To fill an empty space

Когда она начинала играть на виолончели, она не могла даже правильно держать смычок. Гладкое дерево, глубокое звучание и странное чувство умиротворения запали ей в душу на всю жизнь. С того самого момента, как Тамаре исполнилось девять и она впервые завязала свои длинные рыжие волосы в пучок, чтобы те не мешали играть, она упражнялась в игре на виолончели каждый день. Она брала инструмент во все поездки и могла играть даже посреди ночи, если этого сделать не удавалось днем. Звуки виолончели ласкали ее слух каждый день. Наставники буквально умоляли ее заниматься музыкой профессионально, изучать ее, но Тамара отказалась. Это ранило так же сильно, как и лечило ее душу, словно одержимость заполнить внутреннюю пустоту. И вот, Тамара стала юристом, переехала в Лондон, нашла уютную квартирку и начала встречаться с парнем. Но все это уходило на второй план, когда она буквально пряталась в своей «музыкальной» комнате, садилась напротив огромных окон и начинала играть. Ее молодой человек не понимал ее любви к «большой скрипке», он прекрасно мог обойтись и без струнной мелодии, помогавшей Тамаре дышать и продолжать жить. Виолончель заполняла пустоту в ее сердце, которая постоянно делала больно, с самых ранних лет, сколько Тамара себя помнила. Музыка помогала, но временно – девушке становилось больно снова. Будто что-то очень важное, из той, прежней жизни, было настолько далеко от нее, что даже виолончель не всегда спасала. - Тамара, ты можешь прекратить играть, пожалуйста? Уже три часа ночи, - Леонард дотронулся до ее плеча, и по щеке Тамары скользнула тихая слеза. Комнату освещал лишь лунный свет. - Я еще не закончила, - всхлипнула девушка. - Тамара, у тебя весь завтрашний день в распоряжении. Она покачала головой, но Леонард лишь аккуратно забрал из ее рук смычок. - Тебе нужно показаться кому-нибудь. - Все в порядке, просто… Но она лишь обессилевши отложила виолончель, бережно устроив ее в чехле. Тамара покорно легла в постель рядом с молодым человеком, обнявшим ее со спины, и положила ладонь на его руку. Она была благодарна ему за то, что он заснул и дал ей уйти. Ее взгляд задержался на виолончели, и древесный запах инструмента казался ей таким знакомым, словно она чувствовала его еще до того, как впервые взяла виолончель в руки. Когда Тамара играла, она чувствовала себя неприкосновенной, в безопасности. Словно это был не музыкальный инструмент, а оружие. Лук и стрелы, например. Она провела множество ночей размышляя о том, что заставляет ее чувствовать то, что она ощущает. Никто не придавал значения инструменту; ни один из ее учителей. Один наставник как-то спросил, не оплакивает ли она смерть кого-то близкого (Тамаре тогда было двадцать). Возможно, оплакивает. Спала она плохо. В квартире выше на полу лежал толстый мягкий ковер, заглушающий шаги бармена, живущего там. Однако Тамара все равно слышала эти шаги. Тамара часто пыталась прикоснуться к потерянному, к последнему кусочку головоломки под названием «ее жизнь». Она окончила юридический университет как одна из лучших студентов года, работала в международной компании, специализирующейся на взимании денег с фирм-должников, жила с прекрасным мужчиной, которого не любила, но знала, что он будет с ней до конца их дней несмотря ни на что. Все было хорошо, даже лучше. И от этого на душе становилось только паршивее. Проснувшись чуть позже девяти, она почувствовала себя лучше. Конечно, она не стала ближе к истине, но жизнь продолжалась. Тамара приготовила завтрак для себя и Леонарда, даже поцеловала молодого человека в макушку, прежде чем покинуть дом, неся в руках виолончель и направляясь в музыкальную школу, где до сих пор занималась раз в неделю. Это был холодный январский день, фактически первый выходной в году, и девушка вдохнула морозный воздух, улыбаясь чистоте и свету этого дня. Это был хороший день. Действительно хороший. Школа пребывала в привычном субботнем волнении, когда Тамара вышла из метро и направилась вверх по ступеням современного здания. Обычно по субботам здесь проводились разнообразные конкурсы и репетиции, соревнования хоров и небольшие частные концерты. В маленьких студиях же обучение шло своим чередом: уроки игры на фортепиано или скрипке, пение и танцы. Тамара поднялась на второй этаж, минуя балетные классы, пока не дошла до знакомого пустого коридора, освещенного ярким светом ламп. Шесть дверей справа, восемь стульев напротив окон слева и светлый деревянный паркет. Она аккуратно расположила свою виолончель на одном из сидений и взглянула на часы. Девушка пришла на двенадцать минут раньше, чем надо, но была рада томящему ожиданию. Стоило ей только присесть, как что-то заставило ее подняться на ноги вновь. Вообще-то, никаких уроков перед ее здесь не проводилось. Андрей приезжал из Бирмингема каждую субботу и не занимался ни с кем до одиннадцати, но из одной из комнат доносилась музыка. Сначала девушка попыталась не обращать внимания, но музыка становилась все громче и громче, так что игнорировать звучание просто не удавалось. Тамара прикрыла глаза, и ее тело расслабилось благодаря мягким звукам виолончели. Кто бы это ни играл, его стиль был невероятен. Здесь было все: и терпение, и четкость, и оптимизм, но ни намека на услужливость. Что-то в этой игре было жестко, пронзительно и глубоко. Она не знала, сколько просидела на стуле просто слушая музыку до того момента, как встать, последовать за звуками и, открыв дверь, тихонько прислониться к косяку. Она не думала, просто была заинтересована, но его игра настолько тронула ее и пробудила что-то внутри, что она не была способна сделать хотя бы шаг. Поэтому она просто стояла, прислонившись к дверному откосу, слегка поглаживая пальцами гладкую стену, и смотрела на него. У него были темные волосы средней длины; на нем были надеты белая рубашка, темно-синий кардиган и черные джинсы. В какой-то момент он наклонил голову так, что Тамара могла видеть его лицо, но даже с закрытыми глазами его вид поразил ее, словно удар молотка. Она сползла по стене и почувствовала, как ее колени столкнулись с полом; она никогда не отворачивалась от него. Не могла. Тамара не знала, откуда взялись воспоминания за последние тридцать лет ее жизни и куда пропали прежние, но он был, был там, в ее голове. Его теплая улыбка, искренний смех, звонкий голос, мягкие прикосновения… Нет. Я видела, как ты умирал. Мир вокруг поплыл, ей пришлось прижаться к стене, чтобы не упасть. Даже если бы она попыталась снова подняться на ноги, это не возымело бы успеха. Земля тряслась, а глаза заполнили слезы. Она помнила это лицо, помнила, как он взглянул на нее в последний раз, и как вся боль человечества обрушилась на нее, когда он ушел. Тамара помнила, как обнимала, целовала и оплакивала его. Она похоронила его под звездами и навещала, пока мир не обернулся вспять. И вот она, с разбитым сердцем, ноющим с самого момента его смерти, последний кусочек паззла, столетия спустя, все еще любящая его. Он, должно быть, услышал ее всхлипывания или увидел, что кто-то открыл дверь и вошел внутрь, потому что мужчина прекратил играть и подошел к Тамаре. Она с трудом поднялась с земли. Вот он, стоял перед ней, все еще на пару дюймов ниже ее, но все такой же прекрасный, молодой и здоровый, как раньше. Ему потребовалось всего пару секунд, чтобы почувствовать то же, что чувствовала Тамара. - Нет. Это было тише, чем шепот. - Ты не можешь быть ей. Она взяла его лицо в свои руки. Слезы солеными струйками стекали по ее щекам, когда он приблизился к ней, и сомкнул вокруг ее тела руки, бережно обнимая и зарываясь носом в ее волосы. Он обнимал ее и шептал что-то непонятное, хотя она и не должна была понимать. Тамаре было достаточно того, что он был рядом, словно никогда и не уходил, и это было единственным, что ее беспокоило. - Я видела, как ты умирал, - повторяла она снова и снова, глотая слезы. – Я хоронила тебя… Она почувствовала, как он грустно улыбнулся ей. - Я знаю, - прошептал он и поправил прядь ее рыжих волос. – Не могу поверить, что мог никогда больше тебя не увидеть. И тогда он просто поцеловал ее, и она забыла, как дышать и двигаться. Она прильнула к нему, не желая не отпускать его больше никогда. - Я так скучал по тебе, - прошептал он, целуя Тамару в лоб. – Никогда не осознавал, насколько сильно. Она закивала и сильнее прижалась, снова закрывая глаза и вдыхая его такой знакомый запах. Позже, когда Андрей предложил им сыграть вместе, они играли с такой легкостью, какой Тамара никогда не ощущала. Они многозначительно переглядывались, сидя друг напротив друга и играя одинаковую мягкую мелодию. Виолончелист лишь хмуро наблюдал за своими учениками. - Забавно. Я знал, что вы сработаетесь, но не предполагал, что настолько, и всего за одно утро, - наконец сказал Андрей с грубым русским акцентом, когда все запланированное было сделано, и ему нечего было добавить. Тамара никогда не видела наставника молчащим, обычно он беспрестанно шутил или вставлял мелкие замечания. - Маленькая звездочка и необработанный бриллиант, явившийся с гор… Да это же просто сюжет для какого-нибудь фильма, - усмехнулся Киллиан. - Явившийся с гор? – засмеялся Андрей и поднял брови. - Родился и вырос в Инвернессе, - ухмыльнулся тот в ответ. Вот они, снова, эти дерзость, оптимизм, все, что она так в нем любила. - Что насчет музыки, так лично для меня вы словно были созданы друг для друга, - проговорил Андрей. – Киллиан, я хочу, чтобы ты репетировал с ней хотя бы раз в неделю сверх твоего постоянного расписания, хорошо? Он поправил очки. - Тамара может, кстати, помочь тебе подыскать квартиру. - Ты переезжаешь сюда? – она даже не пыталась скрыть своей радости. Он пожал плечами и засмеялся. - Киллиан будет играть в Лондонском симфоническом оркестре уже в марте, если его дядя не станет возражать, - Андрей одарил Кили предупредительным взглядом. И пусть здесь она не могла ничем помочь, сейчас им было все равно, когда они вместе ужинали и когда лежали рядом в постели, соприкасаясь телами, не ощущая течения времени. Это была первая ночь, которую они провели вместе, забыв про все преграды, когда-либо разделявшие их.