Zippers Down

Молчи наедине с собой, Один ты будешь здесь едва ли. Ведь духи мёртвых, что толпой Тебя при жизни окружали, И в смерти вновь тебя найдут: Их воля явственнее тут...

Он стоит на пепелище, на костях и на крови, сжимая одинокий листочек в руке с неуклюже перечеркнутыми именами. Холодный ветер гоняет воспоминания по выжженному лесу. Не осталось нечего кроме черных камней, таких же черствых, как сердце того, кто сделал это. Где-то за пригорком, здания разлетелись, как домик Ниф-Нифа. И так же, как в детской сказке во всем виноват волк. Один чертов волк, что жаждал власти и крови. Память хрустит под подошвами одинокого охотника. По тихим и пустым коридорам школы теперь проносятся разве что листья, опавшие по осени. Он больше не увидит дочери, её друзей, он не увидит сестры. Не услышит заливистый смех за семейным столом, не зайдет в оружейный подвал старого дома. Дома, которого нет. В городе которого нет. Добро пожаловать в Бэйкон Хиллс, мистер Арджент. Дышите и чувствуйте дуновение смерти, дикие крики за углом горящего города. Он возвращается каждый год, каждый год шепчет имена, чтобы не забыть. Каждый год, 1 мая, в 17:42 он закрывает глаза, стоя в центре неметона и молит мертвецов с добрыми глазами о смерти. Каждый год, он делает зарубку на дряхлой коре дерева. Тяжелый охотничий нож глубоко прорезает старое дерево. Сегодня она шестая. Он сидит, вращая в руке древние четки, с причудливыми узорами и потертыми трещинами. Сквозь мертвенный прозрачный туман поднимается багровая луна, и он буквально видит, как в трясине бродят призраки тех, кого он не смог спасти. Прости Джон, прости Мелисса. Прости Скотт, простите Лидия и Дэнни. Прости Джексон, простите Пэрриш и Бойд. Прости Айзек, простите Кора и Дерек. Прости Стайлз. Арджент садится в машину и едет прочь. Воды реки болезненно-шафранового цвета и они не струятся к морю, они всегда безжизненно неподвижны под алым оком солнца. В русле реки стоит городок, такой же, как когда-то был Бэйкон Хиллс. Такой же неприметный, но полный тайн городок. Одной из таких тайн была девочка-спичка, девочка с горящими волосами. Девочка, что падала/пропадала каждую ночь в дешевой квартире старого мотеля. Девочка-эпилептик. Эрика бежала прочь, бежала из мертвого города, города, где никогда не была своей, но где не была чужой. Она умирает каждую ночь, с каждым гребанным клиентом, что жаждет владеть ею. Эрика настолько привыкла к чувству внутренней пустоты, что в густо накрашенных глазах не было слез уже много лет. Она привыкла к мужчинам, от которых веет бумагой и предательством. Привыкла к их желаниям, привыкла к боли и грязи. Эрика часто лежала на кровати, глядя в потолок пустынными глазами, пока очередной верный муж кончал в неё. Она была каждым воплощенным желанием. Хотите дерзкую тигрицу? Получайте. Робкая школьница? Наслаждайтесь. Хотите ударить? Бейте сильнее. Она была никем. У Эрики не было амбиций, они умерли в том проклятом городе, в тот момент, когда погасла полуулыбка самого дорого ей человека. Запах пота повис в тесной и душной квартирке. Тень омерзения пряталась в каждом углу. Каждый день, водосток видел новый поток спермы и крови, который Эрика судорожно смывала с себя регулярно. Хрупкое тело покрывали синяки, оно еще больше краснело под натиском грубого волокна мочалки. Не сбежать, не отмыться. Она застряла здесь, каждый раз заново и по кругу, который никогда не разомкнется. Она всё чаще топит эмоции в бутылке, просыпаясь на полу после очередного приступа. Когда же ты сдохнешь, дорогуша? Сколько раз человек может погибать и все же оставаться в живых? Как трудно дышать. Эрике хватает денег на еду и на нитки, чтоб заштопать рваную одежду. Она выходит из дома ранним утром и сморит, как унылый солнечный свет ползет по верхушкам деревьев и по кирпичным крышам. Город буквально на мгновение замирает в дремоте, а после начинается шум. Звенит велосипед почтальона, стучат бутылки с молоком на порогах дома. Таким утром, Эрика шла мимо шоссе, кутаясь в старый свитер, в котором она бежала из Бэйкон Хиллс. Она зашла в минимаркет на заправке, чтоб купить чего-нибудь, что помогло бы ей уснуть в этот день, когда услышала до боли знакомый голос позади себя. - Эрика? Впервые ей захотелось плакать. Она знала, что он жив, кажется, только он и выжил в тот страшный день. Она повернулась, посильнее, кутаясь в свитер: - Кристофер, - её глаза, не подали признаков жизни. Он постарел и дело не в лишних морщинах, а в усталости, в боли, в горе, что поселилось в каждой клеточке его кожи. Он по-прежнему красив и лучится заботой, такой Кристофер Арджент. - Как ты? – тихо спрашивает он, внимательно рассматривая девочку-спичку. Чуть склонив голову - Жива, - выдыхает она. Они оба понимают, что другого ответа не может быть, - Зайдете? Я живу неподалеку. - Ненадолго, - кивает охотник, и его щетина серебрится в белых лучах расцветающего солнца. Они идут молча, слова никогда не были для них обоих необходимостью, скорее дополнением. Утро обволакивает их, согревая снаружи, но не внутри. Эрика отворяет дверь, впуская гостя в дом – его жалкое подобие. Ей кажется, что он все понимает, он все видит. Эрика снимает свитер и её руки покрыты синяками. Её шея, её ключица. Царапины от грубых мужских рук по всему телу соломенной девушки. Шершавые пальцы сочувственно касаются плеч девушки, и когда она поворачивается, невыносимость боли в глазах обоих захлестывает их. У них не осталось никого. Дрожащими пальцами, Эрика тянется к его лицу и пробегает пальцами по его лицу. Он закрывает глаза, полные боли, когда она тянется к его губам. Эрика впервые что-то чувствует, когда мужчина касается её. Впервые она хочет смотреть ему в глаза, когда он нависает над ней.