Как жаль...

Мне жаль… Отзвучавшие слова продолжали звенеть в голове, вызывая приступы тошнотворной боли, накатывающие волной. Слова были упрямыми и желали рифмоваться с болью. Они требовали, жаждали ее боли. Жаль — боль, жаль — боль… И так по кругу. Снова и снова, доводя до исступления невозможностью заставить их замолчать, утихнуть, заткнуться. Жаль — боль, жаль — боль… Жаль? Слова не имели практического смысла, если не считать смыслом пытку. Они вообще не имели никакого смысла, просто случайный набор звуков, вызывающий панику и отчаяние, которые невозможно выразить словами. Какие слова нужны, чтобы рассказать о том, как в спазме сжимается горло, разорванное, раскарябанное острыми когтями такого же бессмысленного набора звуков, что рвали мозг, когда начинаешь им давиться до судороги, до острой нехватки, почти остановки дыхания, когда понимаешь, что глоток воздуха — это единственное, что сейчас необходимо, все, что может спасти, а не чертова чехарда звуков без смысла… Мне жаль… Боль чуть отступила, но была совсем рядом, глядя тяжелым взглядом с той самой неизбежностью, от которой не скрыться, лишь на секунду дав вздохнуть, проглотить глоток кислорода, мечтая подавиться им, закончить представление и не позволить продолжать пытку, запрещая бессмысленным, тупым, нелепым словам упасть с языка. Бестолково, напрасно и неразумно. Просто эмоции, там, где чувства, слишком много эмоций. Безысходных, жестоких, бессмысленных, о которых будешь жалеть до смерти, до края, до безумия. Мне жаль… боль… В голове, разрывающейся в клочья, снова заскулил дуэт жалости и боли, который невыносимо захотелось придушить, или, на худой конец, расстрелять, целясь на звук, всадив всю обойму в их дурные глумливые голоса. Хладнокровно, спокойно, почти не дрожащими пальцами сжимая холодный металл… Жаль — боль… Если бы не было так темно в глазах, занавешенных слезами, словно выключили свет в крохотной комнате, давящей немыслимо узким пространством без воздуха и непроглядной тьмой, плотной и бесконечной; если бы не заледенел позвоночник, словно она не живая, а высеченная из куска мрамора, если бы она еще была жива… Гладкий холодный камень и могильный холод внутри замершего тела. Жаль — боль… Зачем человеку сила, если ее побеждает слабость, сдаваясь на милость в глупой надежде спастись от муки и тоски, так безысходно и глупо? Боль… Зачем человеку память, если она, как трясина, засасывает все, отбирая, калеча, не давая и шанса узнать, что могло бы быть впереди — счастье, муку, тоску, разочарование, ненависть? Возможно, но живые, а не давно законсервированные глубоко внутри — в печенках, жилах, нервах, крови. Кровь, отравленная памятью, самоистязание и истребление себя. Борьба с собой насмерть, до победного, без шанса на спасение. Как жаль… Зачем человеку мозг, если он не дает жить, сделать вздох сжавшимися легкими, спрятавшимися за грудную клетку — сбежавшими, так подло предавшими, и не чувствующими ни вины, ни стыда, ни раскаяния? Внутри сильно и громко стучало только сердце, переполненное любовью, не желающее сдаваться и погибать от жалости и боли, так унизительно и бездушно. Почему, когда мы видим одно и то же, мы видим разные вещи и лишь говорим, что видим одно и тоже? Вроде бы те же глаза, переполненные слезами, которые невозможно загнать назад, внутрь, спрятать, не дать им управлять собой, ломать, не позволить себе сдаться от внутренней муки, скрутившей в узел каждый нерв, а видят перевернутую, искаженную картинку с помехами. Слезы лишь на мгновение приоткрывают то, чем переполнена душа до края, за край, пугая кровоточащей болью и не оставляя места ничему больше, вынося горизонты и надежды за жестко охраняемые границы системы. Под отвратительный ржавый привкус во рту захлопывается тяжелая железная дверь, оставляя наедине с одиночеством. Это не страшно, это — просто больно и несправедливо, так больно, что хочется биться о железо, выть, стучать, карябать, скрести, отрывая ногти, стирая в кровь пальцы, заранее зная, что никто тебя не услышит. Бессмысленно и безнадежно. Почему мы видим чертову реальность не глазами, а мозгами, изувеченными тоской и невозможностями, зачем мы пасем своих демонов, откармливая уродливых монстров, ублажая и подчиняясь их причудам, внезапно побеждая наглых чудовищ, а потом снова сдаемся, за секунду до конца битвы, впадая в прошлое, как в слабоумие, и возвращаясь назад, туда, где так уютно и привычно погибать от жалости и боли, в трясину, откуда никакие прыжки разума не дадут выбраться? Спектакль окончен, декорации падают, калеча нерасторопных зрителей. И нет ничего, что может унять боль, кроме маленькой отчаянной надежды, что когда-нибудь ты поймешь, что сможешь с ней жить, уродливо переплетаясь корнями и конечностями и все еще учась дышать, называя это покоем. Как жаль…