You, Me, Coffee and Tea

Они сидели на кухне и молчали, что было крайне необычно, потому что обычно заткнуть Циско можно было только едой (и то не всегда, что причиняло невыразимую боль всем культурным людям вокруг, во всяком случае, самому Хартли уж точно), ну а Хартли обычно легко придумывал что-то, чем можно было Циско больно поддеть, чтобы потом посмеяться над тем, как неловко тот пытается сочинить ответную колкость. Сейчас общение между ними шло в основном взглядами: Хартли пялился, понимал, что пялится, и пытался пялиться перестать, Циско смотрел так, как будто в любой момент готов был начать обороняться. Это, в принципе, было бы нормально, так как любимым развлечением Хартли были издёвки, если бы вместо азарта в глазах Циско не мелькало… Хартли великодушно назвал это настороженностью, хотя больше напоминало страх. — Я вижу, как в твоей голове крутятся шестерёнки, — прохрипел Циско еле слышно (Хартли и не сомневался, что тот сломается первым). У него вокруг горла был обмотан в три слоя толстый красный вязаный шарф, но это была не самая необычная деталь его облика на данный момент. — Давай уже. Ну? Хартли помолчал ещё с минуту, пытаясь понять, как сформулировать то, что не давало ему покоя. Ладно, шарф, и красный припухший нос, и слезящиеся глаза — это всё были вполне нормальные признаки болезни; он ещё мог понять, зачем Рамон собрал волосы в хвост, в лаборатории он тоже так делал, хотя почему резиночка была махровой, розовой и с маленькой пластиковой пчёлкой сверху, он даже думать не желал. Не это его волновало. Он был геем, стопроцентным, с золотой звёздочкой, и знал об этом с двенадцати лет, так что никогда в своей жизни до этого момента ещё не пялился на женскую грудь. Тем более на эту конкретную, не крупную, но ясно различимую грудь, прикрытую сейчас растянутой футболкой с изображением магистра Йоды — не то что бы он ждал от Циско отменного вкуса в выборе домашней одежды, учитывая, в чём он ходил на работу... Вообще-то, Йода очень успокаивал. Как будто что-то в мире ещё стояло на своих местах. — Циско, — сказал он в итоге очень спокойно, осторожно подбирая и тщательно выговаривая слова, и выказал беспокойство только тем, что стиснул до боли пальцы вокруг тонкой фарфоровой чашечки с горячим кофе. Не то что бы это его касалось, но это выбивалось из стройной картины мира, а этого Хартли потерпеть не мог. — Зачем ты — почему ты — ты выглядишь... похожим на девушку. Вот так. В решении любой проблемы главное — это первый шаг. Хартли свой сделал, теперь оставалось ждать реакции. Циско смотрел в ответ долго, не меньше минуты, не моргая и ничего не говоря. Потом — Хартли невольно вздрогнул, — почему-то начал ржать, но это было больно делать с распухшим больным горлом, и в итоге он принялся тихо стонать и обхватил шею ладонями. Ангина — неприятная штука. — А ты как думаешь, гений ты наш, — пробурчал он, когда боль немного ослабла. Хартли еле смог разобрать искажённые хрипотой слова, зато отметил, как в одно мгновение расслабились сведённые плечи. — Я думал о возможности пересечения с реверс-вселенной в момент пробного разгона ускорителя... — пожав плечами, легко сказал он, остро поглядывая на Циско, чтобы не пропустить следующую реакцию. Циско снова расплылся в... о, да, прекрасно, он опять начал хохотать. Для поклонника научной (трижды ха-ха) фантастики он слишком мало ценил объяснения, выходящие за рамки привычного. Хартли утешил себя тем, что теперь ему хотя бы снова станет больно, и мстительно ухмыльнулся, увидев подтверждающую это гримасу. — Ты, к моему большому сожалению, не раз рассказывал о своей семье, так что второй версией стал брат-близнец, — продолжил он. — Я никогда не говорил, что у меня есть брат-близнец, — Циско ухмыльнулся, и это явно было лучше, чем те загнанные взгляды, которые он бросал на Хартли с того момента, как тот появился на пороге его квартиры с поручением от Харрисона, так что — исключительно потому, что к жизнерадостному идиоту-Циско Хартли привык больше, чем к Циско как идиоту напуганному, — он решил пожертвовать каплей своего достоинства и дальше двигаться в том же околобредовом ключе. В конце концов, он всегда потом может сослаться на то, что у Циско была температура и ему этот разговор привиделся. — Ты говорил, что у тебя есть старший брат, — педантично указал он, принимая самый честный вид, способный убедить в его непогрешимости суд присяжных и всю католическую церковь. — Откуда мне знать, может быть, вы с ним дизиготные... — Он старше меня на семь лет! — взвыл Циско, правда, всё ещё еле слышно: благословенна будь ангина, которая делала Рамона терпимо тихим! — Процесс вынашивания детей не всегда идёт по плану... — Оставь моего брата в покое, Хартли! — Циско беззвучно рассмеялся, поминутно охая и морщась. — Хм. Хорошо. У коммунистов был один фильм про андроида, сделанного по образцу живого ребёнка... Циско демонстративно стянул резиночку и подёргал себя за рассыпавшиеся по плечам волосы, изображая высшую степень отчаяния. Хартли закусил губу и опустил взгляд, проглатывая смешок — эмоциональные пантомимы Рамона были порой безумно смешными, но он не собирался его поощрять. Этот человек совершенно не умел разводить работу и личную жизнь, с него бы сталось потом устроить то же самое в лаборатории. Снова. — Цисси, — пророкотала, вплывая в комнату, высокая полная женщина. Хартли при знакомстве попытался заговорить с ней на испанском и был встречен полным непонимания взглядом; вы же мигранты, ты сам говорил, обиженно заявил он Циско, как только они остались наедине — ага, ответил Циско, только переехали мы из Канады, и мамин родной язык — французский. — Цисси, милая, я нашла твои чертежи. — Спасибо, мама, — Циско взял свернутые бумаги из её рук, быстро их проглядел и передал Хартли. С появлением матери он снова ссутулился, и улыбка, вроде бы вернувшаяся на его лицо, куда-то испарилась. — Вот так, теперь ты можешь отнести их Харрисону. Пока-пока, приятно было тебя видеть. — Уже прогоняешь? — спросил Хартли таким тоном, словно не доказывал Харрисону час назад, что посылать его в гетто, в котором наверняка проживает Рамон (в итоге это оказался обычный район среднего класса, Хартли был разочарован), это жестокое, несправедливое наказание. Что поделать, мозг учёного штука сложная, несговорчивая и очень хваткая, и если он почувствовал интересную задачку, он от неё не откажется, пока не раскусит до самого ядрышка. — Мы ведь разобрали ещё не все теории, — он усмехнулся, демонстрируя абсолютное нежелание понимать намёки. Циско ответил ему жгучим взглядом, обещающим кары небесные и земные. — Действительно, зачем так торопиться, — радостно загрохотала миссис Рамон. Если верить ощущениям, она говорила ничуть не тише, чем взлетающий истребитель, Хартли готов был прийти сюда с аппаратурой и произвести замеры. Как Циско мог спать под эти звуки? — На улице такая метель, а молодой человек без шапки! Давайте я вам ещё кофе сварю? — не дожидаясь ответа, она заговорщицки подмигнула, а потом стала возиться у плиты, и несколько мучительных минут Циско и Хартли сидели молча, не решаясь заговорить о чём-то, пока их могут услышать. Впрочем, миссис Рамон успешно компенсировала их молчание непрерывным потоком болтовни. — Такая была коса, такая коса, а потом раз — и ножницами! Канцелярскими! Под корень! Не хочу, говорит, не буду! Бедного отца чуть удар не хватил! — причитала она, извлекая из настенных шкафчиков невероятное количество самых разных сладостей. — Ладно хоть сейчас обросла, на человека похожа, скоро снова можно будет заплетаться, да, милая? — она походя потрепала Циско по голове. Циско старательно кивал, когда мама поворачивалась, и принимался попеременно изображать то невыносимые страдания, то удушение Хартли, как только она возвращалась к шкафам, и явно не ценил самопожертвование, на которое Хартли пошёл, чтобы докопаться до правды. Какой неблагодарный лабораторный материал этот Рамон. Десять из десяти не рекомендуют. — Просто для справки: версию с тем, что ты не ангиной заболел, а стал жертвой странного биоинженерного эксперимента доктора Сноу, я уже отмёл. Хотя я не сомневаюсь, что Кейтлин хватило бы и ума, и исследовательского интереса, чтобы это сделать, она бы не выпустила экспериментальный образец из лаборатории, — сообщил Хартли, когда миссис Рамон так же степенно удалилась, загромоздив весь кухонный стол вазочками с конфетами и джемом. — И как? Есть ещё варианты? — Циско подозрительно пригляделся к вазочке с абрикосовым джемом, зачерпнул немного чайной ложечкой и попытался съесть. Конечно, через секунду уже привычно застонав. Идиот, не способный учиться на своих ошибках. — Один, — честно сказал Хартли. — Предположим, что в уравнении есть утяжка, свободная одежда и, я полагаю, инъекции гормонов. Не возьмусь определить марку, но примерные сроки... — Я сам прекрасно знаю марку, примерные сроки, дозировку и даже возможные побочные эффекты, Хартли, и если захочу освежить их в памяти, обращусь к своему врачу, так что избавь меня от этих деталей, — Циско закатил глаза. — Что подводит нас к финальному умозаключению, — Хартли потарабанил пальцами по столу. — Трансгендер в процессе перехода, смею предположить? — Lex parsimoniae, — Циско вздохнул, сделал глоток и снова застонал: даже пить, очевидно, было больно. — Эти пляски с безумными версиями были наглядным образцом того, как работает твой мозг — потому что, чувак, тогда тебе бы к специалисту, — или психологической пыткой? — Немного того и другого, и ещё месть тебе за то, что ты взял работу на дом, и мне пришлось к тебе ехать, — согласился Хартли. Собственно, теперь-то можно было удовлетвориться подтверждением выводов, свернуть разговор и уйти домой, чтобы там уложить в голове детали, но он почему-то не удержался и продолжил, хотя уже догадывался, какой его ждёт ответ. — Что насчёт твоей семьи? — Мама видит только то, что хочет видеть. Брат... это длинная история, — Циско небрежно отмахнулся. Хартли хорошо знал этот жест, он с таким же рассказывал Харрисону про избирательную слепоту своих родителей, которые всё ещё пытались найти ему «подходящую партию». Интересно, подумалось следом — Харрисон нас нарочно подбирал, что ли, не по уровню интеллекта, а по количеству проблем? Да нет, чушь, конечно. Просто судьба гения не бывает лёгкой. Не то что бы он считал Циско гением. Рамон был талантом — в лучшем случае. — Сколько ты готов поставить на то, что Уэллс послал тебя сюда нарочно, надеясь, что пока мы будем пить кофе под аккомпанемент орущего в соседней комнате телевизора, между нами установится глубокая духовная связь, которая перерастёт в дружбу длиною в жизнь? — поинтересовался Циско, меланхолично болтая в чашке ложечкой. Почему-то было совсем не удивительно, что его мысли тоже свернули к Харрисону — такой уж тот был человек, если ты с ним знаком, он влезет тебе в голову и ты будешь вспоминать о нём по любому поводу. — Он бы не обрёк меня на такие мучения, — Хартли передёрнуло. — Cabeza de sierra, — проворчал Циско, ухмыляясь во весь рот, и качнулся вместе со стулом, вставая на две задние ножки, как делал в лаборатории, обсуждая с Кейтлин какой-нибудь свой проект. — Ustedes mismos son, — не остался в долгу Хартли. Загадка была разгадана, status quo восстановлен, мозг учёного, взбодрённый небольшой интеллектуальной гимнастикой и тремя ложками сахара в кофе, удовлетворённо урчал и пускал в себя шальные мысли о том, что, может быть, поездка прошла не зря. Транс или нет, Циско всё ещё оставался невыносимым, импульсивным, дезорганизованным мальчишкой с интересами, простительными разве что дошкольнику, но никак не сотруднику крупнейшей лаборатории в США. Давать ему шанс только потому, что они оба аутсайдеры в этом цисгетеронормативном мире, он не собирался. В конце концов, у каждого уважающего себя учёного должны быть враги, Харрисон сам об этом говорил каждый раз, как его статьи подвергали критике в научных журналах. Рамон пока годился скорее на роль его личной мигрени, чем достойного врага, но ещё через пару лет… Он уже в красках представил, как опишет этот вечер в своей будущей автобиографии, когда придёт время.