Ярость Харухи Судзумии. Откровения.

«Всякий сон лишь преддверие пробуждения». Мысль печальная, но никакой другой мне не пришло в голову, когда портал, хлопнув, испарился за моей спиной. В нос ударил знакомый запах пыли, взгляд расплылся в оранжевых красках старого-доброго заката. Нагато мирно спала на моих руках, которые стали понемногу неметь, и я невольно залюбовался безмятежностью ее сна. Видимо, под тяжестью моего взгляда Нагато пошевелилась и подняла ко мне голову — лицо ее было чистым и по-детски любопытным. Тут я понял, что, вероятно, уже слишком долго прижимаю Нагато к себе, и поспешил посадить ее на стул. Пришелица все так же не сводила с меня глаз. Я нахмурился, ощущая, что что-то не так в ее образе, и потер подбородок. В этот момент Нагато медленно поднесла руку к лицу и ощупала переносицу. Черт, точно! — Очки. — бесстрастно произнесла инопланетянка, словно вместе с очками потеряла все свои эмоции. Ее пальцы продолжали механически ощупывать лицо. — Должно быть, они остались там. — предположил я. — Хотя я их там нигде не заметил. — Все в порядке. — ответила Юки, и глаза ее приобрели оттенок равнодушной печали. — Я сделаю новые. Она опустила руки, и воздух между ее ладоней вдруг завибрировал. В самом центре этого движения появился крохотный, едва различимый луч света. Встрепенувшись, я опустился на колено и взял ладони Нагато, отчего она остановила то… что бы она там не делала. Ее глаза непонимающе воззрились на меня, а я и сам не понимал, что делаю. — Не стоит. — прозвучал мой голос в запустении клубной комнаты. — Думаю, без очков тебе гораздо лучше. — Почему? — вопрос Нагато поставил меня в тупик. И верно — почему? Какое мне вообще дело? Внутри вновь загорелся тот смутный кризис эмоций, разрывающий меня напополам. Казалось, что я сам не свой, что я опять делаю то, чего никогда бы не сделал. Это стало не на шутку тревожить. — Потому что ты, ну, мило выглядишь… — промямлил я, желая ударить себя по лбу. — Я имею в виду, с очками ты тоже ничего… — Хорошо. — прервала мою позорную тираду Нагато, за что получила благодарную улыбку. Воздух между ее ладоней перестал вибрировать, и я дал ей опустить руки на колени. Наступила тишина. Я неуверенно поднялся на ноги, и тут мой взгляд упал на монитор. На нем сияло все то же изображение червя, по-прежнему искаженное. — Оно ведь так и будет затягивать в себя? — спросил я, и Нагато посмотрела на экран. Ноль эмоций. Вдруг губы Юки задвигались с такой умопомрачительной скоростью, что читать по ним вряд ли бы смог даже лучший компьютер Японии. Это занятие заняло у нее около пяти секунд, по прошествии которых червь на мониторе пришел в движение и молниеносно повернулся обратной стороной. Перевернутый символ был еще более бессмысленным, чем оригинал, но вокруг него теперь не было странных искажений. — Теперь все в порядке. — сообщила Нагато и, не дожидаясь ответа, направилась к своему упавшему стулу, где валялась ее сумка. С несколько глупой физиономией я протянул руку к экрану и провел по нему пальцем — нет, никакого погружения. В голове тут же мелькнул образ ребенка, сующего пальцы в розетку. Я тяжело вздохнул, понимая, что устал до невозможности. Встряхнув руками, я поставил стол Харухи на место и водрузил монитор на него. Тем временем Нагато уже взяла сумку и направилась к выходу. — Пока, Нагато. — выпалил я, и инопланетянка остановилась в дверях, чтобы в последний раз окинуть меня пустым взглядом. Казалось, она хочет спросить что-то еще, но нечто не дает ей этого сделать. — Пока. — и дверь закрылась за ней. Я остался в комнате Харухи один. Решив, что делать больше нечего, я взял свою сумку и пошел на выход. Глаза мои остановили взор на шахматной доске, лежавшей среди книг. Тут мне и вспомнилось, что я буду играть в шахматы против Нагато, и у меня внутри похолодело. «Что ж, ничто не мешает мне резко заболеть в день турнира.» — подумал я и потопал прочь. В голове у меня зрела мечта о вкусной еде, поскольку не ел я уже очень давно, о теплой постели вместо твердого песка, о минутке спокойствия, и я даже полуулыбался, пока переобувался. Но, как и обычно, все мои мечты пришлось отложить на неопределенный срок. Почему? Да все просто — когда ты выходишь из школы и тут же натыкаешься на черное, как смоль, такси, двери которого с готовностью тебе открываются, волей-неволей приходится корректировать свой график. Машина помчалась куда-то в сторону окружного шоссе, и тонированные окна надежно скрывали тот факт, что меня увозят черт знает куда. Не то чтобы я сильно устал, чтобы злиться — скорее, все сегодняшние открытия лежали на мне непосильным грузом, и я посчитал, что проще принимать новую информацию в любом виде, чем постоянно пытаться ее отфильтровать и проанализировать. Мой мозг по силе несоизмеримо далеко от мозга Нагато, поэтому я просто молчал и ел шоколадный батончик, пока второй пассажир, сидящий справа от меня, за этим наблюдал. Наконец мне это надоело: — А тебе что от меня нужно? — обратился я к нему, и тот улыбнулся: — Да уж, выглядишь ты очень измотанным. Должно быть, выдался тяжелый день? — Уверен, для тебя это не такой уж секрет. — пробубнил я, сминая обертку от батончика. — Думаю, лучше нам вернуться к теме. — Что ж, ты прав. — и он смахнул прядь волос со лба. — Полагаю, представляться снова мне необязательно? — Деменцией не страдаю. — голос мой был мрачен как повести Эдгара По. — Коидзуми, если не ошибаюсь? — Ицки Коидзуми. — улыбнулся приятный лицом юноша. — Мне приятно наконец с тобой побеседовать. Признаюсь, тем для разговора у нас предостаточно, и количество это увеличивается с каждым днем. Даже не знаю, с чего бы начать… — Начни с Харухи. — сказал я, закрыв веки и опустив затылок на подголовник. — Это ведь она всему причина? — Ох, вижу, что мы запоздали с этим разговором — похоже, ты и так все знаешь. — рассмеялся Коидзуми. — Давай лучше уж я спрошу — кто, по-твоему, такая Харухи Судзумия? — Наглая девчонка, выскочка и сплошное разочарование. — без запинки произнес я, чем вызвал на лице собеседника некое огорчение. — Зная, на что она в действительности способна, невозможно просто сидеть и смотреть, как она спускает все это в унитаз. Что касается ее якобы паранормальных способностей — даже если они у нее есть, ничего хорошего из этого не выйдет и не может быть априори. — И почему ты сомневаешься, что она действительно наделена сверхсилами? — А почему бы мне не сомневаться? — Разве все наблюдаемые тобой, прости за это, паранормальные явления не годятся как доказательства? Я устало посмотрел на Коидзуми. — А ты, видя, как дует ветер, сочтешь это волей Харухи? — Ну, при определенных обстоятельствах… — он засмеялся. — Но в целом, мне понятно. Ты считаешь, что все происходящее, несмотря на прямую зависимость от Харухи, все-таки с ней не связано, верно? — И где же тут прямая зависимость? — Разве ты не заметил, что все эти события, в которых ты уже участвовал, начались непосредственно после вашего с ней знакомства? — Это не единственное объяснение. — Ну хорошо, а как же то, что говорили тебе другие? Нагато Юки не произвела на тебя впечатление? — А почему ты вдруг заговорил о ней? — я помрачнел еще больше. — Потому что лично меня Нагато-сан очень впечатляет, а я, заметь, и сам обладаю определенными способностями. Вот мне и интересно твое мнение. — Допустим, Юки… Нагато-сан и вправду необычный человек, но… — я поглядел на Коидзуми, в улыбке которого мелькнуло превосходство. — Не пойму никак, почему вы так на этой Харухи помешаны? Ицки мечтательно уставился в окно и тепло вздохнул. — Судзумия-сан действительно очень экстраординарный человек. Конечно, слово «помешаны» слишком критично — скорее, мы все связаны с ней, что бы ты об этом ни думал. Разве тебе не кажется странным, что такое могущественное существо как Юки Нагато осторожничает, когда речь заходит о Судзумии-сан? Вся моя Организация, с которой ты уже имел честь познакомиться, существует лишь в тени Харухи Судзумии и следует ее воле, Асахина Микуру, в чьих силах проследить будущее на десятки лет вперед, послушно носит весьма экстравагантные наряды только потому, что Судзумия-сан считает это необходимым. Мы все обладаем силами, способными всерьез изменить жизнь целой планеты, но следуем воле эксцентричной школьницы — это то явление, которое ты сейчас наблюдаешь. Как ты можешь его объяснить? Вот как ты заговорил. Я хмуро взвесил в голове все подходящие гипотезы. — Вы либо сошли с ума, либо сговорились, либо ваша общая игра гораздо более глубока и опасна, а Харухи вы используете как прикрытие. Может, по всему миру идет какая-нибудь тайная война волшебников с пришельцами, в которую вовлечены еще и люди из будущего, а я просто стал случайным свидетелем, для которого вы теперь разыгрываете этот театр? Лицо Коидзуми выглядело очень удивленным. — Признаться, я не ожидал такого разнообразия идей, и, честно говоря, мне и самому было бы интересно посмотреть на что-то подобное, но все-таки реальность у нас не столь захватывающая, чему я, буду искренен, очень рад. Но дело даже не в этом — меня интересует, не находишь ли ты ничего знакомого в своих словах? — То есть? — Только что ты изложил любопытную и даже слегка безумную идею касаемо всего, что тебя окружает, и даже переплюнул в этом ненормальность настоящего положения вещей. Как по-твоему, кто еще из твоих знакомых способен высказывать настолько же вопиющие анормальные вещи? Моя скула дернулась. — Это было просто предположение. — ответил я, незаметно сжав кулак в кармане. — На что ты намекаешь? — Ох, ни на что, все в порядке. — Коидзуми поднял руки в мирном жесте. — Просто отметил, что у тебя великолепная фантазия. — Ты это брось. — буркнул я, отвернувшись. — Давай лучше к делу. Что это за Организация такая по борьбе с атлантами? — Атлантами? — брови Ицки вздернулись. — Ни разу не слышал, чтобы кто-то их так называл. Почему атланты? — Потому что они огромные. — лениво ответил я. Коидзуми вздохнул. — Было бы неплохо, если бы они держали небосвод, а не стремились его разрушить. — грустно сказал он. — Мы называем их аватарами и, как ты верно отметил, занимаемся их уничтожением. Мир, в котором ты оказался, называется замкнутым пространством, поскольку занимает лишь небольшую часть местности и существует параллельно реальности. Обычные люди не могут туда попасть, но мои способности, как и силы всех в Организации, позволяют взаимодействовать с замкнутыми пространствами и населяющими их аватарами — собственно, эти способности существуют только в пределах таких пространств. Сейчас, например, я абсолютно обыкновенный человек. — Вот уж не сказал бы. — перебил я. -- Если для взаимодействия с пространствами нужны какие-то там суперсилы, то как я тогда попал туда? — А вот это тема для совершенно другого разговора. — крайне серьезно сказал Коидзуми, пробудив во мне тревогу. — Тебе ведь пришлось видеть уничтожение одного из аватаров? — Той огроменной фиолетовой штуковины? — я поежился. — Вижу в кошмарах на регулярной основе. — Фиолетовой? — на лице Коидзуми появилось удивление. — Да уж, когда-то я думал, что это просто выдумки. — Увидев на моем лице недоумение, он принялся объяснять: — Дело в том, что наиболее часто аватары имеют голубой или синий оттенок — это так называемый «мирный спектр», к которому относятся такие пассивные чувства, как меланхолия или печаль. Но тот, которого ты видел, относился к «агрессивному спектру» — аватары фиолетового цвета имеют более разрушительную натуру и являются производными, полагаю, злости или даже ярости. — Чьей ярости? — Известно, чьей. — Коидзуми мне улыбнулся. — Ярости Харухи Судзумии. Я опустил лицо на ладони: — А она-то тут причем? — Все просто. — Ицки продолжал довольно улыбаться. — Организация уверена в том, что аватары и замкнутые пространства являются творением Судзумии-сан. Лицо мое исказилось гримасой полного нежелания слышать дальнейший бред, но Коидзуми продолжил: — Три года назад каждый представитель нашей Организации единовременно обнаружил, что обладает силами к выявлению и уничтожению замкнутых пространств. Знание было молниеносным и всеобъемлющим. Нам не составило труда найти друг друга и создать Организацию, поскольку знания друг о друге так же спонтанно возникли в наших головах. Мы приступили к действиям и сумели охватить наблюдением каждую частичку жизни Судзумии Харухи, а знаешь, почему мы выбрали именно ее? — Это тоже просто пришло вам в голову? — Совершенно верно. — расцвел Коидзуми. — Это было необходимой частью знания, предоставленного нам ею, и мы с готовностью взялись за ту работу, которую нам поручили. — Да? — протянул я, подперев щеку рукой. — Так кто такая она по-твоему? — Полагаю, слово «творец» годится лучше всего. — ухмыльнулся Коидзуми. — Судзумия-сан действительно обладает способностями изменять материю и процессы, происходящие в этом мире — более того, она способна создавать пространства, не имеющие к нему отношения. Созидательные способности Судзумии-сан выходят далеко за пределы мирообразующих возможностей самой Вселенной. — Так ты думаешь, что она — бог? — Интересная интерпретация моих слов. — заметил Ицки. — Должен сказать, в Организации есть люди, склонные мыслить точно так же, но что касается основной идеологии — думаю, она немного иного характера. Судзумия-сан обладает огромным созидательным потенциалом, в ее силах менять людей и их жизни, но бог ли она? Это не такой уж и простой вопрос. — Судя по твоим словам, Харухи ни много ни мало предопределила вашу судьбу и, раз уж на то пошло, судьбу Вселенной. Вы и пляшете-то под ее дудку, потому что так она запланировала. Не будь ее, ты бы тут не распалялся о мире и Харухи, словно постиг абсолютную истину. — А ты считаешь, что мир должен быть равнодушен к населяющим его людям? — Я считаю, что мир существует вне зависимости от нас, и у него нет причин уделять нам хоть какое-то лишнее внимание. Наступило недолгое молчание. — Что же, я думаю, что предопределена не столько человеческая судьба, сколько отношение людей к таким сложным вопросам. — улыбнулся Коидзуми, бросая слова вслед исчезающим в окне городским пейзажам. — Если бы у Вселенной была музыка, то, скорее всего, это была бы тишина — слышал когда-нибудь подобное? Несмотря на все необъятное многообразие вещей и событий, Вселенная была совсем не одушевлена, ее равнодушие было равно равнодушию камня, падающего на голову. Не так давно мы жили в мире, в котором от нас ничего не зависело, а эффект бабочки всегда накладывался на кого-то другого, но не на нас. Люди тысячами впадали в депрессию, стоило им узнать, что все по-настоящему интересные вещи случаются не с ними, что мир построен на уравнениях, в которых они никогда не займут место того самого «икса», от которого зависит все выражение, что они проживут жизнь, будучи ничем, а затем сами превратятся в ничто, ведь мир, не замечавший их жизни, пропустит и их смерть. Не пересчитать, скольких эти мысли сгубили, не пересчитать, скольких они губят прямо сейчас. Был ли я счастлив тогда, во времена, когда мир действительно был просто выражением из цифр, существующим вне зависимости от людей и их понятий о математике? Нет, — он усмехнулся и скрыл от меня свое лицо, — я не был счастлив, потому что даже если бы мое счастье горело ярко, как пламя, ничто бы не сберегло его от угасания. Никому в действительности не было дела даже до самого важного — самого факта жизни, и потому мрак равнодушия, нависший над этим миром, рожденный пустой и случайной Вселенной, грозил остаться вечным спутником человека в его тщетном побеге от смерти. — Много пафоса. — заметил я, и Коидзуми вновь расплылся в улыбке: — Может, и так, но об этом мне пришлось думать не один год. Я полагал, что никогда не стану кем-то, кем мне не стыдно быть, кем имеет смысл быть, кем-то, от кого хоть что-то зависит. Сейчас я уже не удивляюсь, но тогда, в день, когда мне открылись мои способности, я был поражен и растерян. Мне казалось, что я сплю, что реальность пропала, что Вселенная, которую я знаю, погибла, и теперь все наконец возымело смысл. В моем первом бою с аватарами я бился как варвар, оставшийся один против целого полка англичан, и мне даже не было дела до того, отражением чего являются эти существа. Я еще не слышал о Судзумии-сан и считал себя избранником судьбы. Я считал, что Вселенная услышала меня. — А теперь ты думаешь, что тебя услышала Харухи? — Нет, я думаю о том, насколько много смысла теперь во всем, что меня окружает. Теперь я не нуждаюсь в кровопролитной борьбе с чудовищами, чтобы понимать, как сильно привязан к своему миру. Ведь он подарил мне то, что осмыслило меня — он дал мне Судзумию-сан. И даже если она исчезнет, чего я, конечно, очень не хочу, знание о том, что мне пришлось пережить, навсегда избавит меня от мыслей о всеобъемлющей пустоте, которая наконец готова к тому, чтобы ее наполнили. — То есть? — Некоторые в нашей Организации считают, что появление Судзумии-сан — это вовсе не аномалия, а полностью закономерное событие в эволюции Вселенной. Представь себе, что все это бескрайнее пространство, полное холода и тьмы, на самом деле тоже развивается, причем не только территориально или темпорально, но и качественно. Новорожденная Вселенная была мертва, ее вела инерция от Большого Взрыва, и это должно было стать концом творения, ведь после взрыва остаются лишь следы разрушения. Но проходит время, и процессы во Вселенной начинают усложняться, и тогда из неодушевленных элементов, связуясь энергией, начинают появляться способные к самостоятельному существованию системы — организмы. Случайности накладываются на случайности, и первые формы жизни, вероятность появления которых не определяется даже миллионными долями процента, не исчезают, а начинают развиваться дальше. Ты ведь можешь проследить эту цепочку до конца? Я устало кивнул, решив не выказывать усердного внимания. Если ищет себе неискушенного слушателя, то тут он явно просчитался. — Взаимосвязи, делающие логичным развитие жизненных форм, рождались постепенно вместе с самими формами, и вероятности совершенствования в ту или иную сторону лишь росли с каждым новым миллионом лет. Теперь же мы наблюдаем нечто едва поддающееся объяснению — организмы, совершенные настолько, что способны анализировать и воспринимать мир и себя. Из чего они состоят? Каждый организм оказывается просто-таки массивным нагромождением куда более крохотных форм жизни, которые, в свою очередь, состоят из химической пыли, когда-то выброшенной из огня Большого Взрыва. Мы все состоим из того, что теперь осмысляем. Для Вселенной нет отдельного определения «жизнь», ведь мы, по сути, просто сверхсложные массы неодушевленных элементов, аномальный физико-химический триумф атомарного хаоса, и то, что нами движет, определяется теми же законами, что справедливы и для камней, и для планет. Сейчас мы в состоянии это обнаружить, и, казалось бы, Вселенная уже в шаге от того, чтобы стать понятой, и вдруг происходит нечто. Что же это? Теперь я с легким интересом следил за речью Коидзуми, лицо которого буквально сияло. — В мире, где основой существования является несгибаемый ход времени и медленно растущая энтропия, появляется феномен, преображающий Вселенную настолько кардинально, что теперь невозможно до конца определить ни причину, ни следствие. Мы не можем точно судить что и когда было создано или возникло, потому что на наши попытки прочертить линию жизни Вселенной она подарила нам Харухи Судзумию. Ты спрашивал, думаю ли я, что Судзумия-сан — бог? Так вот, скорее всего я верю в то, что Вселенная способна устроить себя так, чтобы Судзумия-сан была ее богом, и это — лишь малая доля ее способностей к преобразованию самой себя. — Так что такое Харухи тогда? — спросил я мрачно. — Судзумия-сан — это новый виток развития нашего мира. — объяснил Коидзуми, довольно улыбаясь. — Такова одна из основных наших версий. Исходя из нее, мы как Организация людей, чья жизнь изменилась из-за действий Судзумии-сан, считаем необходимым выполнять ту задачу, которая она на нас возложила, даже если сама она того не подозревает. Поскольку во всех остальных отношениях Вселенная осталась прежней, нам остается лишь опасаться последствий того, что она сама в себе произвела. Ведь то, что появляется во Вселенной, является частью Вселенной, верно? — Это да, но подожди, — я поднял ладонь, — уж не хочешь ли ты сказать, что таким образом вы направляете эволюцию мира? — Очень вряд ли. — добродушно ответил Коидзуми. — Все большое складывается из малого, и наше участие вряд ли настолько уж важно, но мы с честью трудимся на тех ролях, что нам отведены. Мятежность в этом процессе воспринимается нами как мятежность падающего камня. — Поясни. — Это означает, что любая наша попытка воспрепятствовать дальнейшему развитию событий в делах Судзумии-сан повлечет за собой что угодно кроме того, что нам нужно. Мы, как падающий камень, все равно упадем, потому что дело не в том, чего мы хотим, а в том, какие механизмы Вселенной нас ведут. Мы не можем избавиться от Судзумии-сан, потому что, даже если отбросить худший сценарий с тем, как мир просто исчезнет с ее гибелью, мы не можем рассчитывать, что после гибели Судзумии-сан Вселенная не создаст себе новую. — Коидзуми развел руками. — Более того, мы не можем знать, как долго Харухи Судзумия будет единственным таким подарком судьбы. Я представил себе, как по всему миру появляются десятки, а то и сотни эксцентричных, самовлюбленных и избалованных девчонок, способных перекроить реальность, и мне поплохело. Коидзуми усмехнулся. — Мне кажется, я знаю, о чем ты думаешь — я и сам перепугался, только подумав об этом. Многие в Организации боятся, что уже завтра начнется очередной виток, и мы услышим о новых сверхлюдях. Ты будешь смеяться, но одно крыло нашей структуры всерьез предлагало спровоцировать создание временной петли, чтобы избежать такого сценария. Только представь — проживать один и тот же год, отматываясь в его начало, только чтобы не допустить появление новых Судзумий-сан — и это только для того, чтобы защитить те спокойные дни, которые мы уже прожили. Этого, конечно, тоже никто делать не собирается. — он снова поднял руки в мирном жесте, глядя на мое выражение лица. — К тому же, оказавшись в такой петле, ты бы даже не узнал, что в ней находишься, ведь воспоминания стирались бы с каждым повтором. Я свирепо посмотрел на Коидзуми, и он рассмеялся. И как он только может быть таким веселым шутником, говоря о том, что наш мир ходит по краю? Ведь это действительно так, и слова Коидзуми могут навести лишь на то, что каждый новый день мне стоит молиться и благословлять само существование за то, что вчерашний прошел спокойно. Никаких временных разрывов, никаких парадоксов, никаких свертываний Вселенной обратно в сингулярность — обычный день в обычном мире. Сколько же их еще осталось? Я поник. Коидзуми выглядел как депрессивный шутник, больной раком — узнав о диагнозе, он смеется, потому что оказалось, что у жестокого мира, над которым он шутил, тоже есть чувство юмора. Его улыбка раздражала, но я понимал. Я понимал его даже больше, чем того хотел бы. — Выходит, мы всегда на краю? — сокрушенно произнес я. — Ну, как мне кажется, все не так плохо. — ответил Коидзуми. — Ведь если бы Вселенная по какой-то причине сочла свое уничтожение закономерным и обязательным для развития, то, боюсь, мы бы уже давно прекратили существовать. Поскольку развитие и уничтожение противоречат друг другу логически, у нас есть основания полагать, что мы почти не обречены. — Почти не обречены? — поднял я голову. — Чего? — К сожалению, наша логика не всегда сходится с логикой Вселенной. — усмехнулся Ицки. — В этом она похожа, как ни забавно, на все ту же Судзумию-сан, которую мы так же понимаем с ощутимым трудом. Но разве эта таинственность не делает ее еще более удивительной? О чем я еще мог бы мечтать? Я пристально поглядел на собеседника, и мои скулы вздернулись. — Тебе что, нравится Харухи? — моя бровь поползла вверх, и Коидзуми посмотрел на меня с наигранным испугом: — С чего ты взял? — Да тебя послушать, так Судзумия — это дар не столько всему человечеству, сколько одному тебе. Это ведь она, получается, открыла тебе смысл жить — разве это не причина влюбиться? В глазах Ицки отразилось нечто, что напоминало сомнение, но было слишком теплым и печальным. — Ты знаешь, если бы я действительно мог влюбиться, то, скорее всего, мой выбор пал бы на Судзумию-сан. Сила ее ума и способностей впечатляют всех, и эта юношеская воля крушить и переделывать рано или поздно сменится непревзойденной творческой натурой, и Судзумия-сан, я уверен, станет конструировать нечто более осмысленное и полезное. В нашей работе быстро отучаешься верить в случайности, и то, что Судзумия-сан обрела свои способности именно в таком возрасте, когда ее раздирают сомнения, тоже не кажется мне чем-то случайным. Попади такие силы в руки уже взрослого и, скорее всего, сломленного несбыточностью большинства своих надежд человека, и мы бы не знали, что с ним делать. В этом смысле Судзумия-сан как объект наблюдения гораздо удобнее любого другого человека. — Рад, что ты так хорошо устроился. — съязвил я, но Коидзуми лишь покачал головой: — В мире, который я вижу, Харухи Судзумия станет чем-то по-настоящему прекрасным, и когда она расцветет, вся планета расцветет вместе с ней. — Тебе бы стихи писать, а не гигантов дырявить. Не думаешь, что чересчур много надежд возлагаешь на нее? Потому что, готов спорить, сама Харухи ни за что бы с тобой не согласилась. — О, моя радость, что Судзумия-сан не руководствуется моим мнением. — Коидзуми всплеснул руками. — Боюсь, столь серьезную роль мне сыграть не по плечу, и, ради справедливости, она тоже это понимает. Но есть человек, к которому она прислушивается, даже если тот ведет себя как последний грубиян. — наши взгляды встретились, и я послал Ицки волну гнева, на что получил усмешку. — Хочешь ты того или нет, но Судзумия-сан всегда будет прислушиваться к тебе, хоть и причина этого мне до сих пор не очень понятна. Я могу лишь догадываться, но, наблюдая за вами, невольно начинаешь склоняться к мысли, что между вами есть… — Лучше бы тебе не заканчивать эту мысль. — процедил я. Лицо Коидзуми отразило фальшивое недоумение: — Что же тебя в ней так отталкивает? — Спроси насчет меня у Харухи, и, думаю, наши с ней ответы не сильно разойдутся. — мрачно ответил я. — Она просто не способна уважать кого бы то ни было, а я, видимо, кажусь ей игрушкой. Харухи просто не понимает, чего она хочет, и из-за этого проблемы случаются у меня. Даже дружить с Харухи — это мучение, а ты намекаешь на нечто большее? Не пори чушь. — Надо же, — с укоризной заметил Коидзуми, — ты так хорошо ее знаешь? Ни моя Организация, ни фракция Нагато Юки, известная своими безграничными познаниями о сущности мира, ни Асахина Микуру, во власти которой знать все будущее наперед — никто из нас до сих пор не может сказать о Судзумии-сан хоть что-то утвердительное, но ты, похоже, совсем не сомневаешься в своих словах. Не находишь это слегка самонадеянным? — Ни капли. — буркнул я. — Зачем доказывать очевидное? И Коидзуми вновь рассмеялся, на этот раз искренне, посчитав мой ответ смешным. Я нахмурился, и он махнул рукой: — Ох, прости-прости, мне просто показалось, что Судзумия-сан ответила бы точно так же. Мы ехали молча какое-то время, и я размышлял обо всем сказанном. Коидзуми не казался дураком, хотя и вызывал у меня неприязнь своей постоянной неискренностью. — И почему это кажется таким простым? — сказал я тихо, забывшись, но внимание Ицки было безвозвратно привлечено. — В смысле, я раз за разом слышу, что должен следовать за Харухи, что нам прямо-таки предначертано быть вместе, от друзей, от одноклассников, а теперь и от тебя — но разве это действительно так? Я не могу думать о Харухи так, и она, уверен, тоже обо мне ничего такого никогда не думала и не подумает. Скажи ты это ей, и Харухи решит, что тебе голову напекло. Мы абсолютно друг другу не подходим, я бы даже спьяну в такое не поверил, но для тебя это так просто — почему? Коидзуми, вопреки своей привычке к демагогии, ответил не сразу. Он о чем-то думал с минуту, поглядывая в окно, а я вслушивался в едва различимый шум мотора. Наконец Ицки ответил: — Ты знаешь, когда я смотрю на вас, мне совсем не видится конфликт на всю жизнь. Вы ссоритесь, потому что оба живете в строго очерченных мировоззрениях, и каждый из вас убежден в своей правоте. Пойти навстречу означает поступиться собственным правом решать, каков мир на самом деле, отказаться от знания, что хотя бы в вопросе мироздания для тебя все решено. Пойти навстречу означает разбить вдребезги собственное самолюбие, и для тебя не должно казаться странным, почему Судзумия-сан практически не способна признать твою правоту хоть в чем-то. Но ты должен иметь силу признать, что и ее правоту тебе принять совсем не просто. Разве она во всем ошибается? Разве нет в ее словах и действиях хоть капли того, что вдохновляет, а не огорчает? Можешь ли ты принять тот факт, что не все в поведении Судзумии-сан тебя раздражает? — Что, например? — спросил я, но Коидзуми лишь поднял ладонь: — По-моему, если я отвечу за тебя, то никакой пользы от этого не будет. Подумай об этом сам и прими нужное решение. Основное свойство правды в том, что признавать ее часто бывает очень болезненно, и то, что ты зовешь здравым смыслом, окажет яростное сопротивление. Даже самым умным и рассудительным людям приходится иногда впадать в эгоизм… — Откуда ты знаешь, что меня действительно что-то может радовать в Харухи? — А я не знаю. — серьезно сказал Коидзуми. — Но я говорю об этом — вот, что важно. Когда об этом заговорите вы с Судзумией-сан, для вас уже не будет безумной мысль о том, что вы не такие уж и разные. Я не прошу соглашаться со мной — пусть все, что касается тебя, останется при тебе, но не забывай, что все твои действия скажутся на Судзумии-сан и, как следствие, на нас. Может быть, тебе все равно, что с нами будет, но я искренне надеюсь, что ты проявишь все возможное благоразумие. Я прошу тебя хотя бы немного поберечь Судзумию-сан и нас вместе с ней. Со своей же стороны я готов предложить любую помощь и поддержку — только попроси. Мрак из моего взгляда никуда не делся. Коидзуми вздохнул. — У меня никогда не было друзей. — тихо сказал он, и я недоуменно посмотрел на него. У такого-то красавчика — да не может быть! Поймав мой взгляд, он с печалью в глазах улыбнулся: — Прости, это пустяки. Стоило ему это сказать, и вдруг машина остановилась. Я встрепенулся и понял, что за окном находится дворик моего дома. Коидзуми поднял руку в жесте прощания и улыбнулся. — Прошу извинить нас за эту долгую поездку. — в улыбке проскользнула вина. — Для меня было большим удовольствием с тобой побеседовать. Быть может, нам будет непросто поладить, но я все же попрошу — не будь так категоричен с Судзумией-сан. Я не знаю никого, кто бы так искренне и беззаветно полагался на тебя, кроме нее. Подумай обо всем, хорошо? Я нехотя кивнул и вышел из машины. Коидзуми проводил меня взглядом и уже было закрыл дверь, но я произнес: — Может, было бы лучше, если бы ты занял это место? — Не сомневайся в решениях Вселенной. — ответил Ицки. — Она может быть устроена разными путями, но всегда избирает только самые закономерные. И черное такси стремительно укатило, пропав за поворотом. Я остался стоять на крыльце, погруженный во мрак размышлений. Ломило кости, нестерпимо хотелось спать. Кажется, мой организм не отдыхал уже целую вечность. Я прикинул, сколько часов прошло с утра, и что-то внутри меня вздрогнуло. Это был самый долгий день в моей жизни. Но теперь я хотя бы знал, с чем имею дело. Мои глаза поднялись к небу, обнаружив в сердце тоску по звездам Нагато. — Вот ты, значит, какая. — тихо обратился я ко Вселенной. Та, разумеется, промолчала, как и положено.