the shoulder you cry on

Нельзя сказать, что он не пытается вспомнить. Напротив, Зимний постоянно старается вызволить воспоминания, сокрытые где-то глубоко внутри, и иногда ему даже кажется, что он уже нашел нужную ниточку - но стоит потянуть, и та предательски обрывается. Он пробует задавать вопросы о той своей и одновременно не своей жизни; Роджерс оживляется и взахлеб рассказывает ему истории их совместного прошлого, перебивает сам себя и смешно морщит лоб, когда путается в деталях. Баки вслушивается в поток информации, но не может связать её с собой, не воспринимает её как свою биографию. Наверное, непонимание отражается на его лице, потому что Стив заметно поникает и разговор сам собою сходит на нет. Он изучает фотографии, черно-белые, старые и обтрепавшиеся по краям. Их у Стива всего две: на одной двое парнишек еще совсем юные, не знающие ужасов войны. На другой они уже в армии, сержант и капитан, два закадычных друга. Стоят, обнявшись за плечи, и улыбаются сдержанно, но искренно, просто потому, что живы. Рассматривая фото, Зимний не может не признавать, что человек рядом с Роджерсом и впрямь похож на него, но на этом всё заканчивается. Он пробует представить, какой была их дружба. Понимание с полуслова? Готовность подставить плечо в трудную минуту? Или готовность умирать друг за друга? Стив никогда не рассказывал об этом, но, кажется, так и было. Чтобы узнать это, стоило лишь немного покопаться в электронных архивах, хранящих копии заметок из газет семидесятилетней давности о трагедии в судьбе Золотого парня Америки, чей лучший друг героически пал в бою. В глазах общественности и в глазах Стива Роджерса он однажды умер как герой. А воскрес как хладнокровный убийца, готовый утопить в крови любого, на кого будет повешен ярлык "задание". Даже бывшего лучшего друга. Может быть, ему вовсе не стоило воскресать. Зимнего столько раз заставали врасплох, что он даже не пытается искать обходные пути. Просто заходит на кухню, где Роджерс в тишине пьёт свой обычный утренний кофе, и спрашивает прямо в лоб: - Я умер за тебя? Стив давится кофе и закашливается, но в ответ на молчаливое предложение похлопать по спине отрицательно мотает головой. - Прости, что? - недоуменно переспрашивает он, отдышавшись и отодвинув кружку на безопасное расстояние. - В 1944-ом году, - терпеливо поясняет Солдат, - я умер. За тебя? Роджерс мгновенно становится серьёзным, даже слишком. - Не надо, - просит он. Теперь Зимнему по-настоящему интересно. А еще он не понимает. - Почему ты скрыл это? - Ты ведь пока что ничего не вспомнил, Баки. - Зимний в мрачной настороженности закусывает губу, и этот жест говорит громче любых слов. Стив кивает самому себе и смотрит на него, даже не пытаясь скрыть сожаление: - А я не хочу, чтобы это стало первым, что ты вспомнишь. Зимний чувствует: сейчас Роджерс обращается не к теперешнему нему, а к своему утраченному другу. Сколько бы он ни объяснял, упрямый Капитан не желает понимать и принимать очевидную истину. И говоря откровенно, Солдату всё это порядком надоело. - Ты не вернешь мне воспоминания. Ничто не вернет. - Он нарочито медленно сжимает и разжимает пальцы на левой руке, и это не ускользает от внимательного взгляда Стива. - Ты не прав. Я обязательно отыщу способ, нужно только немного времени. - Роджерс чуть не бьет себя кулаком в грудь, раздаёт обещания с таким же жаром, с каким призывал всех подняться на защиту родины и сам бросался на мины в сорок втором. Наверное. Зимний знает об этом только из отрывков документальных фильмов, что показывают в специальной секции исторического музея, а историю можно перекраивать бесчисленное множество раз. Вот только для них "время" - субстанция ещё более абстрактная, чем для кого бы то ни было. Для Солдата и так прошло слишком много времени, измеряемого целой жизнью и ещё сотней обнулений. Он не вспомнил Стива Роджерса, друга из прошлого, однако научился дорожить Стивом, который, в отличие от всех остальных, все ещё видит в нем человека. А ещё он, без тени жалости смотревший на смерти десятков людей, не по наслышке знает, что надежду нужно убивать в зародыше, пока высота падения не стала слишком велика. Он готов исполнить роль убийцы в очередной раз. - Джеймс Барнс, которого ты помнишь, давно во мне умер. - Зимний смотрит прямо и с вызовом. - Смирись. Он говорит это, сдерживая неосторожный порыв добавить: "но зато я жив". Он говорит: "смирись", сам не замечая, что с языка чуть не срывается: "прими". Таким, какой есть, с металлическим сплавом вместо руки и тёмным, как зияющая пропасть, прошлым. Разумеется, ничто не пробивается через стену непоколебимой уверенности, которую Капитан выстроил вокруг себя. По крайней мере в вербальной форме. Это раздражает Зимнего, прогоняет волну жара по венам и заставляет кровь мгновенно вскипеть. Стив даже не пытается увернуться. Удар не сильный, но чёткий: Роджерс летит на пол вместе со стулом, противно взвизгнувшим ножками по полу. Глядя на Баки снизу вверх, он осторожно ощупывает разбитую губу языком и молчит. Не пытается ударить в ответ, ни в чем не обвиняет, только смотрит устало, как бы спрашивая: ну что, полегчало? Нет, Зимнему нисколько не полегчало, только ярость, вспыхнувшая так неожиданно, угасает, а чувство вины, неприятное и тянущее, змеей сворачивается где-то внутри. Стив вздыхает, поднимается на ноги и ставит на место стул. - Пойду прогуляюсь, - говорит он застывшему как изваяние Солдату. - Тебе нужно успокоиться. Баки так и не двигается с места, пока дверь не закрывается с тихим щелчком. Он должен быть благодарен и за то, что есть. Если разобраться, Зимний Солдат здесь - никто, он живёт на правах, записанных в невидимой доверенности с подписью Джеймса Бьюкенена Барнса, спешно оставленной перед смертью. Он - никто, но в глубине души, если таковая еще осталась, он хочет стать кем-то. Он выходит на балкон и ещё успевает увидеть Стива внизу, но тот быстро скрывается из виду. Небо затянуто обрывками грязных туч, и кварталы Нью-Йорка постепенно тонут в дождливом полумраке. Баки жадно подставляет лицо прохладной мороси и ждёт, когда уймется неожиданно скачущее сердце. - Может, я не хочу вспоминать? - тихо выдыхает он во влажный воздух и запоздало удивляется собственным словам. Единственным ответом ему служат далекие громовые раскаты где-то на западе. Надо же, новый век и новые технологии, а плечо всё равно ноет под сплавившейся в рубцы кожей, будто у него не бионическая рука, а старый деревянный протез. Но зато можно сфокусироваться на этой боли и притвориться, что костяшки пальцев другой, настоящей руки совершенно не саднит. Оказывается, проигрывать самому себе - это самую малость больно.