еле сдерживая слезы, ты эффектно закончишь на последним издыхании и в самый последний момент сокрушишь меня своим опасным, с ума сойти каким мощным чидори. Да. Я прямо предвкушаю этот момент, ничего не скажешь.  Да, это было видно - Темари издевательски закатила глаза и картинно схватилась за сердце, понимая, насколько жестоко сейчас поступает, - и тут же успокоилась, затихла, умолкла, погасла: с почти искренной жалостью ворвалась взглядом в обезумевший от ярости взгляд напротив, бездумно поскребла деревянную поверхность стола кончиком длинного ухоженного ногтя, больше ни слова не говоря, уверенно поднялась с насжиженного места, еще раз напоследок стреляя глазами - синими, словно тлеющее небо в сырых осенних сумерках. Таких не бывает в Суне. Такие не рассекают нездешние белоснежные птицы. Таких она слишком, невыносимо давно не видела в этой стране бесконечного, всеобъемлющего, сжигающего души солнца, укрывшего мертвую безводную землю несколько вечностей назад пустыней без краев и границ... По легенде же - верь не верь, а оспорить - никак. - Смотри дальше, чем можешь видеть, Учиха - и тогда, возможно, какой-то идиот еще будет в состоянии тебя спасти... Маленькая блеклая мать родила ее на самом рассвете, как и всех своих последующих детей, ходили слухи. Мелкий колкий песок натирал ей поясницу, пока она билась в предродовых судорогах, мелкий колкий песок слепил ей глаза, мелкий колкий песок скрипел на сжатых до хруста зубах - сплошная антисанитария. Гаара по-прежнему старался не сойти с ума по старинке, Канкуро по-прежнему мечтал о ней и только о ней холодными пустынными ночами, странный курящий мальчишка из Листа по прежнему изгибал для нее растрескавшиеся от улыбки губы без намека на малейший интерес к ее персоне, не смотря - он был бы ей неплохим мужем и так, возможно, было бы правильно. Много их таких, слишком много... Она не оборачивалась - и почти не вздрагивала от шелестящих сыпучим песком шагов за спиной, - неизменно молчащий Учиха шел за ней следом, не отставая ни на метр, чтобы надругаться над ней, убить или предложить руку и сердце - что угодно можно было ожидать от таких... Угасающее солнце, догорая в блеске собственного пламени, осыпало с неба последние крупинки тлеющего тепла - и укрыло забытую всеми землю, на которой не бывала нога людей ли, богов ли, своей - солнечной, - пылью. Днем она слепила глаза и была горячей, как первозданное, подпитывающее ее светило, ночью - становилась тусклой и чужеродной: серой, холодной и мертвенно спокойной. Страну этих вечных бескрайних песков кто-то странный и бездумный назвал Суной - был ли прав или нет, зачем думать?  Темари острее прислушалась к не останавливающимся шагам за спиной и закрыла глаза, с упоением представляя, что сейчас она совсем не здесь... Босые ступни ощутили долгожданно твердую опору - и перестали проваливаться в мягкую развергшуюся под ногами пустоту, покрывшись мурашками от живительного ветра, пробравшегося к распахнутому воротнику от самих кончиков пальцев. Темари облегченно вздернула подол лазурного кимоно и медленно откинула с лица мягкие золотистые пряди.  Там безмолвные журавли улетали в синее небо, взметая огромными крыльями к облакам песчаные бури...