Ложь, Любимая и Нож

Тётя Марина схватила большой кухонный нож привычным, сноровистым движением. Всё-таки годы работы в столовке не пропьёшь, не прогуляешь... И не проспишь даже с таким кавалером, как Арменка. Кстати, где он? — Арменка! — позвала тётя Марина. — Арменка-а-а-а! Иди сюда. Где тебя носит, чёрта усатого? — Мариночка, я здесь, — такой ласковый, такой услужливый. Такой... любимый? Или уже нет, после того, что она узнала сегодня — её Арменка врал ей, её Арменка женат, её Арменка — отец троих детей. Эх, а сколько было надежд устроить с ним свою простую женскую судьбу. Но нет, такие усы только у обманщиков и растут, уж ей-то, Марине, как не знать? Да все соседки только об этом и поют ей в уши день за днём! Надо было слушать их, а не отмахиваться. — Мариночка... Она столько раз делала это с кусками говядины у себя на работе, что сейчас даже не почувствовала ни волнения, ни замешательства, ни, как ни странно, даже малейших сомнений или угрызений совести. Скотина такая! Трое детей у него, а он молчал, партизан хренов! Можно верить мужикам после этого? Ну не гадина ли?! — ШМЯК! — тесак впился как раз туда, куда и было нужно. Марине не хотелось разводить грязь, однако не получилось — стену только так замарало кровью. Струйки, грязно-коричневые на немытой клеёнке обоев, потекли куда-то к плинтусам, пропитывая иссохшиеся старые деревяшки. Зайдёт этот мент, участковый — обязательно ведь заметит, ишь как шарит-то всегда своими зенками. Бабу бы ему выдать, чтобы было кого ебать — не сидел бы на своей дурацкой работе допоздна, не ходил бы по квартирам порядочных людей, не вынюхивал бы преступления там, где их нет... Или есть? Капля крови попала Марине на лоб и медленно поползла куда-то в уголок глаза. Она постаралась стереть оставляемое ею ощущение неприятной щекотки запястьем правой руки — той, в которой держала тесак — но сделала только хуже: теперь кровь была размазана у неё и по лбу, и по переносице. Тьфу ты! Халат ладно, не жалко — специально надела старый, который давно собиралась на тряпки пустить. А вот кухню мыть и самой отмываться потом умаешься. — Мариноч... АЙ! — теперь кровь заструилась и по груди Армена. Дорожки бледно-красного цвета — такого нежного, что он казался почти акварельным — пропитывали майку и терялись в курчавых волосах. — Слушай, ты, косорукий! — праведно-гневную тираду тёти Марины слышал сейчас целый двор. — А поаккуратнее никак не мог зайти? Не видишь — мясо рублю! Я майку-то твою паршивую отстирывать не буду! Сам корячься! — Хорошо, Мариночка, хорошо, только не сердись, — таким же покорным и спокойным голосом, как и всегда, ответил Армен. — Уф-ф, — Марина постепенно успокаивалась — злость отклокотала быстро, у неё по-другому и не бывало. — Я тебя зачем позвала-то? Видишь, какой кусище свинины приволокла сегодня — в столовке перепал. Мясокомбинат-то Соликамский задружиться с нами хочет, чтоб наша директриса, значит, только у них заказы делала. Вот и подарил каждой из наших, столовских, по большому кусману парной свининки. Еле дотащила! А ты не стой столбом, помоги держать, а то эта дура целиком в морозилку не влезет, а мне одной рубить-то его, видишь, несподручно!