Битва не для одного

Звонок телефона выдергивает Гордеева из сна, столь долгожданного, сколько и непродолжительного. Операция Аллы Евгеньевны Лобовой продлилась слишком долго, невыносимо напряженные послеоперационные часы, наполненные постоянным контролем за состоянием тяжелых Лобовой и Емельянова, принесли с собой еще одну трагедию – с инфарктом слег сам Олег Викторович. И всю прошедшую ночь Александр Николаевич пытался разорваться между ролью врача и будущего мужа, переходя от одного тяжелого пациента к другому, стараясь отвлечь странно спокойную, ни разу не закричавшую, не заплакавшую и не проронившую лишнюю пару слов Леру от всех бед, свалившихся на неё. И только под утро, убедившись в стабильности всех пациентов реанимации, Гордеев позволил себе сжать в объятьях Леру, устроиться на неудобном диване в ординаторской, накрыться пледом и уснуть. Практически на автомате он достал трубку из кармана халата и ответил, искренне надеясь, что звонящий действительно хочет сказать что-то важное. Где-то на подсознательном уровне отметилось, что Леры с ним на диване нет. - Гордеев, слушаю, - бодро кинул в трубку мужчина. - Вот скажи мне, друже, - голос Куратова был удивительно спокойным, каким-то расслабленным, но в тоже время настораживающим, - ты кем меня считаешь? - Не понял, - честно ответил Саша, старательно прикидывая, что имеет в виду старый друг. – Куратов, честно, если у тебя ничего важного…. - Ты меня за садиста или изверга принимаешь, да? – как ни в чем не бывало, продолжил Вадик. – Вот если бы ты позвонил мне и сказал: «Доктор Куратов, освободите доктора Чехову от занятий, потому что она вчера ассистировала мне на сложной операции, а ночью помогала следить за переполненной реанимацией», я бы понял и даже коньяк не потребовал. Если бы ты сказал мне: «Вадик, друг, отпусти мою жену, Лерочку Чехову, с этих занятий, ей сейчас совсем не до того», я бы понял и был бы только рад выполнить просьбу наконец поумневшего друга. Но посылать на занятия еле живую девчонку, только что пережившую столько… У меня это вызывает только один вопрос: ты идиот или правда меня за монстра принимаешь? - Вадь, - сжав пальцами переносицу и окончательно просыпаясь, протянул Гордеев. – А ты вот сейчас о чем? - Так, - бросил Куратов, теряя терпение. – Ты вообще в курсе, где твоя жена? - Понятия не имею, - честно ответил хирург, осматривая ординаторскую и не находя в ней ни сумки, ни вещей Леры, ни её самой. - А я вот имею, - издевательски пробормотал Вадим. – Так что давай вставай, приходи к нам в гастроэнтерологию и забирай свою Лерочку, пока она мне всех пациентов не вылечила. Потому что, поверь мне, двадцатилетней девчонке после всего пережитого надо думать не о язвах и гастритах, а о мужском плече, коньяке и теплой постели. - Черт, - ругнулся Гордеев, подавив желание выразиться намного сильнее и заковыристее. – Уже иду. - Давай, - уже с намеком на улыбку, а не раздражение, сказал Куратов. – Всему-то тебя учить надо. Нажав кнопку отбоя, Гордеев вылетел из кабинета, мгновенно распугав весь младший медперсонал. Забрав из рук подлетевшей Лебедевой, усталой и испуганной, последние результаты анализов тяжелых пациентов и выслушав её тихое и неуверенное «В реанимации тихо, Лобов в кардиологии, говорят состояние стабильное», Александр Николаевич направился прямиком во владения своего друга, превратившиеся на ближайшую пару месяцев площадкой для практики студентов-медиков экспериментального курса. На бегу просматривая анализы и убеждаясь в том, что состояние Емельянова, Лобовой и Чехова стабильно, он проскочил в гостеприимно распахнутые двери гастроэнтерологии. Первым попавшимся на его пути оказался, как ни странно, растрепанный Владимир Рудаковский. - Доктор Рудаковский, - громкий, властный голос Гордеева заставил студента вздрогнуть. – Вы доктора Чехову не видели? - Она в седьмой палате, - заикаясь, ответил Вовка. – А что там… - С Лобовыми и Денисом все хорошо, - на ходу бросил бывший куратор, про себя добавив «настолько, насколько это возможно», и пошел дальше по больничному коридору. Уже у самых дверей палаты он столкнулся с Куратовым и идущей вслед за ним Лерой. Чехова выглядела собранной, спокойной, может, чуть отрешенной, но её огромные шоколадные глаза были непривычно застывшими, неживыми. Взгляд Леры был словно направлен внутрь себя, и даже не смотря на то, что она отвечала на вопросы Куратова и, судя по виду зав.отделения отвечала толково и правильно, она явно прятала за этой маской врача то, что не могла пережить. Слишком много всего произошло, слишком много всего навалилось на хрупкие девичьи плечи, сгорбленные сейчас под гнетом всех проблем и, главное, мыслей. Саша мог с точностью до миллисекунды сказать, когда Лера его увидела. Первоначально мелькнувшая в её глазах искра радости сразу же сменилась тревогой, а затем быстро стала перерастать в панику. Еще до того, как из побелевших губ Леры вырвалось приглушенное «Денис», Гордеев выпалил: - Все хорошо. С Денисом все отлично, - заметив, что облегчение в глазах Леры почти мгновенно смылось новой волной паники, он продолжил. – И с Лобовыми тоже. Мимолетная улыбка, не коснувшаяся усталых, словно пустых глаз, появилась на лице Чеховой, но не продержалась там и нескольких минут, сменившись каким-то усталым выражением, словно сил на притворство у девушки совсем не осталось. Двоякое чувство пронзило Гордеева, и захотелось одновременно отругать Чехову за угрюмый вид, не способствующий выздоровлению пациентов, и обнять глупую девчонку, слишком маленькую еще для взрослых игр с заказными убийствами и фальсифицированными, убивающими пациентов лекарствами. Куратов молча прошел мимо, стрельнув в друга своим фирменным взглядом и бормоча что-то себе под нос, а Лера, поддавшись, наконец, своим желаниям, шагнула в Сашины распахнутые объятья. - Как ты? – совсем не по-врачебному нежно, поинтересовался Гордеев, но Чехова лишь пожала плечами, медленно беря себя в руки и отстраняясь. - Мне больного дали, по клинике язва двенадцатиперстной, - с деланным энтузиазмом проговорила Лера, отводя глаза, - но там еще нужно результатов исследований дождаться… - Ты домой собираешься? – резко обрывает её Саша, но ответ уже читался на лице маленькой, но очень упрямой девочки. – Лера, тебе, да впрочем и мне, надо отдохнуть. И не пытайся спорить, потому что если даже я чувствую потребность в душе и паре часов нормального сна, значит, усталость скоро начнет брать свое, а хирург, у которого трясутся руки и слезятся глаза – это убийца. И без знака плюс. - Саш, у меня практика, занятия, - попыталась возразить Лера, не желая говорить того, что просто боится. Боится выйти из больницы, ставшей за последние несколько дней практически домом, ассоциирующимся с чувством безопасности и надежды, надежды до последнего, финального аккорда. И еще больший страх охватывал Леру, потому что там, за пределами больницы, за пределами абстрагирования, в мире без маски врача-хирурга была боль. Там была боль от убийства родителей. Там была злость на контрафактников, убивающих фальсифицированными лекарствами детей. Там было предательство Лобовых. – Да и Денис… - Лера, - неожиданно серьезно сказал Гордеев, – Дениса я проверю перед уходом и попрошу медсестру позвонить, если что-то вдруг изменится. У него хорошая динамика и несколько часов без меня ничего не решат. Состояние Аллы Евгеньевны тоже стабильное. Заметив, как на последних его словах Лера вздрогнула, Гордеев нахмурился. Не смотря на то, что накануне в операционной Чехова показала себя настоящим хирургом, собранным, абстрагированным от своих взаимоотношений с пациентом, с легкостью переносящим его окрики и вовремя ориентирующимся в ситуации, за её пределами говорить о том, что произошло до злополучной аварии, Лера отказывалась. И это настораживало. Все её состояние, замкнутость и непривычно отчужденное, лишенное нормальных, человеческих эмоций поведение настораживало и вызывало в душе Саши тревогу и чувство беспомощности. Это хирург он с золотым, и даже алмазным скальпелем, а психолог… психолог он с топором, да еще и ржавым и тупым. - А Олег Викторович? – каким-то слишком высоким голосом спросила девушка. - Он в кардиологии, было подозрение на инфаркт, но оно не подтвердилось, - пожал плечами Гордеев. – Можешь зайти к нему, думаю, он будет рад. - Да, конечно, - неуверенно произнесла Лера, и Саша сразу понял, что она этого не сделает. – Знаешь, ты прав. Тебе нужно поехать домой, отдохнуть, а я могу остаться здесь, послежу за состоянием Дениса, да и следователь должен приехать. - Неверный ответ, доктор Чехова, - улыбнулся мужчина, и на миг лицо Леры просветлело. – Тебе тоже нужно отдохнуть. Или ты хочешь Дениса своим видом напугать, когда он в себя придет? - Ну, спасибо за комплимент, - ожидаемо надулась девушка, но Саша просто сжал её плечи руками, встречаясь взглядом с её огромными, шоколадными глазами. - Встретимся в ординаторской, скажем через, - Гордеев посмотрел на часы, подсчитывая, сколько времени уйдет на то, чтобы закончить все дела в хирургии, - часа полтора. Хорошо? - Ладно, - сдалась Лера и даже сделала попытку искренне улыбнуться, потому что Саша сейчас оставался единственным человеком, к которому она могла обратиться за поддержкой. Искренней, честной, не запятнанной предательством. – А как же следователь… - Встретится с тобой завтра, я попрошу Тертель дать ему мой номер телефона, - отмахнулся, убегая, Гордеев, и уже про себя добавил так, чтобы не услышала Лера: – Еще надо понять, что именно следует говорить. Смотря вслед будущему мужу, Лера снова испытала чувство беззащитности, ставшее в последнее время её постоянным спутником. И чем сильнее она становилась, переживая один удар за другим, тем сильнее ей хотелось опереться на кого-то. И сейчас ей хотелось этого больше всего. Вот только не могла она сорваться. Не могла позволить себе минутную слабость, потому что в реанимации лежали убийцы её родителей. Потому что гентофлаксацин загубил много жизней, детских жизней. Потому что человек, непосредственно убивший её родителей все еще был на свободе, и никто не знал, не придет ли он за единственным выжившим свидетелем. И потому что весь этот клубок все еще не был распутан, и свершится ли это, попадут ли виновные за решетку или Емельянов выйдет сухим из воды, было не понятно. Гордеев скрылся из вида, а Лера, прерывисто вздохнув, на секунду сомкнула веки, чтобы подавить подкатившие к глазам слезы. В этой битве она была не одна, и только это спасало её от безумия.