Девчонка

      Вообще-то Шикамару не любил женский пол.       Он невзлюбил его ещё с детства, когда ходил с отцом в гости к Иноичи-сану, и его маленькая дочь отобрала у Шикамару деревянные сюрикены, а когда он попытался вернуть их, подняла жуткий визг и нарекла жадиной-говядиной. А потом ещё и ябедой. Отец сказал, что нужно делиться с другими детьми своими вещами, особенно с девочками, а особенно с Ино, потому что в будущем они станут командой. И Шикамару это совсем не понравилось - вот если бы он попытался взять что-нибудь у Ино без спросу, конечно, потом его ждала бы огромная головомойка, потому что он мальчик, и мальчики должны быть снисходительны к девочкам, так как они слабее и они девочки. Увы, капризная Ино в их команде должна была присутствовать обязательно, и Шикамару, в конце концов, с этим просто смирился, как и с остальными несправедливыми вещами.       Девочки — очень проблематичные существа: они взбаломошные, крикливые, ограниченные, нелогичные и в своём большинстве глупы. Кажется, единственным, чем они действительно по-настоящему озабочены, является внешность. Внешний вид для них главнее всего на свете, будь то удобство одежды, или погода, или хотя бы дресс-код; если не знаешь, какой комплимент сделать девушке, назови её не умной, не интересной, а красивой, и уже будешь в привилегированном положении. Даже на заданиях они пытались изящно прыгать по деревьям, стараясь завоевать внимание сокомандников и тем самым мешая им работать, и распускали шевелюру — а ведь сколько раз твердили миру, что из-за волос у лица вы можете не заметить летящий рядом кунай или прячущегося врага. Девочки, несмотря на многолетнюю дружбу, способны из-за мелочи чуть ли не выцарапать друг другу глаза, в чём и убедился ранее Шикамару: о, как же ему хотелось тогда влепить ладонью по лбу — и себе, и им настучать. Девчонкам нельзя доверить ни одной серьёзной работы. Они разрушают установленный мир и порядок и вносят в них хаос. Они слабы, ненадёжны и требуют повышенного внимания к себе, пользуясь своим полом, хотя в первую очередь они шиноби, и никто не будет разбираться, болит ли у них голова, живот или ещё что. Они часто слишком горячи, непредсказуемы и действуют по первому порыву, не задумываясь о последствиях, а также говорят то, что на уме, обижаются совершенно ни на что и пищат по каждому поводу. А потом из них вырастают женщины... просто до невозможности проблематичные женщины.       Женский пол тоже не любил Шикамару. На их взгляд, он был самовлюблённой персоной с патриархальным взглядом на мир, который считал, что женщины - не люди, а некая низшая раса, пригодная лишь для услаждения сильных мира сего своим видом, телом да готовки на кухне. Они ошибались — на самом деле Шикамару вовсе не думал о них подобным образом, он лишь придерживался мнения, что каждый человек должен быть на своём месте. Например, если кто-то плох в разработке стратегии боя, но хорош в самом бою, ему не стоит лезть в командиры отряда. Если у кого-то есть медицинская чакра и совершенно отсутствует талант к рисованию, ему следует идти не в художники, как бы ни хотелось, а в ирьёнины, где он принесёт куда больше пользы. Так и с женщинами: они красивы, замечательно готовят, умеют воспитывать детей, добры, и из них обычно получаются хорошие медики, потому что они могут вовремя подобрать нужные успокаивающие слова. Они очень мило смеются, после трудного дня кладут вашу голову себе на колени и перебирают волосы на ней, и их хочется защищать, делать им что-то, для них приятное... Здесь-то и нужны женщины: в больницах, детских домах, школах, там, где их качества будут полезнее для общества, и только там. А карьеру шиноби лучше оставить более компетентным в этом и многих других планам мужчинам.       И уж, конечно, Шикамару далеко не думал, что абсолютно все женщины хуже мужского пола. Существовало несколько таких, которые, ему казалось, ни в чём не уступали и даже превосходили его, всего лишь несколько, и первое место в этом очень коротком списке занимала Мираи.       Мираи совсем не такая, как остальные девочки.       Беременную Куренай часто можно было застать смотрящей весь день в одну точку, или несколько часов просматривающую одну и ту же страницу какой-либо книги, или за каким-нибудь монотонным занятием вроде вышивания. Многие боялись, что она не сможет выносить ребёнка из-за сильных переживаний, а если и выносит, то не справится с его содержанием, так как психическое состояние Куренай вызывало много сомнений у врачей: некоторые считали, что она сошла с ума, и её как минимум нужно держать под наблюдением. Шикамару знал, что Куренай сильная, и упорно отказывался верить в такие байки, однако тогда он ни разу не видел фотографии Асумы или малейшего упоминания о нём в эти дни. Казалось, словно у Куренай никогда и не было мужа - если она и разговаривала, то о хорошей погоде, прекрасном настроении или ещё о чем-то подобном, иногда с совершенно пустым выражением лица, и в такие моменты Шикамару тоже начинал всерьёз беспокоиться о её здоровье. Куренай будто бы жила в своём небольшом мирке, отгороженном от реального мира и его событий, но всё-таки эмоции, которые она там испытывала, никак не отражались на ней настоящей.       И стать бы Мираи приёмной дочерью Шикамару, как единогласно решило их небольшое собрание по этому поводу, если бы не резкая смена поведения Куренай после рождения ребёнка - здоровой, крепкой девочки, вопреки любым предписаниям врачей. Если война и отразилась на состоянии её матери, то это совсем не было заметно. Куренай как вышла из спячки - стала самостоятельно ходить по магазинам, разговаривать с кем-то, кроме Шикамару, как ни в чем не бывало, вернула фотографию Асумы на место и впоследствии меняла свежие цветы вокруг неё каждый день. Но наблюдение за ней всё ещё продолжалось, и Куренай прекрасно было об этом известно. "Я же шиноби, — со смешком отвечала она Шикамару, — пусть следят." Однако в то время, когда никто не смотрел на неё, она рыдала - сжавшись, занавесившись волосами, беззвучно трясясь, позволяя себе быть ни шиноби, ни хорошей матерью, а просто женщиной, потерявшей любимого человека на свете. Шикамару приказал прекратить слежку, и ему поверили, потому что он понимает Куренай лучше чем кто-либо. Он знал, что с ней всё в порядке. Ей просто нужно время.       Мираи растили всем миром. Куренай оставила всё, каким-либо образом связанное с шиноби, и стала заниматься разведением цветов. Не особо прибыльное дело, но на жизнь хватало, хотя и так никто бы не отобрал у неё дом и не оставил бы голодной. Каждый шиноби знал историю семьи Сарутоби, и Ми, как её ласково называли, недостатка ни в чём не испытывала и даже более — каждый счёл своим долгом принести для неё игрушку или лакомство, так что скоро весь дом был завален ими до отвала, и Куренай раздавала излишки и просто те вещи, которые не были необходимы, детским домам. Одна из немногих послевоенных детей, любимица всей Конохи, Мираи, пожалуй, могла бы безнаказанно войти в любой дом, где её бы расцеловали и отнесли обратно к маме, поэтому любви у неё тоже было хоть отбавляй.       И в самом деле, не любить Ми, казалось, было невозможно. Её детское лопотание и неуверенные движения умиляли даже обычно такого невозмутимого Ибики, который к детям вообще старался не приближаться, потому что пугал их своим видом — всех, кроме дочери Асумы, радостно протягивающей к нему свои крохотные ручонки из манежика. Ибики заулыбался и тоже протянул было ей руки в ответ, как тут же получил по голове импровизированным снарядом в виде детской бутылочки с молоком, брошенной Куренай в состоянии аффекта. Потом Мираи научилась выбираться из того самого манежа, а также хватать любые интересовавшие её предметы, и тогда все вещи были убраны на верхние полки, а на нижних стала царить ужасающая пустота... и со стороны это выглядело очень странно, по крайней мере, для тех, у кого ни разу не было в доме ползающих детей. В девять месяцев она уже уверенно ходила, и жизнь Куренай превратилась в ад, но зато вещи вернулись обратно на свои места, потому что держать их наверху было просто бессмысленно.       Мираи росла очень прыткой девочкой: ещё секунду назад она стояла вот здесь, на этом месте, и вот её уже нет. И стой гадай, то ли она, никак не привыкнувшая, что предмет с вкусным запахом далеко не всегда обладает таким же вкусом, пошла есть мамины цветы, то ли снова пытается сделать из себя мумию путём обматывания туалетной бумагой, то ли строит шалаш, собрав все возможные покрывала, развесив их на стульях и устроив тем самым невозможный кавардак по всему дому. Мираи познавала мир, как могла, и за ней требовался глаз да глаз. Она была не из тех девочек, что мирно сидели в песочнице и лепили фигурки; о нет, набрать в эти фигурки песка и разбрасывать его вокруг на себя и окружающих людей, представляя себя обладательницей "песочной стихии" — вот эта игра достойна её внимания. Она не могла спокойно идти по дороге — её как магнитом тянуло к местам, где есть препятствия, на которые можно залезть, перелезть или запрыгнуть, а уж детские площадки с их обилием всяких лесенок-мостиков-верёвочек приводили её просто в щенячий восторг.       Ми росла с каждым днём, росли и её волосы. Какое-то время она ходила с распущенными, а потом Куренай, видя, что так она выглядит неаккуратно, стала делать ей причёски — завязывать хвостики или просто закалывать назад. Однако её до невозможности вихристая шевелюра и нестерпимое желание всюду носиться делали своё дело, и Мираи то постоянно теряла эти заколки, то у неё выбивалось несколько локонов, то сползала резинка, и в итоге она всё равно ходила похожей на лахудру, что её, впрочем, не особо волновало. Куренай совсем отчаялась сделать хоть-то что, похожее на аккуратную причёску, а когда её дочь однажды вернулась с прогулки с полной колючек головой, чуть не упала в обморок — их сложно вытаскивать даже из идеально прямых волос, что уж говорить об этих!.. В конце концов они сошлись на том, что Мираи пойдут короткие волосы, и после обе Сарутоби вздохнули спокойно: и дочь, довольная, что теперь не придётся терпеть эти ужасно болючие заколки, и мать, оттого что ей больше не нужно будет так трястись из-за внешнего вида ребёнка.       С одеждой тоже хватало проблем. Мираи терпеть не могла юбки. Однако на юбилей существования деревни следовало явиться при полном параде, и, хотела она этого или нет, убеждениями Куренай ей пришлось нацепить красное платье и бантик на голову, потому что девочки должны выглядеть прилично и приходить на праздник, как девочки, и уж ни в коем случае не напяливать эти жуткие штаны с полусодранными коленками. По крайней мере, так объяснила Мираи Шикамару, когда тот увидел её, с наинесчастнейшим видом еле передвигающую ноги и как-то странно мявшую нижнюю часть платья.       — Мне всё время кажется, что у меня там всё открыто и сзади ничего нет, — жаловалась ему Ми. — Я не могу нормально покататься на качелях, потому что тогда оно раздуется и придётся его держать. И не могу побегать, не могу даже просто сидеть как хочу, потому что тоже придётся следить за этим дурацким платьем! Зачем их вообще придумали, если в них ничего нельзя делать, а только ходить?..       — Тогда почему ты не надела штаны, если тебе так неудобно?       — Потому что мама говорит, что у меня нет приличных штанов, — вздыхает Мираи. — Знаете, Шикамару-сенсей, если девочки должны носить такую ужасную вещь, как платья, я, пожалуй, лучше родилась бы мальчиком...       Неужели было настолько проблематично найти для ребёнка подходящую одежду, тоже вздыхал Шикамару, когда они покупали для Мираи новые красивые девчоночьи штаны.       Мираи весьма и весьма сообразительна, как говорили о ней в Академии. Она получала только хорошие оценки и совсем редко — не очень хорошие, почти никогда — плохие, но, как известно, хоть каждый хороший стратег — умный человек, но вовсе не каждый умный человек — хороший стратег. Увы, особых стратегических способностей у юной Сарутоби не наблюдалось. Шикамару время от времени проводил с ней партии шоги, поддавался, нарочно создавал идеальные ситуации для использования элементарнейших вилок или других приёмов, но Мираи в упор не хотела их видеть. Надувала щёки, крутила волосы на пальце, покачивалась туда-сюда, как маятник, и наконец делала совершенно нерациональный ход. Все её так называемые стратегии были как на ладони. Быть может, с возрастом...       — Это самая скучная игра в мире, — констатировала лежащая на животе и попеременно мотающая ногами в воздухе Мираи после очередного проигрыша, глядя одним глазом на Шикамару в пространство между построенными ею двумя башенками из игровых табличек. — Такое занудство. Никакого полёта фантазии.       — Уверен, умей ты играть, тебе бы не казалось, что здесь нет "полёта фантазии"...       — Возможно, — хмыкнула она и щелчком сбила одну из "башен" таким образом, чтобы она заставила упасть вторую.       "Мой дом — твой дом", — говорил ей Шикамару. У неё было не так уж много ровесников, точнее, почти не было. Обычно Мираи приходилось играть либо с ребятами старше её, либо младше, но она никогда не расстраивалась по этому поводу. Младшего брата ей с успехом заменил появившийся позднее Шикадай. Она с удовольствием оставалась нянькой на время, когда Шикамару и Темари нужно было уйти, и занималась с ним, например, играла в "захвати деревню": сажала мальчика себе на спину, изображая из себя могущественное призывное животное, а из Шикадая — доблестного шиноби, который должен был за определённое время захватить все крепости, то есть все комнаты в доме, и в конце победить Каге, то есть подраться с накинувшей на себя простыню Мираи подушками. В ходе сражений он получал боевые раны... старательно нарисованные красной ручкой. Шикадай принимал Ми за старшую сестру, и, пожалуй, она была единственной девочкой, с которой он по-настоящему дружил; Шикамару же, узнав об их маленькой постановке, старался из всех сил сохранить невозмутимое выражение лица, хотя внутри помирал со смеху, а Темари лишь закатывала глаза, мол, "дети, такие дети", и что-то бормотала себе под нос про то, что парнишку отмывать придётся именно ей.       В двенадцать лет Мираи получила собственную куртку чунина. Она не хотела носить одежду, сшитую специально для неё, вместо боевого жилета, как это делало большинство девушек, так как не видела в этом смысла — она не понимала, как в том, что они надевают, вообще можно драться. Нужно же постоянно что-то поправлять, смотреть, чтобы ничего лишнего не открылось и не задралось, а эти молнии могут по закону подлости в самый неподходящий момент сломаться, и пуговки - расстегнуться или вылететь... То ли дело чунинский специализированный жилет! Ужасно удобная, чудесная, прекрасная вещь, и в меру обтягивающая, и нигде не жмёт, и карманы так расположены, чтобы быстро и без проблем добраться до нужного предмета, и мягкий, и вместе с тем тонкий, и прочный, и даже если испачкаешься, взял, отряхнулся и как новенький пошёл дальше — примерно таково было её довольно сумбурное, но восторженное заключение. "Я чувствую себя как рыба в воде", — и потрёпанная после экзамена, но страшно довольная Мираи завалилась спать прямо в нём.       Одним из её недостатков являлась наивность. Ей казалось, все вокруг говорят правду и совсем не стараются её провести: деньги в долг для некой скрытной личности — отдаст и ни на секунду не усомнится, что долг могут и не вернуть, странная акция — конечно, поучаствует и не подумает, что выигрыша может и не существовать. А когда истина выяснялась, она не относилась так спокойно к этим недоразумениям, как Асума, который пожимал плечами и говорил, что "ну, бывает, сплоховал". Мираи превращалась в настоящий таран, упёрто топающий восстанавливать справедливость, и только кто вякнет что-нибудь против! Восстановить удавалось редко, и она еще неделями ворчала по сему поводу. Эта черта обычно никому вреда не приносила, кроме неё самой, до одного случая, когда она в свою ночную смену пропустила в деревню хромую бабушку без документов, которая на самом деле оказалась шпионом под Хенге — и не просто пропустила, а ещё и почти отмутузила пытающихся возражать товарищей, смеющих оказать неуважение к пожилой женщине-инвалиду. И тогда Шикамару попросили провести с ней небольшую беседу.       — Ты очень добрая девочка, и это совсем не плохо, — уже заканчивал он читать мораль, сидя в сумерках на лестнице своего дома, — но сейчас ты оказала содействие врагу, и ты прекрасно знаешь, чем это может обернуться впоследствии. Не стоит быть такой доверчивой, Мираи.       — А если бы это была настоящая бабушка? Тогда я должна бы была оставить её там, на холоде? Я знаю, сейчас вы скажете, что её бы согрели, проверили и отпустили, да пока дождёшься... А вдруг она испугается, а у неё слабое сердце? М? Так было бы правильно?       — Не совсем. Но в первую очередь твой долг как шиноби - это защита деревни, а не очень странных бабушек. Хотя и к последним нужно соблюдать солидарность, но, понимаешь, некоторые люди могут говорить неправду...       — Я не понимаю того, — говорит она, вскакивая с места, — почему мы должны соблюдать такие меры предосторожности! Уже давно нет войн, как в те времена, когда шиноби ещё не объединились. Я думала, теперь всё изменилось, а мы ведём себя точно так же, как и раньше! Какой же смысл в этом мире?       — Дело не в мерах предосторожности! Дело в том, что ты слишком наивна! Никто не знает, что случится в следующий день или даже в следующую минуту, возможно, и война. И скольких врагов ты могла бы тогда пожалеть?       — А вы меня не принимайте за дуру. Я знаю, что происходит при войне. Но сейчас мирное время, и мне кажется, что люди должны вести себя, как в мирное время, а не как будто на них в любой момент могут напасть из-за угла! Скажите, Шикамару-сенсей... если бы я потеряла свои документы, свою повязку и одежду шиноби и постучалась бы к вам ночью в мороз, вы бы стали звать охрану и проверять, а не шпион ли я? По-честному.       — Конечно, нет, Мираи... и мысли бы такой в голову не пришло... — хмурится Шикамару.       — Потому что вы мне доверяете, — кивает она. — Я рассказываю только вам и маме о некоторых своих способностях, и никогда не думала, что вы могли бы тоже рассказать кому-то о них в секрете от меня, потому что тоже вам доверяю. А представляете, если бы мы подозревали друг друга в каждой мелочи? Думаете, могли мы тогда быть в хороших отношениях, чувствовать себя в мире? Я знаю, что есть люди, которые врут, которые судят по себе и считают, что все вокруг них тоже врут. Если им нравится - пожалуйста, а я не хочу быть, как они! — Мираи резко разворачивается и идёт к выходу.       Вот попробуй с ней поспорь. Если она считает, что права, то будет стоять до конца на своём, и ведь даже рукой просто на это не махнёшь, как в любом другом случае - эта девчонка может заставить Шикамару серьёзно задуматься и неподвижно сидеть на крыльце, размышляя над её словами, пока разъярённая Темари не втащит его домой на припозднившийся ужин.       Темари постоянно ставила позврослевшему Шикадаю Мираи в пример: посмотри, как ловко у неё получается метать сюрикены, ах, ей ещё нет шестнадцати, а она уже самостоятельно завершила первую миссию ранга B, видишь, ей не лень аккуратно ставить обувь на полочку, милый, Мираи каждый день пьёт молоко, а ты терпеть его не можешь; в конце концов, почему бы тебе не делать пробежки с ней по утрам, это было бы так полезно для твоего здоровья! Шикамару поддакивал за её спиной в серьёзном тоне, а сам втихаря закатывал глаза и улыбался сыну. Коли судить по рассказам Темари, так Ми — сущий ангел, а не ребёнок, хотя она просто не видела, куда кидает та ботинки, когда приходит в свой дом, да и молоко она пила, лишь будучи в поле зрения матери. Чуть уязвлённый Шикадай попросил её о небольшой игре в шоги, на что получил хоть и с неохотой, но согласие, и, конечно, выиграл. Упиваясь своей настоящей победой над опытным чунином, он тут же начал вести речь про то, что девчонки не понимают игр, требующих ума и самодисциплины, на что Мираи изобразила нечто вроде недовольно буркающего дедульки с характерными звуками и метким щелчком запустила одну из игровых табличек "зазнайке" в нос. О Господи, в самом деле, станет ли она когда-нибудь нормально играть в шоги?..       Как известно, в тихом омуте черти водятся, и Мираи совсем не была такой уж идеальной, как могло показаться на первый взгляд: нотации Темари поубавились, когда она узнала, что чудесная дочка Куренай отбывает наказание в виде общественных работ за использование Ойроке как месть в неподходящей ситуации, в частности, в мужской бане, и ни капельки не раскаивается.       — Конохамару... Ничему хорошему не научит! — ворчит Темари, многообещающе постукивая половником по левой ладони.       — А он и не учил, он просто показал.       — Мама, — встрял Шикадай, — знаешь, я подумал, что наконец исправлюсь и буду вести себя, как Мираи...       — Нет! — резко оборвал его хлопок по столу, встреченный саркастическим смешком Шикамару.       Лёгкий ветер треплет волосы Мираи, когда она кладёт на могилу Асумы, где уже стоял Шикамару, свежие цветы.       — Мама сегодня не придёт, плохо себя чувствует, — и она закашливается от клубов табачного дыма. Шикамару кивает и тут же тушит сигару о свой рукав. Мираи некоторое время молчит, а потом продолжает:       — Иногда я думаю, что лучше бы его не было тогда с вами. Пусть даже Акацуки остались бы живы, а остальные нет... Вы так много рассказывали о нём, и мне просто невыносимо думать, что он мог бы быть сейчас со мной, разговаривать, учить меня...       — Ты должна гордиться своим отцом. Благодаря ему у ровесников Шикадая и у нашей команды есть будущее, ведь если бы не его героизм, мог бы погибнуть кто-то ещё. Его запомнят на много лет... — А я не хочу им гордиться. Я хочу его видеть. Я хочу помнить его живым. Что ему до памяти остальных! Я... я знаю, что так думать нельзя, что шиноби должен беспокоиться сначала о народе и детях, а не о своей семье, но ничего не могу с собой поделать... Мне так обидно, что он герой, а его собственная дочь ничегошеньки о нём не помнит... —       Разве?.. — тихо говорит Шикамару, заметив на щеках Мираи влажные дорожки. — Разве ты не знаешь, какой его любимый цвет? Что он любил на завтрак? Как учился, какие глупости совершал, какими техниками обладал? Внешность? Мы однажды нашли с тобой в архивах Третьего альбом, где он был ещё младенцем, и уверен, ты наверняка видела ещё кучу его фотографий самых разных возрастов. Я рассказал тебе всё, что знал о нём, твоя мама тоже. Мираи, ты помнишь своего отца лучше, чем кто-либо на свете.       — Да, конечно... вы, наверное, правы, Шикамару-сенсей, — улыбается она, вытирая кулаком слёзы.       — И посмотри, не любимые ли это цветы твоих родителей выросли во-он там? — Шикамару чуть повернул ученицу в левую сторону. — Между прочим, очень редкие в этот сезон. Мне кажется, твоей маме будет очень приятно, если мы потом нарвём небольшой букет, не так ли?       Мираи утвердительно мычит, стоит ещё несколько минут у могилы, а после привычно машет ей напоследок рукой и идёт с Шикамару за ограду.