Любовь,секс, проблемы,дружба--Аннабель

Первое, что сделал Оуэн, когда забрался в мою машину, это ударился головой — все-таки она довольно низкая, как я поняла в тот момент. — Ой! — Оуэн потер лоб и стукнулся коленом о приборную панель. — Маленькая у тебя машинка. — Вот уж никогда не замечала! А я ростом пять футов восемь дюймов. — То есть высокая, что ли? — Ну да, всегда считалась. — Я повернулась к Оуэну. — Во мне шесть футов четыре дюйма. — Он попытался отодвинуть кресло подальше от приборной панели, но оно и так стояло на максимуме. Тогда решил положить руку на открытое окно, но не смог — она оказалась слишком большая. Прижал ее к груди, а затем просто расслабил. — Видимо, все относительно. — Ну как, устроился? — Ага, — невозмутимо отозвался Оуэн, как будто каждый день путешествовал в маленьких машинах. — Спасибо, кстати, что решила подвезти. — Да не за что. Тебе куда? — Домой. — Оуэн снова зашевелил рукой, видимо, все-таки надеялся уложить ее на сиденье. — Поезжай прямо. Поворот еще нескоро. Некоторое время мы ехали молча. Я понимала, что нужно как-то с ним объясниться. Собралась с силами и сделала глубокий вдох. — Как ты ее терпишь? — спросил Оуэн. Я моргнула: — Извини, терплю что? — Тишину. И пустоту. — Где? — Тут. — Оуэн махнул рукой на машину. — Ты водишь в тишине. Без музыки. — Честно говоря, даже не обратила внимания. Оуэн откинулся на спинку и ударился о подголовник. — А я вот сразу заметил. Тишина жутко громкая. По-моему, получился оксюморон. Сочетание несочетаемого. Кажется, это так называется. — Диски в бардачке в центре, если… Но Оуэн уже распахнул бардачок, вытащил оттуда стопку дисков и начал их просматривать. Я неожиданно разволновалась: — Здесь, правда, нет моих любимых. Просто лежит что попало. — Угу, — ответил Оуэн, не отрываясь от дисков. Я снова сосредоточилась на дороге, краем уха слыша, как он стучит коробками. — Дрейк Пейтон… Дрейк Пейтон… Тебе что, нравится этот педик-хиппи? — Вообще-то да. — Наверно, это не очень хорошо. — Я ходила на его концерт прошлым летом. — Так, еще один альбом Дрейка Пейтона и… «Элэмэнс». Это альтернативное кантри? — Да. — Интересно, — сказал Оуэн. — Никогда б не подумал, что ты… Тайни? Это его последний альбом? — Купила летом. — Я затормозила на светофоре. — Значит, последний. Слушай, ты меня удивила! Никогда б не подумал, что ты любишь Тайни! И рэп вообще. — Почему? Оуэн пожал плечами: — Сам не знаю. Так показалось, но я ошибся. А кто тебе записал этот диск? Я взглянула на диск и тут же узнала наклонный почерк. — Моя сестра Кирстен. — Она любит классический рок. — С девятого класса. У нее на стене много лет висел плакат с Джимми Пейджем. — Ясно. — Оуэн прочел список песен. — А у твоей сестры хороший вкус. Здесь много «Лед Зеппелин», но нет «Лестницы на небеса». А вот «Благодарю» — моя любимая песня, — с уважением сказал он. — Правда? — Да. Довольно сентиментальная баллада. Ироничная, но в то же время правдивая. Можно включу? — Конечно. Спасибо, что спросил, — сказала я. — А как иначе? — Оуэн вставил диск. — Без спроса чужой магнитолой пользуются только хамы. Это дело серьезное. Проигрыватель щелкнул, и чуть слышно заиграла музыка. Оуэн потянулся к кнопке звука и взглянул на меня. Я кивнула, и он прибавил громкость. Услышав вступление, я поняла, что скучаю по Кирстен. В старших классах ее обуял бунтарский дух. Она неожиданно полюбила гитарный рок семидесятых и круглыми сутками слушала «Темную сторону луны» «Пинк Флойда». Я повернулась к Оуэну — он барабанил пальцами по колену. Вот Кирстен всегда говорит что думает! И я решила последовать ее примеру. Ну, или хотя бы попробовать. — По поводу сегодня, — начала я. Оуэн взглянул на меня. — Прости меня, пожалуйста. — А что не так? Я уставилась на дорогу и покраснела: — Я испугалась, когда мы играли, и сбежала. Думала, он скажет что-то вроде «Да ладно, забудь», но Оуэн ответил: — Игра была страшная? — Ну да. — Ясно. — Даже не думала, что так расстроюсь, — пояснила я. — Но я уже говорила, что всячески избегаю конфликтов. Думаю, ты это уже понял. Так что прости, пожалуйста. — Да ничего. — Оуэн снова попытался отодвинуть кресло и врезался локтем в дверь. — Вот только… Я думала, он закончит мысль, но он молчал. Тогда я спросила: — Что «только»? — Ничего страшного-то не было. — Не было? Оуэн покачал головой: — Страшно, когда люди повышают голос, кричат до хрипоты. Дерутся на парковках. — Я такими вещами не занимаюсь. — И не надо. — Оуэн провел рукой по волосам, и кольцо на его среднем пальце сверкнуло на солнце. — Это я для примера. Сейчас направо. Я свернула на улицу, по краям которой стояли деревья. Все дома были большими, с широкими крыльцами. Мы проехали мимо детей, играющих в тупике в хоккей на роликах, затем вокруг компании мам, окруживших на углу коляски. — Вон он, серый, — сказал Оуэн. Я затормозила у обочины перед красивым домом с широким крыльцом, на котором стояли качели, а на ступеньках — горшки с ярко-розовыми цветами. На дорожке перед домом грелась на солнышке рыжая кошка. — Ух ты! Отличный дом! — сказала я. — Не стеклянный, но тоже ничего. Теперь мы поменялись ролями: я ждала, пока Оуэн выйдет из машины. — Знаешь, — сказала я наконец, — ты сегодня был прав. Когда сказал, что нельзя все держать в себе. Но для меня иногда говорить куда труднее. Не знаю почему, но я чувствовала необходимость снова вернуться к нашему разговору. Может, чтоб объяснить, что происходит. Ему и себе. — Да, но и молчать нельзя! Иначе ты еще больше усугубишь проблему и в результате просто взорвешься. — В этом-то все и дело, — сказала я. — Не выношу злости. — А что в ней плохого? Злость свойственна людям. К тому же ну подумаешь, расстроится кто-то, не навсегда же! Я взялась за руль: — Не знаю, не знаю… У меня так получается, что если уж я кого-то расстроила, то это навсегда. Все меняется. Оуэн помолчал. Где-то вдали залаяла собака. — Может, этот кто-то не так уж тебе был близок? — То есть? — Если ты расстраиваешь близкого человека или он тебя, ваши отношения не меняются. Потому что это нормально. Так и должно быть. А потом вы миритесь. — Интересно как? У меня вот никогда не выходит. — И неудивительно. Ты ведь ни с кем не ссоришься. Все еще играл тот же диск, теперь уже песня «Раш». Я не знала, сколько времени мы уже сидим в машине, но казалось, что очень долго. — У тебя на все есть ответ, — сказала я. — Нет, — ответил Оуэн и покрутил кольцо на пальце. — Но я стараюсь как могу. — И как, получается? Оуэн взглянул на меня: — Да так… Раз на раз не приходится. Я улыбнулась и кивнула на его руки: — Мне нравятся твои кольца. Они одинаковые? — Не совсем, но похожие. — Оуэн снял с левой руки кольцо и передал его мне. — Они — что-то вроде «до и после». Их сделал для меня Ролли. Его отец — ювелир. Кольцо оказалось довольно тяжелым. — Ролли сам его изготовил? — Не его, а гравировку внутри. — А… — Я повернула кольцо внутренней стороной. Там заглавными буквами официальным и очень элегантным шрифтом было написано: «Убей себя об стену!» — Как мило! — сказала я. — Не правда ли, остроумно? — Оуэн скорчил гримасу. — Это кольцо Ролли подарил мне до ареста. Я был немного… — Зол? — Ну, вроде того. А вот это — когда я закончил ходить на занятия по «Управлению гневом». — Оуэн снял кольцо с правой руки и протянул мне. Тем же шрифтом, такими же буквами на нем было написано: «А может, не надо?» Я рассмеялась и вернула кольцо: — Что ж, хорошо, когда есть выбор. — Точно! — Оуэн улыбнулся, а я снова покраснела. Но не потому, что смутилась или разволновалась. Совсем от другого чувства. Вот уж не думала, что его у меня вызовет Оуэн Армстронг. Но тут раздался голос: — Аннабель! У окна Оуэна стояла Мэллори. Интересно, как давно она за нами наблюдает? Мэллори широко улыбнулась и помахала рукой: — Привет! — Привет! — поздоровалась я. Она жестом велела Оуэну опустить стекло. Он очень неохотно послушался. Как только это стало возможно, Мэллори просунула голову в машину. — Боже, у тебя потрясающая кофточка! Она из «Тоски»? Я опустила глаза: — Наверно. Ее мне мама купила. — Ну ты и везунчик! «Тоска» — мой самый любимый магазин! Зайдешь? — Куда? — спросила я. — К нам! Останешься на обед? Ой, ты обязательно должна с нами пообедать! — Мэллори, — Оуэн потер лицо, — прекрати орать. Но она не обратила на брата внимания, еще больше просунула голову в окно и восторженно предложила: — Посмотришь мою комнату! И мой шкаф! Покажу тебе… — Мэллори, — повторил Оуэн, — отойди от машины. — Как тебе мой наряд? — Мэллори сделала шаг назад и покрутилась. На ней была простая белая футболка, поверх короткий жакет, джинсовые капри и блестящие сапожки на толстой подошве. — Меня вдохновила Николс Лэйк. Она — панк. Моя любимая певица. Оуэн попытался откинуться на спинку, снова стукнулся о подголовник и пробасил: — Николс Лэйк — не панк! — Панк! — возразила Мэллори. — И я тоже! Во всяком случае, пока. — Мэллори, мы уже обсуждали с тобой, кто такие панки. Ты хоть послушала диск «Блэк Флэга», который я тебе давал? — поинтересовался Оуэн. — Он слишком шумный! — ответила Мэллори. — И подпевать нельзя! Николс Лэйк лучше. Оуэн угрожающе вздохнул: — Мэллори, может, ты… Тут на пороге дома появилась высокая темноволосая женщина — мама Оуэна. Она позвала Мэллори. Та раздраженно обернулась и сказала: — Мне пора домой. — Затем еще больше залезла в машину и почти коснулась Оуэна лицом. — Но ты ведь еще заедешь? — Конечно, — сказала я. — Пока, Аннабель! — Пока! Мэллори улыбнулась и помахала мне. Я помахала в ответ. Она пошла по лесенке на крыльцо, оборачиваясь на каждой ступеньке. — Видал, она теперь панк! — сказала я. Оуэн в ответ несколько раз громко вздохнул. — Это ты так злишься? — спросила я. — Нет, раздражаюсь. Не знаю почему, но от сестер с ума сойти можно! — Как я тебя понимаю! — сказала я. Опять молчание. Каждый раз я говорила себе, что вот теперь-то точно Оуэн встанет и уйдет и все будет кончено. А как не хотелось! — Ты часто повторяешь эту фразу, — сказал Оуэн. — Какую? — «Как я тебя понимаю!» — Вообще-то, ты первый ее сказал. — Серьезно? Я кивнула: — Тогда за школой. — А… — Оуэн помолчал. — Если задуматься, фраза странная какая-то. Вроде хочешь посочувствовать, а получается, что говоришь человеку, что ничего особенного в его словах нет. Я задумалась. Мимо промчались дети на роликах с клюшками за плечами. — Да, но, с другой стороны, говоришь, что как плохо бы ему ни было, ты тоже переживаешь. — Ага. То есть ты за меня переживаешь? — Нет-нет. — Хорошо. — Оуэн взглянул в окно. Я обратила внимание на его профиль и вспомнила, как долго изучала его со стороны. — Ну, наверно, все-таки немного да. Оуэн повернулся ко мне, и мы замолчали. Я снова задумалась над тем, что будет дальше. Наконец он распахнул дверь: — Еще раз спасибо, что подвезла. — Да не за что! С меня причиталось. — Нет. Давай, до завтра тогда. — Оуэн выбрался из машины. — Пока! Он захлопнул дверь, поднял рюкзак и пошел к дому. Я подождала, пока Оуэн зайдет внутрь, и уехала. Странный выдался денек, очень уж необычный. В голове царил хаос, и просто невозможно было привести мысли в порядок. Но вскоре я поняла, что что-то меня раздражает: диск доиграл до конца и музыка стихла. Раньше я бы, наверно, и внимания не обратила, но теперь тишина если не оглушала, то уж машину вести мешала однозначно. Почему — не знаю. Но я все-таки включила радио. Глава девятая Красавица и Чудовище. Странная парочка. Шрек и Фиона. Как только не называли нас сплетники! Не знаю, кем мы были на самом деле, трудно сказать. Не вместе, конечно, но и не порознь. Скорее, где-то посередине. Но кое-что было очевидно. Во-первых, ежедневно на большой перемене мы сидели вместе на настиле. Во-вторых, я постоянно ругала Оуэна за то, что он ничего не ест (он признался, что потратил все деньги на диски), а затем угощала своим завтраком. В-третьих, мы постоянно спорили. Точнее, дискутировали. Вначале только о музыке — любимая тема Оуэна. К тому же в ней он был наиболее подкован. Если я соглашалась с ним, то считалась умной и просвещенной. Если ж нет — то у меня не было вообще никакого вкуса! Обычно оживленней всего споры получались в начале недели, когда мы обсуждали передачу Оуэна. Я теперь старательно ее слушала каждое воскресное утро. Мне самой не верилось, что когда-то я боялась сказать Оуэну, что думаю. Теперь это получалось само собой. — Шутишь? — воскликнул Оуэн в понедельник, покачав головой. — Тебе не понравилась песня «Бейби бейджесусис»? — Это в которой был только писк от клавиш в тональном режиме? — Не только, — возмутился Оуэн. — Там еще много чего было. — Например? Он замер, так и не донеся до рта половину моего бутерброда с индейкой. — Понимаешь… — Оуэн все-таки откусил кусок от бутерброда, что значило, что он специально тянет время. Пережевал его, проглотил и наконец сказал: — «Бейби бейджесусис» — первопроходцы в жанре. — Тогда им стоило бы написать песню, которая состоит не из одних только пищащих звуков. — Это «ОП». Следи за словами. «ОП» значит «обидно и провокационно». К «ОП» я привыкла уже не меньше, чем к «ПиП» и к «эвфемизму». Пообщаешься с Оуэном и бесплатно пройдешь «Управление гневом». — Вообще-то ты в курсе, что я не люблю песен в стиле техно. Может, хватит уже спрашивать, что я о них думаю? — К чему такие обобщения? — воскликнула Оуэн. — Как можно не любить целый жанр? Ты слишком спешишь с выводами. — Вовсе нет, — ответила я. — А почему тогда критикуешь? — Потому что не хочу врать. Оуэн помолчал. Затем вздохнул, снова откусил кусок и сказал, жуя: — Ладно, поехали дальше. А как тебе трэш-метал «Липсуитчес»? — Слишком громкий! — А каким ему еще быть? Это ж трэш-метал! — Да бог с ней, с громкостью, будь у песни другие достоинства. А то в ней просто кто-то вопит, надрываясь. Оуэн запихал в рот корку. — Так, значит, техно не нравится, трэш-метал тоже. Что у нас остается? — Все остальное? — спросила я. — Все остальное… — медленно и неуверенно повторил Оуэн. — Ладно. А как тебе последняя песня? Где был металлофон. — Металлофон? — Ну да. Эйми Декер. Вначале играл контрабас, потом пели йодлем,[3] а… — Йодль? Это так называется? — Что, и йодль тебе не нравится? И так до бесконечности. В общем, страсти кипели, но я оставалась спокойна и каждый день с нетерпением ждала встречи с Оуэном, хотя и не признавалась в этом даже самой себе. Кроме того, что мы беседовали о раннем панк-роке, бигбэнде и сомнительных достоинствах техно, я все больше и больше узнавала о самом Оуэне. Он всегда любил музыку, но после развода родителей полтора года назад просто на ней зациклился. Расстались родители очень некрасиво и постоянно винили друг друга. Музыка стала для Оуэна спасением. Все менялось и заканчивалось, и лишь она оставалась неисчерпаемой. — Когда родители не разговаривали, — сказал как-то Оуэн, — посредником между ними становился я. Они твердили мне друг про друга всякие гадости. Если я соглашался, то соответственно кто-то обижался. Если нет, считалось, что веду себя предвзято. Никак не выкрутиться! — Тяжело тебе приходилось, — сказала я. — Отвратительно. Именно тогда я по-настоящему увлекся музыкой. В особенности малоизвестной. Никто ее не слышал, соответственно не мог повлиять на мое мнение. И не было музыки «правильной» и «неправильной». — Оуэн отмахнулся от мухи. — К тому же примерно в это время в Фениксе в колледже было свое радио «Кей-экс-пи-си», и я им очень увлекся. Там вечерами по выходным работал один диджей… Он все время ставил очень серьезные и малоизвестные песни, например племенные, панк-рок. А в некоторых целых пять минут просто капала вода из крана. — Да ладно? — удивилась я. Оуэн кивнул. — И ты считаешь, что это музыка? — Не всякий ее поймет. — Он взглянул на меня. Я улыбнулась. — Но в этом-то вся соль. Такая музыка была для меня чем-то неизведанным. Я записывал названия композиций, а затем искал их в магазинах или в Интернете. И отключался от происходящего дома. К тому же музыкой легко можно было заглушить крики внизу. — Они сильно кричали? Оуэн пожал плечами: — Не то что б сильно, но иногда случалось. Но, честно говоря, молчание было хуже. — Хуже криков? — спросила я. — Намного. — Оуэн кивнул. — Когда ссорятся, ты хотя б понимаешь, что происходит, ну, или догадываешься. А вот когда молчат… Кто знает, что у них на уме? Тишина ведь иногда такая… — Громкая, — закончила я за него. — Точно, — подтвердил Оуэн. В общем, тишину он ненавидел. Кроме нее, не любил арахисовое масло (слишком сухое), врунов (понятно почему) и тех, кто не дает чаевые (за доставку пиццы, видимо, плохо платят). И я еще не все знала. Как-то сказала, что, возможно, из-за курсов «Управления гневом» Оуэн четко знает, что его выводит из себя. — А ты нет? — спросил он. — Нет, хотя должно же быть что-то или кто-то. — Например? Я невольно взглянула на Софи — она сидела на своей скамейке и болтала по сотовому. Но вслух произнесла: — Музыка в стиле техно. Оуэн рассмеялся: — А если серьезно? — Не знаю… — я подняла оставшуюся от бутерброда корку, — наверно, мои сестры. Иногда. — Что еще? — Не знаю, — сказала я. — Да брось! Думаешь, я поверю, что тебя бесят сестры, музыкальный жанр и больше ничего? Так не бывает. Ты не человек, что ли? — Может, я просто не такая злюка, как ты? — Злюк, как я, не бывает, — заметил Оуэн, нисколько не обидевшись. — Это точно. Но и тебя должно что-то бесить! — Ну не знаю я что! Ничего не приходит в голову! — Оуэн сделал недовольное лицо. — И что значит, злюк, как ты, не бывает? А как же «Управление гневом»? — Оно-то тут при чем? — Тебя должны были там научить не злиться. — Не должны были. — Как это? Оуэн покачал головой: — Человек не может не злиться. На «Управлении гневом» учат направлять злобу в нужное русло, а не бить людей на парковках. Раньше я сомневалась, но теперь знала наверняка: Оуэн всегда говорит правду. Задашь вопрос — получишь ответ. Вначале я постоянно проверяла Оуэна, спрашивала, что он думает о моей одежде («Не твой цвет» — речь шла о новой кофточке персикового цвета), первое впечатление обо мне («Слишком идеальна, не подойдешь!») и есть ли у него девушка («В настоящий момент нет»). — А у тебя есть хоть какие-нибудь секреты? — спросила я как-то, когда Оуэн сказал, что хотя моя новая стрижка неплохая, но все-таки коротковата. — Которые ты никому не откроешь? — Ты сама меня спросила, — заметил Оуэн, беря крендель, лежащий на сумке между нами. — Зачем, если не хочешь знать правду? — Я не про волосы! А в целом. — Он взглянул на меня с сомнением и проглотил крендель. — Серьезно. Тебе никогда не приходило в голову, что, может, чего-то говорить не стоит? Оуэн задумался: — Нет, не приходило. Я тебе говорил уже: не люблю врунов. — Это не вранье. Просто умалчивание. — А в чем разница? — В первом случае ты обманываешь, а во втором — не говоришь правду вслух. — Да, — Оуэн отправил в рот еще один крендель, — но все равно участвуешь в обмане. Просто про себя, так ведь? Я посмотрела на него задумчиво и медленно произнесла: — Ну, не знаю, не знаю… — На самом деле умалчивание еще хуже. Нужно хотя б себе говорить правду. Ведь если не можешь себе доверять, тогда кому? Я ничего не сказала Оуэну, но он сильно на меня повлиял. Я поняла, как часто говорю неправду, пусть и не со зла, как о многом умалчиваю… И как здорово хоть с кем-то быть искренней! Пусть даже в вопросах музыки. И не только. Однажды на большой перемене Оуэн положил на настил рюкзак, вынул из него пачку дисков и протянул мне: — Держи. — Это мне? А что на них? — Все подряд. Хотел записать больше, но сломался дисковод. Получилось не так много. «Не так много» значило десять. Я просмотрела первые четыре — у каждого название: «Настоящий хип-хоп», «Песнопения и морские песни (избранное)», «Хороший джаз», «Певцы, которые на самом деле поют». Под ними аккуратным почерком написаны названия композиций. Накануне мы очень горячо обсуждали стоунер-рок, и Оуэн решил, что, возможно, мои знания музыки (цитирую) столь «малы и ограниченны», поскольку я просто никогда не слышала ничего хорошего. Вот он и решил заняться моим образованием: принес «учебник», состоящий из разных частей. — Если что понравится, — продолжил Оуэн, — принесу еще. Когда ты будешь готова к чему-то более серьезному. Я просмотрела остальные диски: кантри, британский рок, народные песни… Но на последнем диске было написано всего два слова: «Просто слушай». Меня обуяли подозрения. — Это что, техно? — Нет, конечно, с чего ты взяла? — обиженно спросил Оуэн. — Оуэн! Что это? — Не техно! Я молча на него посмотрела и покачала головой. — Смотри: все остальные диски составлены тематически. Послушай их вначале как учебник. А потом, если поймешь, что готова, в самом деле готова, включи этот диск. Музыка на нем… не столь очевидна. — Так, — сказала я, — ты меня пугаешь! — Возможно, ты ее возненавидишь. Или наоборот. А может, она станет ответом на все твои важные жизненные вопросы. В этом-то ее прелесть, понимаешь? Я снова взглянула на диск. — «Просто слушай». — Верно. Не думай, не суди. Просто слушай. — А потом? — А потом решишь, понравилась или нет. По-моему, это справедливо. По-моему, тоже. Нельзя судить о человеке по первому впечатлению, о рассказе — по отрывку, а о песне — по нескольким куплетам. — Хорошо. — Я убрала диск в самый низ стопки. — Договорились. — Грейс. — Папа взглянул на часы. — Нам пора. — Знаю, Эндрю, я почти готова. — Мама забегала по кухне, хватая сумочку и перекидывая ее через плечо. — Аннабель, вот деньги на пиццу на вечер, а завтра приготовьте что-нибудь. Я купила много еды. Я кивнула. Папа переминался с ноги на ногу у открытой двери. — Так, а где мои ключи? — сказала мама. — Зачем они тебе? — поинтересовался папа. — Машину поведу я. — Мне завтра весь день, да еще и понедельник до обеда сидеть одной в Чарлстоне, пока у тебя будут переговоры. — Мама сняла с плеча сумочку и начала в ней рыться. — Я же не могу не выходить из гостиницы! Папа уже, по-моему, минут двадцать стоял у открытой двери, ведущей в гараж. Он громко вздохнул и облокотился о косяк. Было утро субботы. Родители собирались в Южную Каролину до вторника на какую-то серьезную конференцию по архитектуре и уехать должны были уже давным-давно. — Возьмешь мои, — сказал папа, но мама не обратила на него внимания и стала вытряхивать на стойку кошелек, упаковку бумажных платочков, мобильный телефон… — Грейс, поехали. — Мама не отреагировала. На мой взгляд, папино предложение поехать вместе с мамой в один из их любимых городов было просто замечательным. Пока папа будет на конференции, мама походит по магазинам, посмотрит достопримечательности. А вечером они пообедают в лучшем ресторане и прекрасно проведут время вдвоем. Но мама согласилась далеко не сразу. Она боялась оставлять нас с Уитни одних. Тем более что целую неделю Уитни пребывала в отвратительном настроении: ее, против ее желания, перевели в другую группу и к другому психиатру (по ее словам, к «полной дуре»). — Перестань, Уитни, — сказала мама как-то за обедом, когда сестра в первый раз начала жаловаться. — Доктор Хэммонд считает, что лечение тебе поможет. — Доктор Хэммонд — дебил, — ответила Уитни. Папа укоризненно на нее взглянул, но она не обратила внимания. — Я знаю тех, кто посещал занятия этой женщины. Она больная! — Ну, это вряд ли, — сказал папа. — Вовсе нет! Она даже не настоящий психиатр! Многие врачи считают, что ее давно пора уволить. У нее нетрадиционные методы. — Например? — А вот доктор Хэммонд считает, — вмешалась мама, а Уитни состроила гримасу, услышав его имя, — что Мойра Белл так удачно лечит пациентов как раз благодаря нестандартному подходу. — Я так и не понял, что такого нестандартного в ее методах, — сказал папа. — Она с пациентами очень много проходит на практике, а не просто сидит и разговаривает, — пояснила мама. — Хочешь пример? — Уитни отложила вилку. — Помнишь Джанет, девочку, с которой я лежала в больнице? Так вот на занятиях у Мойры Белл она училась разводить огонь. — Огонь? — удивилась мама. — Да. Мойра дала ей две палки и велела тереть их друг о друга до тех пор, пока не получится огонь. И пока она не научится разводить его каждый раз. — А в чем был смысл этого упражнения? — спросил папа. Уитни пожала плечами и снова взялась за вилку: — Вроде оно нужно было для повышения чувства самостоятельности. Но вообще Джанет сказала, что Мойра больная. — Действительно нестандартный подход, — озабоченно заметила мама, видимо представляя себе, как Уитни сжигает весь дом. — Просто мы зря потратим время, — сказала сестра. — Давай ты все-таки попробуешь походить, а потом мы решим, что делать, — сказал папа. Но, судя по тому, как прошел остаток вечера, Уитни уже приняла решение: дулась и еще громче, чем обычно, хлопала дверью и вздыхала. На следующий день она вернулась с занятия в отвратительном настроении. Затем посетила еще два, и дом до сих пор не спалила, но мама все равно волновалась. Да и я тоже. Это ж меня с ней оставляли на целых два дня. Но папа решил, что пора начать больше доверять Уитни. А то она никогда не станет самостоятельной, если мама и дальше будет с ней так возиться. К тому же поездка продлится недолго. Папа даже посоветовался с доктором Хэммондом, и тот полностью его поддержал. Но маму они все равно до конца не убедили, поэтому она никак не могла уйти, все рылась и рылась в своей сумочке, распахнув ее пошире. — Не понимаю, куда они делись. Вчера были на месте! Тут хлопнула входная дверь, и на кухню зашла Уитни. В брюках для занятий йогой, футболке и кедах, с собранными в хвостик волосами. В одной руке она держала сумку из магазина домоводства «Хоум энд гарден», а в другой мамины ключи. — Так, загадка решена. — Папа подошел к маме и сложил все вещи со стойки обратно в сумочку. — А теперь поехали, пока еще что-нибудь не потерялось. Они наконец-то сели в машину. Когда уже выезжали на дорогу, мама обернулась. Затем они скрылись из виду. Я встала и повернулась к Уитни. Она, нахмурившись, изучала содержимое сумки. — Ну вот, мы и остались вдвоем. — Что? — спросила Уитни, не поднимая глаз. В доме было непривычно пусто и тихо. Да, долгими будут выходные… — Да нет, ничего. Забудь. К счастью, у меня помимо Уитни забот хватало. На следующих выходных в торговом центре планировался осенний показ мод, и сегодня мне надо было сходить туда, узнать насчет расписания репетиций. В «Копфсе», как всегда в субботу, царило оживление, усугубленное приездом поп-звезды Дженни Риф, которая участвовала в акции «Мушки Серфуэр» (кто бы мог подумать?). В подростковом отделе толпились девчонки, очередь начиналась от самого магазина нижнего белья, а в стоящем рядом магнитофоне гремела, повторяясь, одна и та же песня. — Аннабель! Я обернулась и увидела Мэллори Армстронг. Она широко улыбнулась и бросилась мне навстречу. Правда, ее немного стесняли плакат, диск и фотоаппарат. За Мэллори размеренной походкой шла ее мама — я ее видела, когда подвозила Оуэна домой. — Привет! — поздоровалась Мэллори. — Ты что, тоже поклонница Дженни Риф?! Не верю! — Ну… — мимо нас пробежали еще несколько девчонок и встали в очередь, — вообще-то нет. Я здесь по делам. — Модельного агентства? — Да. На следующих выходных будет показ мод. — Знаю! Осенний показ мод! Я так его жду! — воскликнула Мэллори. — Прям не верится, что Дженни Риф здесь. Она подписала мой плакат! Мэллори развернула его. Разумеется, на плакате была Дженни Риф. Она выглядела как типичная жительница Калифорнии, увлекающаяся серфингом. Рядом с ней на песке с одной стороны лежала гитара, а с другой доска. Внизу черными чернилами было подписано: «Для Мэлл Ари. Катайся на серфинге со мной и „Мушкой Серфуэр“. Твоя Дженни». — Ух ты! Здорово. Тут к нам подошла миссис Армстронг. — А еще мне подарили диск и фотографию! — приподнимаясь на носки, сообщила Мэллори. — Я хотела еще футболку от «Мушки», но… — Да у тебя их уже тысяча, наверно, — вмешалась миссис Армстронг. Огромный рост Оуэн явно унаследовал от нее. Она была выше меня, с собранными в пучок волосами, в джинсах и вязаном свитере. Я осторожно взглянула на ее туфли — они были с тупыми мысами. Интересно, они для строгих вегетарианцев? — Здравствуй! — поздоровалась мама Мэллори. — Я — Тереза Армстронг. А тебя как зовут? — Мама! — Мэллори покачала головой. — Это же Аннабель Грин! Неужели ты ее не узнала? — Прошу прощения. А должна была? — Нет, — сказала я. — Да! — воскликнула Мэллори. — Аннабель снималась в рекламе «Копфса», в которую я влюблена! — Да, точно, — вежливо улыбнулась миссис Армстронг. — И она дружит с Оуэном. Очень дружит! — Правда? — удивилась миссис Армстронг и улыбнулась мне. — Здорово. — Аннабель участвует в показе мод на следующих выходных, — сказала Мэллори, а мне пояснила: — Мама не очень хорошо разбирается в моде. Я ее просвещаю. — А я, — вздохнула миссис Армстронг, — пытаюсь приучить Мэллори интересоваться чем-то более серьезным, а не только одеждой и поп-звездами. — Непростая у вас задача, — сказала я. — Почти невыполнимая. — Она поправила ремешок сумочки. — Но я стараюсь как могу. — Здравствуйте, покупатели «Копфса»! — прогремел голос из громкоговорителя. — Спасибо, что пришли сегодня посмотреть на Дженни Риф! Она приехала к нам в магазин благодаря «Мушке Серфуэр». Через несколько минут, в час дня, мы ждем вас в кафе «Копфс», расположенном рядом с отделом мужской одежды, где Дженни будет исполнять свой новый хит. До встречи! — Слышала? Она будет выступать! — Мэллори схватила маму за руку. — Надо обязательно остаться! — Нет, у нас в половине второго занятия в женском центре, — возразила миссис Армстронг. — Мам, ну почему сегодня?! — застонала Мэллори. — Давай не пойдем, пожалуйста! — Мы раз в неделю ходим на занятия по взаимоотношениям матерей и дочерей, — пояснила мне миссис Армстронг. — Там собирается шесть мам и шесть дочек. Мы обсуждаем вопросы, важные для нашего личностного роста. Занятия ведет замечательный профессор, специалист по женским исследованиям, Бу Коннел, и они… — Жутко скучные! — закончила за нее предложение Мэллори. — В прошлый раз я заснула. — И зря! Мы обсуждали менструацию, — продолжила миссис Армстронг. — Она — проявление важных изменений и новых процессов в организме женщины… Очень интересное получилось занятие. Мэллори ахнула: — Мама! Не вздумай обсуждать с Аннабель Грин месячные! — А чего тут стесняться, детка? — спросила миссис Армстронг, а Мэллори еще сильнее покраснела. — Думаю, они есть даже у моделей. Мэллори закрыла глаза, как будто мечтала провалиться под пол или представляла, что уже провалилась. Из громкоговорителя снова послышался голос. — Мне пора, — сказала я. — Приятно было с вами познакомиться. — Мне тоже, — ответила миссис Армстронг. Я улыбнулась напуганной Мэллори: — До встречи! Она кивнула: — Пока, Аннабель. Я пошла в конференц-зал. Поднимаясь по ступенькам, услышала, как зашипела Мэллори: — Мам, да как ты могла? — А что не так? — Ты меня унизила! И должна извиниться! — Детка, — миссис Армстронг вздохнула, — я не понимаю, что случилось. Давай, ты… Конец фразы заглушили голоса женщин в отделе косметики, которым визажисты создавали новый облик. У конференц-зала я обернулась. Мэллори с мамой все еще стояли на прежнем месте. Миссис Армстронг присела на корточки и внимательно слушала дочь, периодически кивая. Из конференц-зала послышался голос миссис Макмерти. Она велела всем замолчать и сказала, что пора начинать. Но я все еще следила за Мэллори с мамой. Наконец миссис Армстронг встала, и они направились к выходу. Мэллори все еще была недовольна, но, когда мама взяла ее за руку, противиться не стала. Сжала пальцы миссис Армстронг, и они вместе вышли из торгового центра. Когда я вернулась домой, то обнаружила Уитни на лестнице перед домом. Перед ней стояли четыре маленьких цветочных горшка и мешок специальной земли. В руке сестра сжимала совок и явно была очень недовольна. — Привет! — Я подошла к ней. — Что делаешь? Вначале она не ответила. Молча разорвала мешок и зачерпнула совком землю. Но когда я подошла к двери, сказала: — Мне траву велели вырастить. Я остановилась: — Траву? — Ну да. — Она переложила вязкую землю в крошечный горшочек, разбрызгав часть по краям. — Для этих идиотских занятий. — А почему траву? — Понятия не имею. — Она так же неаккуратно наполнила второй горшочек и вытерла лицо рукой. — Папа с мамой платят Мойре Белл сто пятьдесят баксов в час за то, чтоб я выращивала розмарин! — Уитни достала пакетики с семенами. — А также базилик, душицу и тимьян! Отличное капиталовложение! — И в самом деле странно. — Естественно! — Она кинула землю в третий горшочек. — Глупость полная! Пустая трата денег! Скоро зима! Какая трава? — А ты об этом миссис Белл говорила? — Пыталась! Но ей плевать. Главное — выставить нас дураками. — Она швырнула землю в последний горшок. Земля задрожала, но не высыпалась. — «Расти ее дома! — защебетала Уитни. — Поставь на солнечное окошко!» Чудесно. Да у меня эта трава за неделю загнется! А если и нет, то на кой она мне? Она надорвала пакетик с базиликом и высыпала на руку несколько семян. — Ну, с ней готовить можно, например, — предложила я. Уитни собиралась посадить семена, но остановилась и взглянула на меня. Ее лицо было непроницаемо. — Готовить, — повторила она. — Понятно. Я покраснела. Ну вот, опять ляпнула глупость. А ведь не хотела! К счастью, зазвонил телефон, и я бросилась в дом, радостно захлопнув за собой входную дверь. Когда я вбежала на кухню, уже сработал автоответчик, и раздался громкий голос Кирстен: — Алло! Есть кто дома? Возьмите трубку, это я! Да куда все подевались? У меня хорошая новость! Я схватила трубку: — Какая? — Привет, Аннабель! — воскликнула Кирстен. Как не похоже на монотонный ровный голос Уитни! Я села и устроилась поудобней. Кирстен обычно болтает без перерыва, и с ней можно целый вечер провисеть на телефоне. — Здорово, что ты дома! Как дела? — Хорошо. — Я немного подвинулась направо, чтоб видеть Уитни. Она хмуро кидала семена в горшки. — А у тебя? — Великолепно! — Кто б сомневался. — Помнишь, я рассказывала тебе про занятия режиссурой, на которые я хожу в этом семестре? — Да, — ответила я. — Так вот. Нам к промежуточному зачету задали снять короткометражный пятиминутный фильм. Но для показа, куда все пойдут, выбрали всего два! И один из них мой! — Ого, здорово! Поздравляю! — Спасибо! — рассмеялась Кирстен. — Знаешь, я понимаю, что это всего лишь учеба, но все равно я счастлива! Режиссура и искусство общения… они очень изменили мой взгляд на мир. Брайан говорит, что я учусь не только говорить, но и показывать, а еще… — Стоп, — перебила я ее. — Кто такой Брайан? — Ассистент преподавателя искусства общения. Он помогает на занятиях и проводит дискуссии в маленьких группах по пятницам — я их тоже посещаю. Он — просто чудо! Такой умный! Слушай, я горжусь своим фильмом, но на следующих выходных придется о нем рассказывать целому залу! Я ужасно боюсь! — Ты боишься? — По-моему, страх моей сестре не присущ в принципе. — Ты? — Вообще-то, да. Мне придется рассказывать о фильме толпе незнакомцев. — Ты ведь столько раз выступала перед незнакомцами! Даже в купальнике! — Это совсем другое дело! — возразила Кирстен. — Почему? — Потому что… — Она вздохнула. — Понимаешь, фильм — это что-то очень личное. Настоящее. — Да… Понимаю… — неуверенно согласилась я. — Ладно. До показа еще целая неделя. Вы там за меня болейте! — Конечно! А о чем он? — Мой фильм? — Да. — Трудно сказать… — начала Кирстен и замолчала, но конечно же продолжила: — Вообще, он обо мне. И Уитни. Я взглянула на сестру: она разрывала еще один пакетик с семенами. Интересно, понравится ли ей фильм Кирстен? — Серьезно? — То есть это художественный фильм. Но в его основе реальные события. Помнишь, когда мы были маленькими, мы поехали кататься на велосипедах? Уитни сломала себе руку, и я везла ее домой на руле. Я задумалась. — Да-да! Это был… — Твой день рождения. Тебе исполнилось девять лет. Папа тогда вместо праздника повез Уитни в больницу. Ей наложили гипс, и они вернулись как раз к торту. — Точно! — Я все вспомнила. — Так и было. — Ну вот, фильм об этом случае. Но немного отличается. Я могу тебе его скинуть. Я тут, правда, пока кое-чего доделываю, но в целом ты все поймешь. — Давай! Здорово! — сказала я. — Но только если он кошмарный, так и скажи! — Да не может быть! — Все прояснится в субботу, — Кирстен вздохнула. — Ладно, мне пора… Я, собственно, о фильме и хотела рассказать. У вас там как, все хорошо? Я снова взглянула на Уитни. Она забросила в горшки еще земли и теперь, прищурившись, поливала их из шланга, разбрызгивая вокруг воду. — Да. Все хорошо. Я повесила трубку, и тут хлопнула входная дверь. Я вышла в прихожую и встала в арке перед столовой. Уитни аккуратно расставила свои горшки на подоконнике и протерла края. Затем, уперев руки в бока, заявила: — Все равно ничего не получится! — А может, и получится! — возразила я. Уитни взглянула на меня. Интересно, она сейчас раскричится или в очередной раз съязвит? Но Уитни лишь, опустив руки, ушла на кухню и включила там воду. Я же стала рассматривать горшки на окне. Земля в них была черная, посыпанная удобрениями и приятно пахла. Кое-где блестела на солнце вода. Может, задание и правда глупое и зимой ничего вырастить не удастся, но как же здорово, что семена хотя бы посажены и, возможно, прорастут. Их не видно под землей, но молекулы там взаимодействуют, а семена набирают силы и старательно пытаются прорасти.