Ромашки

Мальчишка бежал снизу и уже основательно запыхался; Агаша видела, как он размахивал каким-то конвертом в руке. Поравнявшись с нею, мальчик — один из воспитанников Серинсы, Агаша его узнала, — наконец остановился и уперся руками в колени, пытаясь отдышаться. — Уф… пись… уф… пон… уф… в ру… уф… — Письмо? — спросила она. — Понтифику? Мальчишка кивнул. — Давай сюда. Тот помотал головой и прижал письмо к груди. — Велели… уф… прямо… уф… в руки. — Понтифик спит, — ответила Агаша. — И я не буду его будить, он прилег впервые за несколько дней. Давай сюда письмо, я передам. Мальчик некоторое время колебался, потом, похоже, вспомнил ее и протянул конверт. Агаша подождала, пока он отойдет, и взглянула на подпись. «Журавль Юзуриха». Агаша, подобрав юбку, села на ступени. Писем от Юзурихи Шион ждал с нетерпением, всегда радуясь новой весточке от подруги, но ведь он действительно лег спать всего час назад! А до этого не спал ночь, до того — день, а до того — еще одну ночь. Еще вчера вечером в ответ на ее беспокойство Шион улыбнулся и сказал, что благодаря Космо Святые могут бодрствовать очень долго, но сегодня утром, после утомительной ночи подсчета необходимых для восстановления храма Рака стройматериалов, его уверенности в этом явно поубавилось. Все-таки Агаше удалось загнать его в постель — полученный полгода назад статус главного, хоть и единственного, врача Святилища придавал дополнительный вес ее аргументации — но Шион строго велел разбудить его через два часа, и она знала, что разбудит. Время Шиона было расписано по минутам, ради счастливого будущего Святилища, как и ради того, чтобы у Святилища вообще было будущее, он готов был пожертвовать едой, сном и бог знает чем еще. Агаше, сколько бы она ни пыталась убедить себя, что Святилище превыше всего, никак не удавалось искренне радоваться такой самоотверженности молодого понтифика. Но и сделать она ничего не могла, ограничиваясь тем, что тайком подливала в его питье укрепляющие силы настои. Солнце медленно двигалось по небосводу. Тень от полуразрушенной колонны неподалеку доползла до чахлого кустика травы, пробившегося между ступенями. Агаша встала и, отряхивая юбку, двинулась по лестнице вверх. День, как для весны, выдался теплый, но Шион спал, закутавшись в пуховое одеяло и уткнувшись носом в подушку. Светлые волосы спутались и закрыли лицо; переборов мгновенный укол совести, Агаша нагнулась и прикоснулась к голому плечу. — Пора вставать, Шион. Он просыпался, словно выныривая из трясины — так трудно ему было стряхивать сон. Шион зашевелился, затем, явно превозмогая себя, сел, сонно поморгал, потер ладонями лицо, особенное внимание уделив глазам. Поежился. — Спасибо, Агаша… Ты тут все это время просидела? — Нет, снаружи. Но больных сейчас нет, а лекарственные травы я закончила сеять еще позавчера. Кстати, — она вспомнила о письме, которое до сих пор сжимала в руке, — тебе весточка от Юзурихи пришла. Шион как-то удивительно светло улыбнулся и встал с кровати. — Это вечером. Письмо от Юзурихи — прекрасное завершение трудного дня, — он потянулся к рубахе, потом, видимо, о чем-то вспомнив, взглянул на Агашу. — Прости, я тебя смущаю? Она покачала головой. — Тенео постоянно на заданиях калечится, я на нем уже давно всю мужскую анатомию изучила. Да и мальчишки-ученики часто прибегают с самыми разными травмами. — Зато они боевые, — Шион натянул рубаху и широко, с наслаждением зевнул. — Может, кто-то из них получит материю. Хорошо бы, а то семь лет прошло, а из новых Святых один Тенео… — От него шороху за десятерых, — засмеялась Агаша, и Шион ее поддержал: — Да уж. Слушай, Агаша… Одна из деревень неподалеку предлагает нам рабочих, но так как платить нам нечем, они согласны на обмен — работников за лекарственные травы. Поскольку всем, что связано с лечением, у нас заведуешь ты, я не стал давать ответ, не посоветовавшись с тобой. Давай вечером это обсудим? Заходи ко мне после захода солнца, все обговорим. — Хорошо, — она кивнула. — А пока я схожу, посмотрю, как там посевы. Вряд ли они уже проросли, но вдруг?.. Шион устало улыбнулся и, взяв гребень, принялся расчесываться. Вечером после захода солнца Агаша, как и было договорено, поднималась наверх к храму понтифика, но думала она вовсе не о лекарственных травах, а о Шионе. О том, что нужно любыми способами заставить его отдохнуть. Много ли толку с понтифика, чьи глаза с каждым днем становятся все мутнее, а руки опускаются оттого, что не видно никаких результатов всех усилий? Шион изо всех сил старался бодриться, улыбался, убеждал себя, что все хорошо, что еще чуть-чуть — и Святилище станет совсем таким же, как и при Сейдже, но он прекрасно видел, что прошло уже семь лет нечеловеческих усилий, а результат был мизерным. С этим ничего сделать нельзя было, города никогда не отстраивались за несколько лет, но вот заставить его перестать надрываться было необходимо как можно скорее. Агаша считала ступени, размышляя о том, насколько некрасиво было бы молча напоить Шиона сонным зельем, хотя бы так заставив его отоспаться. А потом можно было и о травах говорить, да и вообще о необходимости отдавать всего себя возрождению Святилища, ни о чем, кроме этого, не заботясь… Впрочем, как выяснилось очень скоро, вопрос успокаивающих зелий Шион, при желании, вполне мог решить сам. Дойдя, наконец, до храма, Агаша постучала, обозначая свое появление, а потом, толкнув дверь, вошла. Шион давно разрешил ей, Тенео, Серинсе и остальным ближайшим помощникам входить без стука. Тенео к этому так и не привык и терпеливо ждал ответа на пороге, а вот Агаша старалась лишить Шиона лишних усилий — пусть даже на то, чтобы дойти до дверей. Вот и сейчас она прошла темный холодный коридор и толкнула дверь в спальню — экономя дрова, во всем храме Шион отапливал только ее, поэтому и найти его чаще всего можно было там. Шион, одетый в рубаху и штаны вместо одеяния понтифика, сидел в кресле спиной к двери и рассматривал противоположную стену. Услышав, как она вошла, он встал и повернулся. — Агаша, это ты? — произнес он, и она поняла, что он сильно пьян. Это было не просто странно — невероятно. Ни разу за шесть лет сотрудничества, ни разу за последние полгода, которые она прожила в Святилище, Агаша не видела его не то что пьяным — даже просто пьющим. Ни стакана вина, ни кружки пива. Она вообще до сегодняшнего вечера уверена была, что Шион алкоголь не употребляет принципиально, а тут оказалось — употребляет, еще как. Шион попытался шагнуть к ней, но споткнулся о собственную ногу и сполз на пол, где и остался сидеть, привалившись спиной к подлокотнику кресла и обхватив голову руками. Агаша кинулась к нему. — Что случилось?! Шион молча показал пальцем на столик рядом с креслом. Там стояли кувшин — взяв его в руки, Агаша поняла, что вина осталось на донышке — со стаканом и лежало письмо, пришедшее днем. Агаша вопросительно взглянула на Шиона, тот кивнул. «…А еще, Шион, мы с Ято наконец-то поженились. Я знаю, такие новости так не сообщают, прости меня, но это все вышло так быстро. Мы остановились на ночлег в одной деревне, а там была красивая церковь, ну и Ято — ты же знаешь Ято, если ему что-то в голову придет, он уже не отцепится — задался мыслью жениться на мне в этой церкви. А я подумала, почему нет? Мы же давно вместе, пора уже нормальную семью создавать. Мы непременно попытаемся заехать в Святилище в ближайшее время, чтобы получить благословение нашего понтифика, да и вообще отпраздновать — не могу же я допустить, чтобы торжественная часть моей свадьбы прошла без моего лучшего друга? Но пока мы продолжаем странствия. Надеюсь, у тебя все хорошо, пиши больше о новостях Святилища, а то мы оба волнуемся. Твой друг, Журавль Юзуриха». — Я — идиот, — глухо и как-то мертво произнес Шион. — Я упустил свой шанс. Я все время думал, что приведу ее в обновленное Святилище, и в нем мы будем счастливы, но я не учел, что простой парень рядом лучше далекого понтифика. Я идиот, Агаша. Она села на пол рядом, не зная, что можно ему сказать. Да, все были живы — а ведь, глядя на его состояние, она и о таких новостях подумала — но было ли от этого легче? Да и она хороша была, следовало давно догадаться — хотя бы по теплоте, с которой Шион вспоминал Юзуриху, по тому, как загорались его глаза при виде ее писем, и как он оживлялся при мысли о том, что когда-то они увидятся. Хотя если бы она и догадалась — что изменилось бы? У нее не было никакой травы, убивающей любовь, и никакой, делающей любовь из безнадежной — взаимной. — Агаша… — вдруг сказал он. — Ты же любишь Альбафику? — Что? — обмерла она. Шион всхлипнул и спрятал лицо в ладонях. — Ты так смотрела на него тогда… наверное, только один Альбафика этого и не замечал. И ты до сих пор ходишь в храм Рыб, когда думаешь, что ты одна. А я видел пару раз. — Это совсем другое, — резковато ответила она, не зная, как реагировать на то, что ее секрет оказался не таким уж и тайным. — Я была ребенком, он стал моим прекрасным принцем, воплощением девичьих грез, и он умер. Не сравнивай нас. Шион не услышал ни слова из того, что она говорила. — Я там был, — ломким голосом произнес он, и Агаша вдруг увидела, что он плачет, — рядом с ним, когда он сражался с Миносом. Он сказал мне, чтобы я не вмешивался, и я не лез. А если бы я наплевал на наш кодекс чести и все-таки помог… Может, Альбафика остался бы жив. Может, я умер бы вместо него. Наверное, так все были бы гораздо счастливее. И столько тоски было в этих словах, что Агаше стало больно дышать. Она обняла Шиона, привлекла к себе и принялась гладить по голове — как гладила самых маленьких своих пациентов, когда они плакали от боли и звали маму. Для них она в такие минуты была мамой, а для Шиона? Она не могла стать Юзурихой, но могла быть рядом с ним в этот миг — когда земля вылетела у него из-под ног, а все, ради чего он боролся, вдруг стало неважно. Он прошел войну, он семь лет тащил Святилище на своих плечах, и он сломался от нескольких радостных строчек в письме. И Агаше не оставалось ничего, кроме как попытаться облегчить его боль хоть немного. В ее объятиях Шион немного успокоился, по крайней мере, у него прекратилась уже начинавшаяся истерика. Агаша вдруг вспомнила Серинсу, рассказывавшую о том, как давно, еще до войны, называли Шиона девушки Святилища. «Барашек». Тогда она посмеялась над этим милым детским прозвищем, но сейчас казалось, что оно подходит ему лучше всего. Не понтифик, ответственный за судьбу всего Святилища. Не великий Святой Овна, переживший войну. Барашек. Такой беззащитный, такой… потерянный. Агаша прижалась щекой к его волосам, а Шион обхватил ее руками, сомкнул ладони на ее спине и затих. Сколько они так просидели, Агаша не знала. Она говорила что-то успокаивающее, убеждала, что Юзуриха — не последняя девушка на свете, что ему всего двадцать пять, что у него вся жизнь впереди. Шион молчал, вцепившись в нее, и когда у нее пересохло в горле, она заметила, что он спит, уютно уложив голову на ее плечо. «Ох… Мне не перетащить его на кровать. Что же делать?» Осторожно выбравшись из его объятий, Агаша нашла выход. Она стащила с кровати пуховое одеяло и укутала Шиона, потом взяла подушку и подсунула ему под голову. «Поспит один раз на полу, ничего не случится. Он столько выпил, что не замерзнет». Подумав, она забрала кувшин с остатками вина и еще один, полный, стоявший под столом. По всему выходило, что Шион основательно подготовился к возлияниям, и она явилась как раз вовремя. Агаша не собиралась потворствовать этой слабости, поэтому отнесла кувшины в другую часть храма — туда, где Шион точно не стал бы их искать. Надо было идти домой, хотя сил не было никаких. К тому же не очень хотелось оставлять Шиона одного — не в таком настроении. Поразмыслив, Агаша нашла выход, написав ему записку и оставив ее на полу возле подушки, а затем зажгла фонарь, вышла из храма и двинулась вниз. Стоило повернуть налево, на обходную дорогу, ведущую вниз, но что-то ее остановило, и Агаша пошла по выщербленным каменным ступеням. Туда, где маячил во тьме неясный силуэт двенадцатого храма. В отсутствие хозяина сад ядовитых роз захирел, потерял свою смертоносность, но ходить туда все равно было тяжело. Иногда Агаша приходила и подстригала пару кустов, а Шион, она знала, в сад не ходил вовсе, пользуясь мало кому известной обходной тропинкой, и сейчас она собиралась пойти туда же. Шипы роз оставались при них и раздирали в кровь руки каждому, кто рисковал протиснуться между разросшимися кустами, и хоть яда в них больше не было — он покинул эти цветы со смертью Альбафики — все равно розы тщательно охраняли этот сад. Наверное, только Альбафика и мог жить среди них. Порой Агаша думала о том, как Шион собирается искать нового Святого Рыб — надеется найти кого-то с ядовитой кровью и привести сюда? Такие мысли казались ей кощунственными. Только один имел право носить золотую материю Рыб, только один был хозяином всех роз на свете, и если бы Шион нашел кого-то еще — в ее глазах это было бы предательством. Но Шион ни разу за семь лет не завел об этом разговор. Тропинка изобиловала ямами и кочками, несколько раз Агаша чуть не упала и уже почти пожалела, что сунулась сюда ночью — и тут черный вход в храм Рыб показался прямо перед носом. Агаша пошарила за разрушенной колонной слева, достала большой железный ключ и с трудом — замок заржавел — открыла дверь. Внутри пахло запустением. Как и в саду, тут она убирала время от времени, сметала паутину, стряхивала пыль, но с каждым возвращением делать это было все труднее. Было больно находиться в полуразрушенном, навсегда утратившем хозяина храме, больно смотреть, как все уцелевшие вещи дряхлеют и превращаются в пыль. У Шиона не было денег и рабочих рук привести в порядок все храмы одновременно, и Агаша боялась, что до тех пор, как очередь дойдет до этого, тут не останется ничего, ни одного предмета, помнившего Альбафику. Кроме материи. Стоящая на возвышении в центре храма, она сияла, казалось, даже во тьме, и ни одна пылинка не падала на блестящую чешую двух золотых рыб. Агаша подошла прямо к ней, поставила лампу рядом — огонек, отражаясь в золоте, начал прыгать по сырым стенам, покрытому трещинами потолку и оконным проемам. Агаша села прямо на пол, в пыль, и, протянув руку, осторожно прикоснулась к материи. — Что я делаю? — прошептала она. — Что мне делать? Материя молчала. — Я не знаю, чего ты хотел бы от меня, — Агаша опустила руку и легла на пол, щекой на сложенные ладони — так, чтобы видеть обеих рыб. Так ей казалось, что она разговаривает с ним. Когда-то Шион обмолвился, что в каждой материи сохраняется частичка всех, кто носил ее когда-либо. Может, и Альбафика слышал ее, ей так хотелось верить в это! — Пожалуйста, не дай мне ошибиться. Не дай мне оступиться. Если я предам тебя… ты зря защищал меня в тот день. Агаша закрыла глаза. Она стояла посреди полуразрушенной улицы и видела только кровь. Кровь на руках, кровь на земле, кровь на золотой материи, капли крови на тонких лепестках белой розы. Ей снова было тринадцать, она замерла за спиной Шиона, закрывая ладонью приколотую к платью розу. Подаренную Альбафикой розу; Агаша защищала ее, словно веря, что вместе с цветком сохранит и его жизнь. Напротив стоял Минос, и он был самым страшным в жизни, уродливым разрывом в доброй и мирной ткани ее бытия. Минос нес смерть, нити Миноса ломали судьбы, в ухмылке Миноса собрались все ночные кошмары, от которых маленькая Агаша просыпалась с криком. А напротив этого воплощенного ужаса стояла лишь одна золотая фигурка, окровавленная, обессилевшая, но готовая до конца сражаться за все, что было в этом мире доброго и светлого. Агаша хотела помочь, хотела защитить, хотела, несмотря на страх, обратить на себя внимание Миноса, отвлечь его от Альбафики, но ее губы словно запечатали, ее тело словно заморозили. Шион защищал ее, следил, чтобы она не попала под удар, а она хотела лишь спасти Альбафику, но само ее тело, казалось, было против… Она бежала по каменистой дороге, сбивая ноги до крови, и никак не могла догнать. Шион все время был впереди, он нес хоронить мертвого Альбафику, и окровавленный, когда-то белый плащ трепетал на ветру. Агаша никак не могла догнать Шиона, но знала — он плакал. Он хотел умереть вместо Альбафики, думал, что так будет лучше всем, а она хотела догнать, хоть раз прикоснуться к мертвому лицу и сказать Шиону — он сражался с Миносом, потому что так хотел, и так было нужно. Но расстояние все увеличивалось, и как бы Агаша ни неслась, как бы ни кололо в боку и ни горело в легких — догнать их никак не удавалось… Она сидела на полу в разрушенном храме и срезала пробивающиеся сквозь трещины в полу розы. Она собирала букет, откуда-то зная, что букет этот — на могилу. Скрипнула дверь, Агаша обернулась, розы посыпались из ее рук, потому что Альбафика — живой Альбафика — шел к ней через храм. Агаша вскочила, готовая бежать к нему, готовая кинуться в его объятия и никогда больше не дать ему уйти, но он успел первым. Оказавшись рядом, Альбафика обнял ее, и Агаша уткнулась лицом в его закованную в золото грудь, плача навзрыд, умоляя не отпускать и топча оказавшиеся под ногами розы. Альбафика поцеловал ее в макушку и отпустил. Агаша осталась стоять посреди храма, полными слез глазами глядя на щели в полу, где на глазах осыпались и увядали розы, а их место занимала мягкая зеленая трава… Агаша проснулась на рассвете. Фонарь давно погас, шея затекла, а все тело окоченело. Она поднесла замерзшие пальцы к губам, отогревая. — Спасибо, — прошептала она, обращаясь к двум золотым рыбам, ярким даже в рассветном сумраке. Теперь она знала ответ. — Выпей это. Шион со стоном взял стакан, сделал глоток и тут же выплюнул. — Пресвятая Афина, что это?! — Средство от похмелья, — Агаша ухмыльнулась. — Но почему оно такое гадкое?! Неужели нельзя было добавить в него меду? — А это затем, чтобы отбить у тебя охоту в следующий раз так напиваться, — она поставила рядом с Шионом тазик и кувшин. — Выпьешь — умывайся и переоденься. Я потом постираю твои вещи. А я пока схожу посмотрю, есть ли у тебя что-то съедобное, о великий пьяный понтифик. Лицо Шиона явно выражало мысль: «Прилично ли хорошо воспитанному, никогда не поднимавшему на женщину руку молодому мужчине, некогда Святому Овна, а сейчас понтифику, образцу для подражания всех будущих Святых, бросаться стаканом в обнаглевшую лекарку», но он смог перебороть себя, сгрести всю свою силу воли в кулак и глотнуть зелья. — Молодец, — похвалила Агаша и отправилась на кухню. Когда она вернулась с подносом, на котором стояли миски с хлебом, сыром, вяленым мясом и кувшин с яблочным компотом, Шион уже выглядел трезвым — зелье действовало. Он умылся, переоделся в чистое и даже причесался, так что о вчерашнем безобразии напоминала только его непривычная бледность. — Вот, поешь, — Агаша поставила поднос на столик и взяла кусок сыра. — Я тоже позавтракаю, если ты не против. Шион потянулся за хлебом, отломил кусочек, но начинать еду не спешил. — Послушай… я вчера много глупостей наговорил? — Достаточно, — не углубляясь в подробности, ответила Агаша. Шион тяжко вздохнул и налил себе компота. — Я ведь давно смирился с тем, что она выберет Ято. Я же не дурак, я все понимаю. Но где-то в глубине души, видимо, надеялся… не знаю, на что. Агаша промолчала. — Зато теперь я точно знаю, что был прав, — Шион улыбнулся, и Агаша почему-то подумала, что у него красивая улыбка. Да и вообще Шион красивый. Да, у него карие, а не синие глаза, и светлые волосы всегда взъерошены и не хотят лежать ровной волной, но он красивый. И добрый, ответственный, спокойный. Что еще надо было этой Юзурихе, спрашивается? — Теперь ты можешь возрождать Святилище для себя, — Агаша подмигнула. — Ну почему… — задумчиво произнес Шион. — Для тебя. Для Тенео. Для Серинсы. Для всех детей. Для Доко, который вернется сюда однажды. Разве вас мало? Некоторое время они ели молча, потом Агаша сказала — неожиданно для себя: — Мне сегодня снился Альбафика. — И что? — Шион встрепенулся. Агаша чуть помолчала, думая, как правильно сказать, потом выбрала самый простой и ясный вариант. — И он отпустил меня. Повисла тишина. Шион, похоже, осмысливал сказанное. — А ты его отпустила? — вдруг спросил он. Агаша задумалась. Слишком рано было говорить об этом, память все еще кровоточила, но все-таки что-то было не так. Словно сам воздух стал другим, и мир вокруг немножко изменился. Не стал лучше или хуже — просто изменился. А еще… а еще, пожалуй, перед ней появились пути. Те самые, которых она, заблудившись в его саду, раньше не видела. Сейчас же розовые кусты расступились. Не исчезли, не создали для нее широкую дорогу — чуть-чуть расступились, давая протиснуться, но и этого было достаточно. — Раньше я думала, что его розы слишком глубоко проросли в моем сердце, а сейчас… сейчас я не знаю. — Ты же выращиваешь лекарственные травы, — Шион улыбнулся своей обычной светлой и немного грустной улыбкой. — Ты должна знать, как не позволить прорасти тому, что самовольно посеялось. — Да, нужно посадить что-то свое, например, ромашку. У некоторых сортов очень длинные цепкие корни, а в лекарственном деле сушеной ромашки много не бывает… — Агаша потерла лоб. — За всеми этими садово-огородными метафорами я почти забыла, о чем мы говорили. Шион рассмеялся, и это так радостно было — смотреть, как он смеется. Усталый Шион, печальный Шион, разбитый Шион нравились ей гораздо меньше, чем этот. И сейчас, в этот самый миг, Агаше хотелось, чтобы в его жизни было как можно больше смеха. Мальчишка не плакал, только пыхтел и едва слышно постанывал — среди учеников рыдать от каждой травмы считалось позором. Агаша осмотрела длинную рваную рану на ноге, покачала головой и принялась смазывать бинт мазью. — Два раза в день на перевязку, — строго велела она, закончив обрабатывать рану. — Иначе все загноится, нога почернеет и отвалится, а без ноги ты никогда не станешь Святым! Серинса не одобряла запугивания детей, но Агаша прекрасно знала, как они любят забывать обо всех возможных врачебных назначениях. Мальчишка клятвенно пообещал приходить и осторожно, держась за стенку, уковылял прочь. — Следующий! — позвала Агаша. Вошел еще один мальчик, с разбитым носом. Этот был младше и хныкал, размазывая слезы по чумазому лицу. — Бесполезно запрещать вам драться, — сокрушенно пробормотала Агаша, накладывая повязку. — Почему вы все уверены, что лучший Святой — тот, который набьет больше всего морд и сильнее всего покалечится в процессе? Хотя, если у вас перед глазами такой восхитительный пример Тенео… После мальчишки с разбитым носом был еще один, и Агаша была уверена, что это уже все. По крайней мере, когда она в последний раз выглядывала за дверь, больше там никого не было. Поэтому она со спокойной совестью занялась приготовлением заживляющей мази — в Святилище она использовалась в огромных количествах. — Следующий! — все-таки для порядка позвала она и удивилась, когда дверь скрипнула. — Привет, Агаша. Это тебе. Она обернулась. Возле двери стоял Шион. А в руках он держал большой букет белых ромашек.