Она была

У неё были тощие белые руки, большие серые глаза и высветленные серые волосы. Ее ногти были обгрызаны, а на запястьях красовался узор из шрамов. Она ходила в темно-серой футболке, с черным крестом, из мужского отдела, что была ей по колени, у которой не было рукавов, ведь она их отрезала, вместо них теперь были клочки ткани, что она дорывала, сидя в любимом углу. Ее коленки всегда торчали, а ее ноги были как спички. У неё были бледно-розовые потрескавшиеся губы и чуть курносый нос, ярко выраженные скулы и заостренные ушки. В свои 19 у неё не было груди, она не могла похвастаться шикарной задницей, она не красилась и никогда не понимала сверстниц. Ее звали Кенни, просто из-за чудного имени, данного ей родителями, что уже лет пять гниют в могилах. Когда-то она была красива так, как принято обществом. Красивые волосы, красивые, даже смазливые, черты лица, юбки, едва доходящие до середины бедра и майки с вырезом. Когда-то у неё была грудь, а она умела делать ее ещё больше. Когда-то она красилась, подобно подружкам, но никогда не понимала, зачем она это делает. Зачем даёт парням надежду на скорое продолжение их весьма короткого романа, зачем ненарочито роняет на пол безделушку и поднимает ее, выгибаясь так, что любимые леопардовые стринги светились перед всей школой. Когда-то она с фанатичным криком бежала за очередной кинопремьерой с пафосным актером в главной роли, обсуждала его с остальными, таки не понимая все это. Не понимая так же, зачем она каждый день ходит на 10-15 сантиметровой шпильке по 12-18 часов, бегает по магазинам часами, перемеряя кучу одежды. Зачем слушает музыку от которой ее тошнит. Это все стандарты общества, в котором она оказалась. В своё семнадцатилетие она не выдержала. Была большая перемена между уроками. Все были на обеде на площадке за школой. Она встала посреди спортивного поля, посмотрела на небо с улыбкой, медленно сняла туфли с ног и с размаху кинула их в стену. Она достала влажные салфетки из сумочки, смывая с лица всю эту краску. Она завязала свои волосы в хвост детской резинкой с бантиком. Она показала всем фак и ушла из школы. Босиком, с размазанной по лицу помадой, с взъерошенными волосами. Она прошла так пять кварталов, гордо улыбаясь. А придя домой она закричала. Так громко, что окна и зеркала едва ли не треснули. В тот день она сорвала обои вместе с плакатами, собрала розовые шторы розовое постельное бельё, косметику, одежду, старый музыкальный плеер и личный дневник, который она посвятила прогнившей части общества. Она вынесла из комнаты все. Сумки, юбки, кофты, майки, футболки, туфли, аксессуары. Все под чистую, оставив лишь рваные чёрные джинсы, купленные ей в порыве страсти, черную футболку с надписью "Fuck!"и средним пальцем, что была ей больше на пару размеров, чёрные кеды Конверс, кепку, что оставил однажды ее друг, что умер ещё в ее пятнадцать лет, его браслеты, ошейник и туннели, пирсинг. Ее друг был единственным спасением от промерзшего общества. И надев все это она вынесла весь хлам во двор - выкинув в окно в пакетах, донеся до низа. Она выудила из кармана джинс зажигалку зиппо, достала из сумки друга прибереженную пачку Мальборо, закурив одну сигарету, а затем начала выливать ацетон на вещи, выдыхая дым от сигареты. Она подожгла весь свой хлам, смотрела на огромный костёр, а затем, уже тлеющим останкам кожаных сумок, она шепотом сказала:"Прощай, ненавистное общество". Ее не было три дня в школе, хотя ее старые подруги утверждали, что это, скорее, нервный срыв из-за взросления, из-за того, что она не хочет стареть и теперь, наверняка, она успокаивается дома с пачкой сока и за просмотром мало-мальски приличного романа с пафосной звездой. Но это было совсем далеко от истины. Взяв все деньги, что у неё были, она пошла в магазин, закупаясь футболками и толстовками, кедами и прочими мелочами жизни, что теперь ей требовались. Она купила пять или, может быть, десять баллончиков чёрной и синей краски, чтобы покрасить комнату, купила плакаты, чтобы завесить стены. Она обесцветила до пепельного волосы и растянула туннели, она обрезала длинные ногти по максимуму. Она была счастлива. Когда-то она была, а теперь она существовала. Хотя все можно истолковать по разному, закрывая глаза на мелочи. Она пришла в школу в следующий понедельник. Мертвенно-бледная из-за бессонницы прокуренная насквозь, с синяками под глазами и остатками краски на руках. Она зашла в класс, выбив дверь с ноги и не вынимая ни рук из карманов, ни наушников из ушей, уселась за последнюю парту первого ряда, с довольной ухмылкой ловя взгляды учеников и учителя, что покрывался краской. Она медленно сняла наушники, шумно выдохнула и услышала громкий вопрос учителя:"Кто ты?".она расплылась в безумной улыбке, надула пузырь из жвачки и громко, нарочито веселым и сорванным голосом, сказала:"Я Кенни!" а затем все потонуло в потоке замечаний, недоумения и криков. От гула она просто закрылась наушниками. Она никому не отвечала на вопросы, не говорила, зачем ей бинты на руках и почему она ходит в кепке в помещении. Она посылала всех нахуй, а на большой перемене курила за гаражами, куда обычно ходят одиннадцатиклассники толпами. Ей было плевать на них всех, не смотря на то, что каждый норовил потыкать в неё пальцем, ненароком коснуться рукой, толкнуть локтем или плечом. Кажется, ее как-то называли, но она не слышала, ибо басы и скрим в ушах перебивали все. Она вышла из курилки, но натолкнулась на паренька, едва ли на голову ее выше. Он протянул ей руку, снял наушники и сказал:"Теперь ты настоящая Кенни!". Этого парня звали Саша. Он был в десятом, в ее параллели. Они хорошо спелись. И они именно были друзьями, ведь Саша был геем, а Кенни была одиночкой. По стечению обстоятельств, а вернее из-за страны, что именуется Россией, Саша тоже был одиночкой. И они так и лежали днями на кровати у Кенни дома, курили Мальборо или лаки страйк или Винстон, а, может, иногда, парламент или Бонд, слушали незамысловатую музыку, что подошла бы любому самоубийце и резали вены вдоль, а не поперёк, надеясь на удачу. Они приходили в школу раз в неделю, в кофтах, с длинными рукавами, они перевелись в один класс, где было много таких же погрязших. Иногда они сидели в гостиной, смотрели по телеку очередной хоррор безрукого и безмозглого режиссера и попивали виски с колой, иногда просто хлестая коньяк или ром. Они были созданы для поддержки друг друга, но все рассыпалось в прах, когда Саша позвонил ей в пять утра, лишь чтобы попрощаться. Это было такое жуткое предательство с его стороны, что Кенни раскромсала руку в кровь, но чудом выжила с помощью подоспевших медиков. Саше повезло больше, хотя - как посмотреть на везение. Три месяца в клинике мало что изменили, разве что позволили ей убавить в весе килограмм пятнадцать-двадцать, заставили ее голубые глаза навсегда посереть и уничтожили в ней остатки жизни. Натянув счастливую улыбку она вернулась домой и заплясала, как сумасшедшая. Бедная Кенни, она совсем из ума выжила. Погрузилась в книги о мифическом и мистическом, мир фэнтези, читала запоем книги, что весили как половина ее. Она читала, не отрываясь, изредка стряхивая пепел на белые страницы или проливая капли спиртного на них же. По воскресеньям она отсыпалась, ела таблетки, чтобы не думать о Саше, хоть и думала о нем, вроде как, всегда. Они как-то пробовали переспать, но все обломалось из-за отсутствия какого-либо возбуждения у обоих сторон. Как бы они не подходили друг другу, они все равно не смогли бы быть парой. Просто друзья. Просто друзья полтора года. Просто друзья которые знали все. Вечер, свечи, чёрные шторы, латынь. Кенни кричит, скороговоркой болтает на латыни, сидя на коленях у круга-пентаграммы. Кенни поёт, тихо, не спеша, убаюкивая. У неё чарующий голос, что словно бы ей и не принадлежит. - Ты знаешь цену, дитя? - тень исказилась, но внутри ничего не дрогнуло. Истинное лицо, Саша, с той же улыбкой от уха до уха. - И для тебя она всего одна, - он прикоснулся к ее лбу, в тяжёлом смятении. В его глазах плясали огоньки пламени, его чёрная рубашка была привычно расстегнута, а джинсы облегали его ноги в чёрных берцах. - Чего молчишь? Иль демона призвать тебе легко, но каково заветное желанье? - все тот же голос, немного грубый, немного ниже, влаственнее, но тот же. Близкий и родной голос. - Тебе нечего сказать мне? - он усмехается и разворачивается к двери. Он хочет побродить по миру, пока его ещё призвали. Пока он существует во плоти. - Постой, останься, - она схватила его за рукав, поднимая пустующие глаза. Всего одно заветное желание, хотя, наверно, никто бы и не отдал душу за такую непомерную глупость. Но ей нечего терять. Она и демон, хотя, все тот же Саша, лежали на кровати лишь вдвоём. Вселенная, погрязшая в рутине, темнеющее небо, звезды. Наверное и более ничего не нужно для счастья. - Влюбиться в демона - великая дурость, - Саша усмехнулся, отпивая из бутылки ещё немного коньяка и усаживаясь на кровати, - Причём как в брата, - он закурил последнюю из этой пачки сигарету, прицельно выкидывая ее в окно, - Вот почему только такая любовь взаимна, - он прикрыл глаза и вдохнул, - Ты же пойдешь со мной? - он посмотрел в ее сумасшедшие глаза, понимая, что не стоило и спрашивать. Ночь, звезды и полумесяц над головой, двое идут по набережной, попивая что-то из бутылки. Кенни и Саша, те, кому не суждено было быть, но разрешалось существовать, те, кто давно мёртв душой. Они взялись за руки, делая, наверно, последний глоток, а затем исчезли в густом тумане, что покрывал набережную. У неё были пустые серые глаза, а у него - чёрные, глядящие в душу. Словно бы пластмассовые куклы они были созданы из одного материала и на одной фабрике. Две бракованные позиции, выброшенные на свалку мира. Они были не нужны никогда.