Дежавю

Существуют невыносимые страдания, И чтобы надежда не покинула нас, Мы притворяемся, что у нас все хорошо, Чтобы другие ни о чем не догадались. © Florent Mothe Меня зовут Генри Морган. Жизнь моя – история долгая, может, она прозвучит слегка неправдоподобно, может, вы вообще мне не поверите, но я всё равно расскажу ее вам, ведь чего-чего, а времени у меня предостаточно. Я жил полной жизнью, был безумно влюблён, мне разбивали сердце, я бился на войнах и смотрел смерти в лицо. За свою долгую жизнь я пережил много смертей, но только одно начало… Всё началось двести лет назад. Я был врачом на королевском флоте, пожелав защитить чернокожего раба от жестокой смерти, а точнее, выброса его, и без того уже полумертвого, тела за борт самим капитаном этого жалкого судна. Я пожелал закрыть раба собой даже под угрозой выстрела. — Отойдите с дороги, мистер Морган, иначе я выстрелю, вы слышите? — Нет, я не могу этого допустить, потому что дал клятву, – без колебаний ответил я, глядя в чёрные, как кромешная ночная мгла, глаза капитана. — Так тому и быть, – тон был полон снисхождения. И капитан выстрелил. Этот оглушительный звук, напоминающий рычание самых диких львов, обитающих в пустыне, изменил всё. Он выстрелил, и я оказался за бортом — утопая в морских волнах, я понял, что изменился. Я по-прежнему чувствую любовь, удовольствие, боль, моя жизнь такая же, как и у вас. Только с одним маленьким отличием — она не кончается. С того дня, что минул почти два века назад, я оказываюсь в воде и всегда голышом, что приводит к, мягко говоря, неловким ситуациям. Теперь вы знаете о моей особенности столько же, сколько и я. Наверняка я знаю лишь то, что боль настоящая, а вот смерть — нет. По крайней мере, для меня. Я тысячу раз жалел о том, что приобрёл эту способность, ведь у неё нет никаких плюсов — все, кого я любил, со временем умирали, и всё, что у меня осталось — это мой приёмный сын по имени Эйб, которому, кстати, уже к семидесяти годам, значит, я скоро и его потеряю. Нужно смотреть на вещи реально, поэтому я осознаю, что всё, что у меня останется – это антикварная лавка, в которой, я, кстати, сейчас и сижу, попивая двойной виски безо льда. Сегодня День Святого Валентина, и я встречаю его в полном одиночестве. Джо я пока не нужен, она просматривает распечатки звонков какого-то депрессивного подростка, но, как она выразилась, это вряд ли что-то серьёзное, максимум, что здесь необходимо — это психолог. Эйб, и тот ушёл на свидание со своей бывшей женой Марин Делакруа. Я же ни на кого после смерти моей Эбигейл смотреть не могу. Мы оба знали, что так будет, но День Святого Валентина я ненавижу до сих пор, потому что именно в этот день её не стало, и я похоронил своё сердце ещё в 1942 году. «Позаботься о нашем сыне», — сказала она мне, но я так и не выполнил её просьбу, ведь скорее уж он заботится обо мне, чем я о нём. В тот же день, много лет назад, она подарила мне золотые часы с моими инициалами. Они давным-давно уже перестали исполнять свою функцию, то есть, я хотел сказать, перестали вершить свой бег. Но я храню их, как и все наши воспоминания. Эбигейл всегда будет жить в моей душе. Время от времени я вспоминал усталый взгляд её голубых глаз и от этого, кажется, становилось легче. Я рассеянно качнул эти круглые, странные часы на цепочке — что-то в них изменилось, и дело было вовсе не в трещине на стекле циферблата. Странное чувство одолело меня, а затем перед глазами предстали два тёмных силуэта. Женщины и мальчика. * * * — Сегодня день рождения Абрахама, ты же не забыл? – Эбигейл в изумлении застыла. — Нет-нет, я помню, я думаю, можно отметить его в домике у моря, который нам в честь помолвки подарили твои родители. — Что ж, я не против, – вокруг ее глаз проявились морщинки от лучезарной и до боли искренней улыбки. Эйб (так мы ласково звали Абрахама, ведь это было его среднее имя), которому исполнилось десять, с восторгом принял эту идею. Вода – определённо его стихия. — Знаешь, я хочу сказать, что даже если ты откажешься быть врачом из-за своего дара, то я всё равно тебя не покину. Только с тобой рядом мне хорошо. — Я знаю, Эбби, но не обещай того, чего не сможешь сделать. И тебе ли не знать, что вечная жизнь — это вовсе не дар. Мне будет тяжело терять вас всех. Эгоистично с твоей стороны думать иначе. — Я не завидую тебе, Генри, но я хочу сказать, что, быть может, у тебя куда более важное предназначение в этом мире, чем ты думаешь. Намного более глубокое, чем у других. — Чем ты можешь доказать э… — но мой вопрос тогда оборвал судорожный крик нашего сына. — Он тонет! Сделай что-нибудь! Я опрометью бросился в воду, и она мгновенно уколола тело тысячей иголок, кажется, достигая самого сердца, а морская воронка затягивала меня и этого сорванца всё глубже, но я нашёл в себе силы быстро вынырнуть вместе с ним. Эбби ринулась к Абрахаму, который уже яро оправдывался и утешал перепуганную мать. — Мам, прости, я не хотел, – мальчик опустил свои медовые глаза вниз, подавляя стыд, который заставил его бледное лицо на миг залиться краской. — Ты же обещал не заплывать так далеко, верно, мой рыцарь без страха и упрёка? – она постаралась улыбнуться, но у неё не вышло. Точнее, вышло, но как-то слишком надтреснуто и натянуто, словно она не была живым человеком, а маской одного из когда-то живших при дворе королевских шутов. — Прости, – ещё раз сказал Эйб, прижимаясь к матери, и на этот раз она, кажется, оттаяла. — Хорошо. Переоденься во что-нибудь тёплое и идём пить чай. На меня же она в те минуты смотрела с дерзостью, вызовом, суровостью. Со всем, чем угодно. Только не с любовью. — Ты всё ещё считаешь, что твоя особенность, которая открылась столь внезапно, не хороша? Ты видел, как сейчас Эйб цеплялся за возможность жить? Тебе же предназначено прожить тысячи жизней и любить столько же. И быть счастливым тысячу раз — так цени это, ведь ты словно сам Бог, который предпочёл жить среди нас, смертных, понимаешь? Ты мой бог, и разве тебе этого мало, чтобы жить здесь и сейчас, а, Генри Морган?! Я понимал, что она в чём-то права, вот только ей грешно осуждать меня, ведь прежде чем прожить тысячу жизней и в тысячный раз любить, я должен умереть гораздо большее количество раз, чем воскреснуть. Но я смирился. Я просто обнял её тогда, впитал её образ каждой клеточкой и запомнил каждый миллиметр ее тела, доказывая вот уже два века подряд, как она была не права, обрекая меня на страдания. И вот спустя некоторое время мы вместе с испуганным и замёрзшим Эйбом пили чай из странных чашек с изображением белого песца. Он точно отображал наши отношения в тот миг. После этого происшествия Эбигейл словно бы стала аристократичной Снежной Королевой с суровым взглядом, навсегда закрыв от меня своё сердце до самой смерти. Однако на смертном одре она подарила мне эти часы. Это был какой-то знак — я понял отчетливо в тот миг, когда прикоснулся к ним спустя полтора века. Всё закружилось перед моими глазами, тело горело, точно в агонии, и только потом я понял, почему. Женщина и мальчик — лет тринадцати на вид, — ждали меня у ворот старинного здания, напоминающего тюрьму. Женщина плакала, а мальчик сжимал её руку и успокаивающе поглаживал большим пальцем. — Наконец-то! Я так ждала тебя, Люциус! Мне сказали, что тебя больше нет, точнее, Ежедневный пророк только и делал, что трубил об этом! Они писали, что ты там повесился, а позже дементоры высосали из тебя душу… – женщина обняла меня, и тут я понял, кого она мне напоминает. Мою Эбигейл. Те же глаза и платинового цвета локоны, запах которых я жаждал вдохнуть вот уже столько лет. Я понял, что моя Эбби дает мне второй шанс, а этого Люциуса уже, возможно, и нет в живых. — Но теперь всё будет хорошо, правда, Нарцисса? – спросил у неё мальчик, который был похож на неё, как сын — вот только почему он называл её по имени… это мне ещё только предстояло узнать. — Правда, Драко. Вот только я не знал, хорошо ли всё будет, ведь Эбигейл однажды говорила мне о том, что докажет, будто у моего проклятия есть свои плюсы. Она изучала множество магических книг, в которых упоминались причины бессмертия. Большинство из них, разумеется, были не более чем вымыслом, но однажды она сказала мне: — Что подарить тебе на следующий День всех влюблённых? — Пожалуй, часы, – усмехнулся я, — я отдал свои Абрахаму, а их у него украли. — Как украли? Где? – Эбигейл изогнула тоненькую бровь в недоумении. — В школе… — я ухмыльнулся. — Но она же с теологическим уклоном!!! Они не могли поступиться своими принципами… Да уж, сказать, что моя жена была в недоумении – это не сказать ровным счётом ничего. — Поверь, в жизни бывает всякое. — Это намёк, что я слишком дурно разбираюсь в людях? – улыбнулась она и хитринка в светлых глазах зажглась с новой, неистовой силой, но я принял вызов. — И слишком наивна и доверчива, хотя порой мне кажется, что ты мудрее меня в некоторых вопросах, включая вопросы воспитания нашего сына. — Тебе ведь трудно с ним не из-за того, что он не родной наш ребёнок? – игривый тон за мгновение сменился грустным. — Конечно же нет — если ты помнишь, я первым отыскал его и понял, что не представляю жизни без этого мальчика. — Да, ты прав. Я думаю, что необходимо сейчас прервать нашу дискуссию. Мне необходимо побыть одной. — Хорошо, – я поцеловал её руку, точно она не была моей женой вот уже восемь лет, а была какой-то далёкой и незнакомой женщиной. Но это стало для меня началом к открытию величайшей тайны моей жены. Когда я вышел из зала, то увидел, что за дверью меня поджидал Абрахам. Он виновато смотрел на меня, а выглядело это так, словно бы сквозь меня. Впрочем, в этом виноватом взгляде скрывалось что-то ещё. — Ты опять подслушивал? – в моём голосе не было и тени намёка на упрёк. — Ну да, вот только, папа, ты знаешь, нам нужно поговорить, – его полушёпот резанул словно клинком и без того воцарившееся в воздухе напряжение. — Хорошо — я так полагаю, мальчик мой, что нам стоит поговорить вне дома? — Чтобы мама не слышала. * * * Вот уже пару часов мы гуляли по заснеженному центру Нью-Йорка, а он всё никак не решался заговорить. Я уже отчаялся подталкивать его многочисленными намёками, как вдруг сын заговорил: — Мама ищет способ разгадать секрет твоего бессмертия и надеется, что это осчастливит тебя. — Вот только я почему-то не уверен в этом, – мой голос звучал безэмоционально от усталости и беспомощности. Эбигейл — последний человек, которого я хотел бы впутывать во всё это, но я полюбил её, а любовь — самая великая сила, что может только существовать на Земле. — Знаешь, я знаю, что она уже близка к ответу, потому что обратилась к чернокнижнику. Возможно, он, конечно, и шарлатан, но также возможно, что в этой книге есть и разгадка. — А ты знаешь, где хранится эта книга? — Увы, нет, но, я думаю, мама скажет тебе сама, когда разузнает всё получше. Я буду рад, если ты наконец будешь счастлив… но… — Что «но», Эйб? Скажи мне. — Если она избавит тебя от твоего бессмертия, то должна будет умереть сама. Так и случилось: она лишилась жизни, но проверить, стал ли я смертен, мне ещё не удалось. Однако перед смертью, отдавая мне часы, Эбигейл прошептала: — Наступит один такой день в твоей жизни, когда ты перестанешь ценить мою жизнь и станешь ценить свою. — Такого не будет никогда, – я запротестовал тогда, замотав головой в знак несогласия. — К сожалению, я впервые в жизни позволила себе решать всё за нас двоих… Возьми эти часы. Они ждут своего часа уже почти год. Я люблю тебя, — сказала она, поцеловав меня своими уже почти остывшими губами и исчезла, навеки подарив мне всю себя. * * * Спустя двести лет я начал понимать, в чём заключался её умысел. Когда родовая защита с поместья Малфоев была снята, и такие семейные обязательства, как совместный обед, были выполнены, я выпалил: — Я бы хотел почитать какую-нибудь книгу. Где я мог бы сейчас уединиться, Нарцисса? — В нашей библиотеке, конечно, – удивилась женщина, напоминающая лесную нимфу своей грацией, а голосом морскую сирену. — Что ж, спасибо. Я надеюсь, что ты и Драко не обидитесь, если я оставлю вас одних? — Конечно нет, – сказала она, легко поцеловав меня в уголок губ. — Папа, прости, конечно, но за те два года, что ты отсутствовал... словом, у меня есть к тебе разговор. — Хорошо, – от чувства дежавю у меня, кажется, началось головокружение. Когда мы остались вдвоём в библиотеке, Драко наложил какое-то заклинание, — кроме запирающего, — природа которого не была мне известна. — Я хотел поговорить с тобой о том, что знаю причину бессмертия Волдеморта. — И в чём же она состоит? – мой голос прозвучал поистине удивлённо. Мальчишка протянул мне книгу в чёрном кожаном переплёте и зло прошипел — всё равно что змея: — Не прикидывайся дураком, отец. Посмотри в содержании — раздел "Хоркруксы". Это последняя фраза, которую я запомнил после путешествия в магический Лондон, но книга, что мне дал тот мальчик, Драко — это и есть ключ и разгадка ко всему. Эта книга послужила причиной гибели Эбигейл, и когда-нибудь это должно прекратиться. Несомненно, у каждой истории есть конец, пусть и не всегда счастливый, вовсе не свойственный дню Святого Валентина. Невидимые раны Причиняют нам боль большую, чем все остальное, Мы запираем их в глубине души, Но должны ли мы их терпеть всю жизнь? © Florent Mothe