Недостаток времени

- Мм, это всего лишь ты. - Парень на больничной койке равнодушно скользнул по мне взглядом и снова уставился в белый потолок, рисунок из трещин которого были изучены им, наверняка, наизусть. У меня бы тоже взгляд не задержался на лысой безобразине с маленькими черными глазами, с усохшим телом. -И я рада видеть тебя, Иосиф.- Забираюсь на подоконник, в его палате он почему-то был шире и удобнее, и запаха смерти смешанной с обреченностью здесь почти не чувствовалось. И время тут шло по-другому, медленнее, плавнее, хотя процедуры у него были чаще, чем у меня. Я не верила, что мальчик из дома напротив, солнечный, яркий сможет поддаться этой болезни подобно блеклой мне. Всегда сильный Иосиф Дзержински, всегда лучший, самый красивый десятиклассник, гордость родителей, единственный сын. Я всегда завидовала ему умению общаться со всеми… Его яркости. Сегодня был особенный день, не знаю, чувствуют ли люди свою смерть или нет, но я жутко и отчетливо ощущала дыхание мадам Смерть своим затылком, чувствовала ее касания. Например, мои ноги от ее прикосновений стали совсем холодными, и чтобы чувствовать жизнь, я сняла синие тапочки, новые (мама купила три месяца назад перед началом лечения). И теперь я чувствовала всю шершавость деревянного пола нашей старой районной больницы. Я вздрогнула от внезапного стука в окно, какая-то пичуга хотела на мои ручки, видимо. Скорее из жалости хотела согреть меня. Я даже улыбнулась. Вид на серый поселок городского типа из окна Дзержински удручал, будто говорил, что мир не почувствует смерти каких-то подростков, он дальше будет продолжать стоять как монолит, как левиафан, который все равно поглотит своей серостью. Солнечный Иосиф показал это на своем примере довольно наглядно. Вены чесались, лысая голова тоже не доставляла удовольствия, я чувствовала себя мерзким комком из всех отвратительных особенностей. Шея в родинках, словно в жуках. Я же настоящий урод! Дикая улыбка на лице, может потому я оказалась не нужна родителям? Вечно занятые они будто обрадовались моей болезни, смертному приговору, вынесенному врачом. И не было разговоров, прощаний, просто собранный чемодан, деньги от родителей, банка гранатового сока. Вскоре онкологический центр распахнул свои объятия для меня, а после попал туда и Иосиф. Я не буду говорить, что была влюблена в него, это же очевидно. Все девочки были влюблены в смуглого кудрявого Иосифа. И даже я могла наблюдать за его спиной, когда шла позади него в школу, где мы встречались редко: восьмой класс редко сталкивался с другими старшими классами. -Мелочь, вали в свою палату, сейчас ко мне придут.- Голос Иосифа немного бодрый, от чего мне стало обидно: неужели он не видит, что я скоро умру? Почему он не жалеет меня? Почему не позволит потерянному ребенку побыть рядом, тем более подоконник ему не нравится. Но я все же слушаюсь, и выхожу, перед выходом, совершив самый глупый поступок в жизни. И поэтому теперь я счастливая стою в коридоре, может из-за болезни я стала смелее? Мой первый и последний поцелуй, касаюсь своих губ. Делала ли я что-то выходящее из колеи? Никогда, мне слишком нравилась серость мира, чтобы выходить из этой теневой завесы. Но сегодня хотелось чуда, именно сегодня мой последний день. Вечером стало совсем холодно, потому что время в палате текло быстрее, одеяло не спасало. Я думала написать что-нибудь родителям, что-то вроде того, что я очень люблю их, но горло сдавило нечто ужасное, руки тряслись, признаюсь, я подумала, что вот смерть: задыхаешься и корчишься в муках на полу с облупившейся краской, царапаешь пол и не можешь простить этот мир за несправедливость… Я же ребенок! Почему именно я? Но вскоре спазм прошел, я даже выпила воды, перед тем как пойти в соседнюю палату. Все посетители уже разошлись, Иосиф спал. У него хватило сил сбросить одеяло. Посидев на подоконнике, я все же призналась спящему парню, что все были в него чуть-чуть влюблены, что у меня даже не было шанса не влюбиться тоже. А когда закрывала дверь, сказала, что сожалею. О чем я сожалела? Что нет времени, чтобы Иосиф лучше узнал меня? Что меня зовут как его собачку, Лара? Что я доставала его в больнице? Или заставила его принять меня как часть своей жизни, (я все же искренне надеялась, что он ко мне привык) а потом умерла? А может, из-за того, что растянула свое одеяло одиночества и на него тоже? В своей ставшей неожиданно огромной и уже родной больничной кровати (койкой ее назвать не решилась) я обнимала старого мишку и думала: Сколько людей здесь уже встретили свою смерть? Какая я по счету? Если честно, мне нравилась цифра семь, хотелось бы быть седьмой. Что сейчас делают родители? Думают ли они о своем ребенке? Любили ли они меня когда-нибудь? Почему работа была им всегда важнее меня? Я их все равно люблю. И почему некоторым дается так мало времени, чтобы быть смелым, чтобы быть…