Remember to Forget

ЛЮК — Люк, выходи! Мы должны поговорить об этом, — говорит моя мама, стоя по другую сторону двери. Я сижу на холодном деревянном полу, коленями прижавшись к груди, а спиной опираясь на дверь. Кусаю губы и впитываю боль, пока она не уходит. Кусаю сильнее, до той степени, когда я больше не чувствую боли, а только скрежет своих зубов. — Пожалуйста, впусти меня, — умоляет она. — Поверь, мне больно так же сильно, как и тебе. Делаю глубокий вдох и протягиваю руку к двери; она замирает в воздухе на пару секунд, прежде чем я поворачиваю замок. Иду обратно к кровати, ожидая, пока мама войдёт в комнату. Она выглядит очень уставшей и расстроенной, её глаза наполнены тяжестью боли, а губы дрожат. Всё это как будто состарило её ещё лет на двадцать. Она смотрит на меня, и я смотрю на неё в ответ, но никто из нас не решается заговорить. Хотя она ожидает этого от меня. — Я не хочу этого с тобой делать, Люк. Но это наша последняя надежда, — говорит она, садясь рядом со мной на кровать. Я не решаюсь на неё взглянуть, просто хрущу костяшками пальцев. Слышу её тяжёлый вздох. — Твой рейс через два дня. Я хотела бы поехать с тобой, но, к сожалению, не могу, — теперь я смотрю прямо на неё. — Это лучшее для нас, лучшее для тебя. — Мы с твоим отцом… — останавливается она, её голос дрожит, — мы просто хотим снова видеть тебя счастливым. После этих слов я покидаю комнату, бегу вниз по лестнице прямо к входной двери. Оставляю это всё позади, за дверью, выхожу на улицу; холодные капли дождя обжигают кожу. Но мне всё равно. Я продолжаю идти по темной улице. Единственным источником света являются уличные фонари. Пинаю камушек ногой и слышу его всплеск в луже. Ненавижу это. Почему мои родители поступают так со мной? Переезд в Мэн к моему отцу совсем не выглядит как решение всех моих проблем. Я почти не знаю его, и я практически уверен, что и он ничего обо мне не знает. Мы не виделись уже три года. Всё, что я получал от него — это открытки и подарки на праздники. Он ушёл, когда мне было четырнадцать. Тогда все было идеально. Идеальная семья, идеальные друзья, идеальная жизнь. Все, что я тогда делал, — это спал, ел и играл в видеоигры. Что могло быть лучше? Хотелось бы вернуться в то время, когда все было так просто. Но сейчас всё непросто. Мама говорит, что я должен уехать отсюда по многим причинам. Одно из них то, что мне нужно отдохнуть ото всего, к чему я так привык, и испытать что-то новое. Я не могу находиться здесь, это заставляет меня помнить. Она хочет, чтобы я забыл, все хотят, чтобы я забыл. Но как можно просто взять и забыть о единственном человеке, о котором я так заботился? Это не так, как будто я вдруг смогу щёлкнуть выключатель и всё станет хорошо. Я встречусь с новыми людьми, которые ничего не знают обо мне. Это может и хорошо, а может и плохо. Это также и новые психологи, и терапевты, которые попытаются узнать всё обо мне. Я не хочу проходить через это ещё раз. Все эти вопросы, ответы, тесты, рисунки — я ненавижу их. Я только смог привыкнуть к своим нынешним докторам, как мне нужно снова начинать сначала. Пытаясь защититься от дождя — сильнее натягиваю капюшон на голову, засовываю руки глубоко в карманы и продолжаю думать. Тяжёлый вздох вырывается из моей груди. Как же я хочу, чтобы всё было иначе. Так или иначе, каким-то образом, но я хочу, чтобы всё было как когда-то. Как всё могло стать настолько ужасно? — Прекраснейший, — говорю я; слова как будто сами слетают с языка. — Сегодня прекраснейший день. — Ты прекраснейший, — говорит Делия, улыбаясь. Я смотрю на неё и вижу ямочки у неё на щёках. Ещё она немного прикусывает язык, когда очень широко улыбается. Это был последний раз, когда я видел её улыбку. Я моргаю и потираю глаза, пытаясь остановить воспоминания. Они такие же яркие в моей памяти, как будто это случилось вчера. Но это не так. Это случилось шесть месяцев назад. Целых сто восемьдесят два дня назад, если точнее. Каждый раз, просыпаясь, я не хочу больше просыпаться. Я хочу, чтобы всё было по-другому. Хочу, чтобы она была сейчас здесь, со мной. Но её нет. Я сижу на обочине, борясь с головокружением. Это случается довольно часто, когда я слишком много думаю, как правило, о том инциденте. А я очень много думаю. Обычно, у самых молчаливых людей самые громкие мысли, а мои просто умоляют о помощи, хоть мои губы и неподвижны. Встряхиваю головой и обнимаю её руками, чувствуя, как дождевые капли стекают по спине. Я вытягиваю руку и пытаюсь поймать несколько капель; наблюдаю, как вода сочится через небольшие щели между пальцев. Разжимаю руку и смотрю, как капли падают на землю, разбиваясь о тротуар. Это как будто ты на вершине мира и всё идеально, но вдруг мир, на котором ты стоишь, рушится, и ты падаешь в пропасть. Всё меняется. Ты уже не на верхушке, ты где-то на дне, отчаянно смотришь, как все живут полной жизнью, а ты застрял в этой луже. Вот так я себя чувствую. Мне интересно, какого это — не чувствовать дождь на своей коже или не слышать звук падения капель. Мне интересно, какого это — сделать последний вдох. Мне интересно очень многое. Большую часть своего свободного времени я провожу в раздумьях. Мимо проезжает машина и вскоре останавливается прямо передо мной. Свет фар заслепляет меня всего на секунду, но я уже знаю, чья это машина. Такая знакомая потёртая синяя краска и несколько вмятин разной формы делают эту машину узнаваемой практически везде. — Садись в машину, — говорит Калум, опуская стекло. Он всегда знает, когда я ухожу из дома или когда у меня проблемы. Он всегда приходит мне на помощь. Я закатываю глаза от недовольства, но всё равно сажусь в машину, по пути выключая радио. Как всегда музыка в его машине играет на полную катушку. Меня очень раздражает, что он такой счастливый и беззаботный, когда мир такое ужасное место. Мне не очень нравится Калум, скорее всего потому, что он напоминает мне о днях, которые я не хочу помнить. Но он терпит меня и мне приходится терпеть его. Он, наверное, единственный, кому всё ещё удаётся меня терпеть. Он укоризненно смотрит на меня и спрашивает: — Снова поругался с мамой? Я киваю, стараясь на него не смотреть. — Она рассказала тебе? — интересуется он. Я растерянно смотрю на него. Как он узнал об этом первым? — Она хотела знать, что я думаю обо всём этом, — отвечает он на мой незаданный вопрос. Он всегда знает, о чём я думаю, и я понятия не имею, как ему это удаётся. Со злости сжимаю руки в кулаки, костяшки пальцев белеют. Калум знал и ничего мне не сказал? Смотрю на него, мой взгляд наполнен злостью и обидой. — Послушай, Люк, — говорит он, выезжая на дорогу, — я хочу вернуть моего лучшего друга. Я знаю, что всё это тебе уже порядком надоело, но ничего ещё не помогло. Может это сработает, понимаешь? Я вздыхаю и смотрю в окно; наблюдаю, как дождевые капли стекают по стеклу. Мне интересно, какого это — быть каплей? Могу поспорить, они делают вид, что это гонки. Интересно, разве их жизнь длится всего пару секунд, и они умирают, разбиваясь о землю? Хочу быть каплей. Потому что им всё равно. Калум продолжает о чём-то говорить, но я уже не слушаю. Я постоянно игнорирую его болтовню, и он знает это, но всё равно продолжает. Он никогда не сдаётся. Ненавижу это. Ловлю себя на мысли о жизни в прекрасном штате Мэн. Это же за тысячи километров вдали от Австралии. Я не понимаю, как переезд в такую даль сможет мне помочь. Во всяком случае, это может ухудшить ситуацию. Ничего не поможет мне, никогда. Они могут отправить меня хоть на Марс, я всё равно не поменяюсь. Люди не могут полностью исцелиться, если хоть однажды были сломлены. Они как будто разбитое стекло — кучка мелких осколков, которые уже не удастся склеить. Невидимые, грубые и разбитые. Если бы я мог исцелиться и собрать все кусочки воедино, я бы попробовал, но я не стану. — Люк? Люк! — говорит Калум, вырывая меня из раздумий. Я смотрю на него и изо всех сил пытаюсь выразить своё недовольство. Смотрю до тех пор, пока он снова не начнёт говорить. — Как я и говорил, — продолжает он, — я думаю, что тебе следует поехать туда без каких-либо ожиданий. Просто будь собой и всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Это то, что все говорили шесть месяцев назад, да и до сих пор говорят. Я выгляжу так, как будто всё в порядке? Нет. Ничего уже не будет в порядке. — И, — добавляет Калум, — Делия хотела бы этого. Она хотела бы, чтобы ты был счастлив. Её имя заставляет меня вздрогнуть; я нервно прикусываю губу. Всё, что она когда-либо хотела, — это видеть меня счастливым. Ну и посмотрите на меня сейчас. — Извини, я не... Ну, ты знаешь... Прости, — нервно говорит Калум, давясь словами. Я отворачиваюсь от него и пытаюсь забыть, как и всегда. Пытаюсь забыть то, что буду помнить вечно. — Что мы будем делать? — тихо спрашивает Калум, чтобы сменить тему; он нервно стучит пальцами по рулю и кусает губы. — Я же знаю, что ты не хочешь возвращаться домой. Я пожимаю плечами. Он знал, что мой ответ будет таковым, но всё равно спросил. — Может, возьмём пиццу? Ты голоден? — снова спрашивает он. Я снова пожимаю плечами. — Ладно, пицца так пицца. Остаток пути мы проводим в тишине. Единственным звуком оказывается стук дождя по крыше автомобиля и шорох резины по асфальту. Хочу, чтобы всё было настолько громким, чтобы заглушить мои мысли, но это невозможно. Я всегда останусь со всеми своими мыслями, останусь думать, пока они не заглушат меня. Мы добираемся до пиццерии, и Калум как обычно делает заказ за нас обоих. Он знает, что я хочу — большую колу и пиццу Папперони. Я сижу за столиком и наблюдаю, как он теребит в руках чек, облокотившись на стойку. Одна его бровь поднята, как тогда, когда его что-то раздражает. Уверен, это я. Я всех раздражаю. Он садится напротив меня, ставя на стол пиццу. Берет кусок и жадно впивается в него зубами. Улыбается и слизывает соус с губ, прежде чем снова укусить. — Ты вообще собираешься есть? — спрашивает он с полным ртом, кивая на пиццу. Машинально тяну руку за куском, хоть и совсем не голоден. Я вообще редко когда бываю голоден. — Когда ты уезжаешь? — спрашивает Калум. Отхлёбываю немного содовой и достаю телефон из кармана. Калум с нетерпением ожидает моего ответа, он даже перестал есть. Монотонный голос начинает звучать из моего телефона, читая то, что я только что написал. — Я уезжаю через два дня. Несколько далеко отсюда находится Мэн? Калум прикусывает губу, размышляя. — Я не знаю. Наверное, очень далеко. Снова печатаю. — В Мэне очень холодно? — Ага, — отвечает Калум, — прямо как в твоём сердце. Закатываю глаза и перевожу свой взгляд на него. Он поднимает руки вверх в безмолвной защите. — Плевать, — читает голос, — я рад, что там холодно. Ненавижу эту жару. Может мне удастся замёрзнуть до смерти. — Даже и не думай об этом, — серьёзно отвечает Калум. Киваю и хмурю брови. Я имею ввиду всё, что я говорю. Ну, или, вернее, не говорю. Потому что последний раз я разговаривал 182 дня назад.