Вороны: начало

Второй год в средней школе начинается совершенно обычно. Токио идет по коридору, заполненному учениками: первоклашки неуверенно жмутся к стенам, третьеклассники поглядывают свысока и только второклассники радуются встрече друг с другом так бурно, как будто не виделись не две недели, а несколько месяцев. С некоторым трудом Токио протискивается к информационному стенду, чтобы посмотреть, не перевели ли его в другой класс: здесь тоже шум и толкотня, все ищут свои имена, радуются или огорчаются. Он находит свою фамилию – класс остался прежним – и отходит, не тратя время на изучение остального списка. У Токио нет проблем с тем, чтобы сходиться с людьми, ни с кем не ссорясь и ни к кому особенно не привязываясь. В классе едва уловимо пахнет свежей краской и немножко – пылью и мелом. Здороваясь с одноклассниками, Токио идет к своей парте – четвертая в ряду у окна – и обнаруживает, что та занята. Незнакомый парень сидит, уткнувшись в электронную игрушку, и не обращает внимания на деликатные покашливания Тацукавы. Длинные волосы падают на шею, поэтому Токио не сразу видит проводок наушников. – Прости, – Токио осторожно касается его плеча, и тот поднимает голову. Лицо у захватчика смутно знакомое: наверное, его перевели из другого класса. – Это мое место, – объясняет он, стараясь улыбаться как можно более доброжелательно, но тот смотрит так, как будто Токио оторвал его от чего-то ужасно важного. – И что? – наконец, разжимает он губы. – Ну… – теряется Токио. – Я бы хотел снова здесь сидеть. – И что? – снова повторяет парень.Токио беспомощно оглядывается, но все вокруг явно заняты своими делами. – Не мог бы ты пересесть? – Токио продолжает улыбаться, что не мешает ему чувствовать себя ужасно глупо. – Не мог бы, – отвечает нахал и, засунув в ухо наушник, снова утыкается в свою игрушку: новейшую приставку «Game Boy Advance SP» – десять часов без подзарядки, дисплей с подсветкой – Токио с тех пор, как она только появилась в продаже два месяца назад, упрашивал родителей купить ему такую, и все бесполезно. «Тебе мало приставки для телевизора? И вообще, учиться нужно, а не в игрушки играть!». – Не связывайся с ним, – раздается над ухом тихий голос, Токио не без сожаления отрывается от экрана, на котором супергерой в кожаной куртке лихо расправляется с парочкой монстров, и оборачивается. Рядом с ним стоит Хуго Миюшима, прошлогодний староста. – Это же Такия из «С» класса, – видя недоумение на лице Тацукавы, он оттаскивает его в сторону. – Жуткий хулиган: грубит учителям, ужасно учится и все время дерется. Не в школе, конечно, а то давно бы выгнали. Зачем его вообще перевели в наш класс? – взгляд, которым Миюшима одаривает Такию, полон презрения, но тому явно все равно, он заправляет за ухо волосы, и Токио замечает содранную кожу на костяшках пальцев. Наверное, и правда дерется. Токио мнется на месте, не зная, на что решиться: то ли попытаться все же получить свое место назад – ну не будет же этот Такия драться в классе – то ли ну его. – Тацукава-кун, – отвлекает его девчачий голос, Мидори Кацуне машет ему рукой с противоположного конца класса, и два хвостика движутся в такт ее руке, – иди сюда. Юко перевели в другой класс, так что ее место свободно. – Токио полон сомнений: сидеть с девчонкой? С другой стороны – последняя парта, и Мидори отлично знает математику. *** Жизнь идет своим чередом, уроки в школе, дорога домой, иногда вместе с одноклассниками Токио ходит в кафе, в одно из воскресений – в парк аттракционов. Воспоминания о каникулах тускнеют. Примерно через месяц после начала занятий, возвращаясь из школы домой, Токио с тоской размышляет о предстоящем тесте по математике. Невеселые мысли прерывают громкие голоса. Токио смотрит через перила моста и видит компанию взрослых парней, а среди них – светло-синий форменный пиджак: ученик его школы. Токио узнает Такию. Несмотря на то, что у нового места Токио множество преимуществ, он все еще иногда кидает косые взгляды на новичка, отобравшего его законную парту. Такия странный. Всегда один, сам ни с кем не заговорит, скажешь ему что-нибудь – смотрит так, как будто денег без возврата просишь, отвечает односложно, сквозь зубы. Никогда не участвует ни в каких совместных развлечениях, играх. Одноклассники, впрочем, тоже к общению не стремятся. Но, судя по всему, Такию это не волнует: он либо сидит и все перемены играет в свою приставку, либо таскается на крышу – Токио пару раз видел, как он спускался оттуда. Выходить на крышу ученикам строго запрещено. В общем, похвастаться хорошей репутацией Такия не может. Токио собирается идти своей дорогой, когда слышит снизу насмешливый и одновременно угрожающий голос. – Прямо так ничего и нет? Неужели такой богатенький мальчик не поделится со старшими товарищами? Токио вновь перегибается через перила. Такия стоит в плотном кольце из трех парней, и это не выглядит, как встреча старых друзей. По крайней мере, с точки зрения Токио. Все они не только старше Такии, но и крупнее – тот вообще тощий, нескладный, Токио никогда не видел, чтобы он приносил из дома обед. Во время большой перемены тот ел всякие шоколадки или купленные в буфете булочки, запивая газировкой. Но, кажется, с точки зрения Такии, все путем. Он стоит, засунув руки в карманы брюк, и явно не чувствует надвигающейся опасности. – Ты тупой, что ли? Давай деньги! – кольцо вокруг сдвигается. Сердце у Токио начинает биться быстрее. Ему немного жаль одноклассника, сам он, к счастью, никогда не становился жертвой хулиганов, никто не пытался отнять у него вещи или карманные деньги, так что он не очень представляет, как повел бы себя в такой ситуации. Может быть, как Такия, впал в ступор. Нет, Токио не был трусом, но драться против троих просто глупо. На секунду у него мелькает мысль спуститься и помочь. Но потом он вспоминает свою парту и думает, что, может быть, Такия заслуживает этого урока. Не убьют же они его, в конце концов, из-за пары сотен йен. – Чего? – доносится снизу крик. – Что ты сказал, сопляк?! Пока Токио размышлял, события начали развиваться быстрее. – Нахуй иди, говорю, – внятно повторяет Такия, и Токио зажмуривается, как будто это сейчас его начнут бить. И, действительно, слышатся звуки ударов, перемежающиеся криками и пыхтением. Любопытство оказывается сильнее: Токио осторожно открывает глаза и замирает с разинутым ртом. Такия дерется, причем так, что Тацукаве кажется, будто перед ним одна из тех игр, в которые он сам играет по вечерам, где у тебя суперспособности, и ты одним ударом ноги сносишь башку противнику, а под веселую музыку кровь заливает весь экран. Непохоже, что Такия владеет какими-то единоборствами, но это не мешает ему наносить такие сильные и точные удары, что соперники с трудом удерживаются на ногах. Те явно не ожидали такого напора от тощего малолетки, и это дает Такии определенные преимущества. Токио ловит себя на том, что не может оторваться от захватывающего зрелища внизу, и еще на том, что в душе болеет за одноклассника. «Так его, так, и еще справа», – едва ли не шепчет он и что есть силы сжимает перила моста. Сейчас Такия кажется ему не хулиганом, отобравшим его законное место, а защитником всех обиженных: не побояться послать к черту этих громил, да еще так лихо с ними разделываться. И вот уже один из нападающих валяется чуть в стороне, закрывая разбитое лицо, и между пальцев у него ручьями течет кровь. – Ах ты тварь! – кричит самый крупный из хулиганов, оглянувшись на поверженного товарища. – Да я тебя закопаю! – и кидается на Такию, резким ударом сбивая с ног. Тот падает в пыль, и Токио едва сдерживает крик ужаса. Бугай пинает Такию по ребрам, а второй хватает за длинные волосы. Это конец, понимает Токио, ему хочется сбежать, чтобы не видеть, как эти двое будут добивать его одноклассника, однако какая-то неведомая сила заставляет его оставаться на месте и, как выясняется, не зря. Неуловимым движением ноги Такия подсекает нарушителя главной заповеди честной драки – лежачего не бьют – и тот с громким стуком падает рядом, оглашая окрестности ругательствами. Такия сразу же бьет локтем вверх, прямо в лицо второму обидчику, тот разжимает руку, высвобождая волосы, и Такия оказывается на ногах, вытирая ладонью разбитый рот. – И кто тут кого закопает? – тяжело дыша, интересуется он, и из своего партера Токио готов аплодировать. – Ну, ты доигрался! Бугай вскакивает на ноги и пытается ударить Такию в челюсть, но тот легко отклоняется в сторону и отвечает метким ударом в солнечное сплетение. Громила, согнувшись, стонет, хватая ртом воздух. Токио переводит дух, кажется, произошло настоящее чудо, и победа оказалась на стороне добра. Такия, судя по всему, тоже считает, что дело сделано, и наклонятся за своей сумкой, и тут краем глаза Токио видит резкое движение. Тот обидчик, который первым был отправлен в нокаут и про которого уже все позабыли, подбирает где-то палку и с перекошенным лицом кидается на Такию. – Сдохни! – кричит он, но Токио успевает на долю секунды раньше. – Осторожно! Сзади! – кричит он, от ужаса перегнувшись через перила по пояс. Такия молниеносно выставляет руку, одновременно резко выпрямляясь. Палка скользит по руке, и Такия, развернувшись, бьет противника ногой в живот, тот с глухим стоном падает к его ногам. Палка летит в сторону. Противники повержены, но кто знает, сколько им понадобится времени, чтобы прийти в себя. Токио сбегает вниз по ступенькам и хватает одноклассника за рукав. – Сваливаем отсюда, быстрей! – Такия следует за ним на удивление покорно. Они бегут по каким-то переулкам, прислушиваясь к звукам погони, но за спиной тихо. Только раз попадается какая-то старушка, которая с криком "хулиганы!" отскакивает в сторону с не свойственной ее возрасту резвостью. Такия останавливается первым. – Ладно, хватит бегать, – он прислоняется к стене дома и тяжело дышит. Токио тоже переводит дух. Ну и приключение! – Здорово ты их, – стараясь сдержать восхищение, говорит он. – Где ты научился так круто драться? Такия не отвечает. Он вытирает лицо, и на рукаве пиджака остаются пятна крови и грязи. – Спасибо, – наконец, говорит он, – что предупредил. – Да не за что, – Токио старается говорить как можно равнодушней, но его переполняют эмоции. Сама драка, погоня... ну, ладно, никакой погони не было, но ведь она могла быть! Это так круто, куда круче американских горок, и хотя Токио лишь наблюдал за всем со стороны, он чувствует себя так, словно дрался наравне с Такией. – Ой, у тебя кровь, – из носа Такии действительно течет тонкая струйка, заляпывая и без того грязную рубашку. Видок у него еще тот: цвет форменного пиджака угадывается с трудом, а половина пуговиц явно осталась на поле боя, брюки тоже все в пыли, а бывшая когда-то белой рубашка – вся в пятнах крови. Мать Токио кондрашка бы хватила, явись он домой в таком виде. Такия вытирает кровь, оставляя на тыльной стороне ладони красные пятна. Токио лезет в сумку и достается полупустую бутылку воды и несколько бумажных салфеток. – Вот, возьми. Такия смотрит удивленно, как будто Токио предлагает ему подержать лягушку, но потом все же кивает: – Спасибо. За всю жизнь Токио не встречал человека, который говорил бы так мало. – Не за что, – Такия, сняв пиджак и смотрясь в зеркальце стоящего тут же мотоцикла, пытается отмыть от крови и грязи хотя бы лицо. – Тебе от родителей не попадет? – осторожно спрашивает Токио, глядя на заранее обреченные на провал попытки возвращения более или менее человеческого облика. – А то мы могли бы… – он уже пытается придумать, как бы объяснить матери появление изрядно помятого одноклассника. – Нет, – не поворачивая головы, отвечает тот, и Токио замолкает завистливо и уважительно. – Херня какая-то, – между тем подводит итог своих усилий Такия и возвращает Токио пустую бутылку. – Ладно, я пошел. Спасибо еще раз. Такия перекидывает через руку безнадежно испорченный пиджак и уходит прочь. Токио некоторое время смотрит ему вслед, потом его взгляд упирается в мотоцикл. Токио любит мотоциклы, обожает до замирания в сердце. Он представляет, как однажды у него будет свой, как он сядет на него, нажмет на газ и… как в кино: ветер в лицо, закат впереди. Пока у Токио нет даже мопеда. Под задним колесом чьей-то исполнившейся мечты что-то белеет, Токио подходит ближе. Это же… это приставка, в которую все время играет Такия. «Game Boy Advance SP» – десять часов без подзарядки, экран с подсветкой. Наверное, выпала из сумки или из кармана пиджака. Токио поднимает ее, и у него обрывается сердце: по пластиковому корпусу идет глубокая трещина. Дрожащими руками Токио поднимает крышку и нажимает кнопку, экран начинает слабо мерцать, а потом идет полосами и гаснет. Токио нажимает снова, но теперь игрушка даже не включается. – Такия! Подожди, Такия! – Токио бросается вдогонку. Дошедший почти до конца переулка одноклассник останавливается и оборачивается. – Ну, чего? – Ты уронил, – рука у Токио подрагивает, когда он протягивает приставку ее владельцу. – Только она, кажется, сломалась, не включается. Наверное, во время драки, – Токио так обидно, как будто она его собственная. Всего-то два месяца назад поступила в продажу. Десять часов без подзарядки, чумовая графика. И вот, сломалась. Такия не выглядит слишком расстроенным. – Наверное, – соглашается он и сует ставший бесполезным набор микросхем в сумку. – Ну, пока, – он напряженно смотрит на Токио. – Тацукава, Токио, – подсказывает тот. «Мы в одном классе, и ты занял мою парту», – едва не добавляет он. – Ага, – соглашается немногословный одноклассник. – Такия, Генджи. Так они и знакомятся в первый раз. *** Второй раз они знакомятся, когда уже наступает лето. Окна в классе распахнуты, но все равно невыносимо душно. Начинается сезон дождей, так что в воздухе все время как будто парит, и кожа покрывается потом, стоит только выйти на улицу. Хочется не вылезать из воды, но до каникул еще целый месяц. Иногда, когда вместо нудного моросящего дождика идет ливень, Токио не раскрывает зонта – он воображает себя в каких-нибудь джунглях, а какие уж в джунглях зонты? Распрощавшись с одноклассниками на перекрестке, Токио идет домой, размышляя о том, насколько вероятна возможность закончить семестр хотя бы в первой сотне и получить в подарок поездку в американский Диснейленд. Токио считает, что это несправедливо: ему никогда ничего не дарят просто так (день рождения и другие праздники не в счет). Родители хотят, чтобы он научился трудиться и понял, что ничего в жизни не достается просто так. “Неважно, бедный ты или богатый, ничего не дается даром”, – часто повторяет отец. Токио обижается: другие ребята получают все, просто попросив, а он должен хорошо учиться, слушаться старших и делать кучу других неинтересных вещей. От мрачных мыслей его отвлекает настойчивое мяуканье. Токио вертит головой: звук идет из кустов, раздвинув которые он видит картонную коробку. Внутри маленький рыжий котенок, который смотрит на него зелеными глазами. – Мяу, – говорит котенок, и Токио присаживается на корточки. – Привет, – шерстка мягкая, и котенок жмурится, когда Токио осторожно гладит его между ушей. – Ты здесь откуда? – вокруг нет жилых домов, только магазинчики и небольшой парк. В ответ котенок снова мяучит. Дома у Токио живет шпиц, любимец матери, мерзкое создание. Несмотря на отнюдь не юный по собачьим меркам возраст, восемь лет, так и норовит сделать гадость: то пожевать новый том манги, то перегрызть провод магнитофона, то нассать в тапки. И все равно виноват Токио – нечего вещи разбрасывать. Поэтому собаки не вызывают теплых чувств, а этот малыш выглядит таким беззащитным. – Где же твоя мама? Или твой хозяин? – котенок мурлычит, пока Токио почесывает его. – Может быть, ты сбежал или потерялся? – малыш явно не боится людей. Да и изможденным не выглядит. Похоже, если и потерялся, то совсем недавно. – Послушай-ка, я не могу взять тебя с собой, у меня дома собака, ужасно противная. Так что ты оставайся здесь, а я что-нибудь придумаю, – Токио опускает его обратно в коробку. На следующее утро он выходит из дома пораньше, чтобы забежать в «Seven Eleven». – Смотри-ка, малыш, что я тебе принес, – котенок сонно щурится, когда Токио ставит перед ним баночку корма. – Ешь. Тут написано, что корм содержит все минералы, миро… микроэлементы, вот, которые помогут тебе вырасти здоровым. – Но котенок не проявляет к консервам особенного интереса. – Эй, ты что? – испуганно спрашивает Токио и легонько подталкивает его к еде. – Ешь, ну что ты? По мнению Токио, первейшая потребность любого животного – это пожрать. По крайней мере, материн шпиц жрал бы двадцать четыре часа в сутки, если бы ему давали такую возможность. К его собачьему несчастью, мать читает всякие журналы про животных и кормит по какой-то хитрой схеме. Однако котенок есть не хочет. Токио хмурится. – Ты не заболел? – котенок недовольно чихает, ему явно не нравится, что Токио тычет ему пальцем в нос. – Слушай, я тебе все оставлю и приду после школы. Надеюсь, ты не заболел, иначе придется идти к ветеринару, а они делают уколы, – в ответ на эту угрозу котенок зевает, а Токио, вздохнув, спешит в школу. Сбежать сразу после уроков не получается. Приходится целый час проторчать на классном собрании, обсуждая подготовку к школьному фестивалю. Токио сидит как на иголках, отчаянно завидуя Такии, который, едва прозвенел звонок, закидывает за спину сумку, сваливает под неодобрительные взгляды одноклассников. Наконец, с общественной повинностью покончено, и Токио кубарем слетает со школьных ступенек. Уже подходя к знакомым кустам, он слышит негромкий голос. – Ешь-ешь, молодец. Смотри, какую игрушку я тебе принес, – Токио раздвигает ветки и видит мальчишку, сидящего на корточках перед коробкой. – Эй! – тот оборачивается, и Тацукава хлопает глазами. – Такия? Это и правда Генджи Такия, который поглаживает котенка, пока тот, жмурясь от удовольствия, поедает консервы, точно такие же, какие притащил утром сам Токио. – Тацукава? Что… какого… – Такия выглядит так, словно он тут дрочит втихую, и Токио его спалил: щеки покрываются алыми пятнами, и он резко вскакивает. – Что ты здесь делаешь? – перебивает Токио, хотя и так понятно. На дне коробки лежит небольшой резиновый круг с воткнутой посреди подвижной палочкой, на конце которой закреплен резиновый же шарик. – Ничего, – отвечает Такия и хватает свою сумку. – Да погоди, Такия, стой. Генджи! Да я только спросить хотел. Это важно. – Ну? – исподлобья смотрит на него Такия. – Понимаешь, я сегодня утром принес ему консервы, точно такие же, а он есть не стал. Я испугался, что он заболел. Как ты заставил его есть? – Просто дал и все, – на лице Такии отражается явная работа мысли. – Во сколько? – Что – во сколько? – не понимает Токио. Они стоят друг напротив друга, разделенные кустами, и, по мнению Токио, это выглядит более чем глупо. – Утром, ты принес ему еды. – Во сколько? Часов в восемь, а что? – Я был здесь в половине восьмого. – Так он просто был сытый. А мне даже в голову не пришло, – Токио счастливо улыбается и вздыхает с облегчением. Он очень рад, что здоровью малыша ничего не угрожает. – Значит, ты наелся, а я уже испугался, – он присаживается на корточки и гладит котенка, который теребит лапкой резиновую игрушку: яркий шарик на вершине палочки негромко пищит. – Это ведь ты его нашел? – не получив ответа, Токио оборачивается, но за кустами уже никого нет. На следующее утро Токио приходит навестить своего питомца в семь тридцать. Вернее, он себя убеждает, что дело в котенке, но на самом деле он хочет встретиться с Такией. Они ведь так и не договорили. Но тот не появляется. Токио ждет до восьми десяти и потом со всех ног мчится в школу. Такия на своем месте играет в приставку и не обращает на окружающих никакого внимания. – Ты чего сбежал вчера? – спрашивает Токио на первой же перемене. От того взгляда, которым в ответ одаривает его Такия, хочется забиться в щель и не отсвечивать, но Токио храбро смотрит на одноклассника. – Я никогда не бегаю, – медленно произносит Такия и обходит его, довольно чувствительно толкнув плечом. При желании это можно принять за вызов. Токио делает вид, что все в порядке: он слишком хорошо помнит, как Такия дрался. Однако ссориться не хочется по другой причине. Такия не похож на остальных одноклассников, на других ребят, которых Токио знает, в нем есть что-то опасное, непонятное и при этом ужасно интересное. Кажется, что у Такии какая-то своя таинственная жизнь, а не просто отсутствие воспитания и уважения к старшим, как считают учителя. Следующие несколько дней Токио просиживает у котенка по несколько часов, но Такия не появляется. Он исправно ходит в школу, играет в приставку, таскается на крышу, жует свои шоколадки, но даже не смотрит в сторону Токио. Тем не менее, их общего питомца он, судя по всему, навещает. Однажды утром Токио находит в коробке подстилку, которую собирался купить сам, но ему не хватило карманных денег, и пришлось ждать следующей порции. В другой раз он находит остатки консервов. Но как бы Токио ни старался, пересечься не получается. Эти дежурства начинают казаться глупыми самому Токио и, набравшись смелости, он поднимается на крышу. – Эй! Такия вздрагивает и оборачивается. – Какого хрена! – появлению Токио тут явно не рады. – Думал, кто-то из учителей. Чего приперся? – Токио видит в руке одноклассника сигарету. – Ты куришь? – Токио и сам в прошлом году попробовал покурить. От ощущения запретного удовольствия и возможности быть пойманным приятно сосало под ложечкой. И хотя курить ему не понравилось, во рту оставалась какая-то противная горечь, он почувствовал себя офигенно взрослым и крутым. Однако на что он бы точно не решился, так это курить на школьной крыше. – Тебе-то что? – Такия отворачивается и снова облокачивается на перила. – Вали отсюда! Но валить Токио не собирается. – Можно и мне? – подходит он к ограждению. – Чего? – Сигарету, – Токио кажется, что в глазах Такии мелькает что-то похожее на интерес. Он смотрит, чуть прищурившись, и взгляд у него какой-то очень… как у взрослого – не может подобрать другого определения Токио, но упрямо смотрит в ответ. Потом Такия хмыкает и вытаскивают пачку. – Держи, – не так-то легко делать что-то под чужим пристальным взглядом, Токио прикуривает с третьего раза и осторожно вдыхает терпкий дым, боясь раскашляться и опозориться окончательно. – Ага, спасибо, – он возвращает и пачку, и зажигалку, которые тут же исчезают в кармане брюк. Такия курит, неторопливо выпуская в воздух колечки дыма, и смотрит, как те растворяются в воздухе. Небо висит низкое, серое, наверное, опять пойдет дождь. Такия делает глубокую затяжку и тушит бычок, Токио замечает, что его собственная сигарета почти догорела до фильтра. – Держи, – он смотрит на пачку мятных леденцов, которые протягивает его одноклассник. – А то учителя привяжутся, – он словно читает мысли Токио, который уже думает, чем бы заесть запах сигарет. – Спасибо, – в ответ на самую искреннюю улыбку, которую только способен изобразить Токио, Такия едва заметно кивает и идет к лестнице. По крыше начинают стучать дождевые капли. Дождь льет с такой силой, как будто собирается смыть весь город, потоки воды бурно несутся по тротуару, и ноги у Токио давно промокли. Он торопится к знакомым кустам, и его воображение рисует кошмары один страшней другого: бедный зверек, конечно же, не умеющий плавать – кошки ненавидят воду – уже утонул в своем коробе, который, небось, превратился в аквариум. Но когда он, с шумом ломая ветки, едва ли не падает на полянку, то видит, что коробка накрыта прозрачным зонтом, точно таким же, как его собственный. И он тут же вспоминает, что на последнем уроке Такии не было. Токио испытывает что-то вроде угрызений совести, что сам не додумался. Капли дождя барабанят по прозрачной клеенке, а котенок спит на своей подстилке как ни в чем не бывало. А следующим утром они все-таки встречаются. Когда Токио подходит к кустам, он слышит голос: – Ешь, это же настоящая рыба. Вот молодец, – Такия сидит прямо на земле и, одной рукой держа котенка, второй пытается накормить его кусочками свежей рыбы из пластикового контейнера. Вид у него какой-то непривычно расслабленный, голос при желании можно даже назвать ласковым, но главное – Токио никогда не видел, чтобы его одноклассник улыбался. А сейчас именно это Такия и делал. Улыбался. И эта улыбка на всегда мрачном лице настолько потрясает Токио, что он наступает на какую-то ветку, и та оглушительно хрустит под ногой. Такия тут же вскидывает голову и в один миг из расслабленного, явно довольного жизнью мальчишки превращается в самого настоящего «они»*. – Чего ржешь? – зло интересуется он, потому что Токио не может сдержать улыбки. От хорошего удара в челюсть его спасает только то, что обе руки Такии заняты – котенок, кажется, распробовал рыбу и теперь тычется в ладонь, требуя продолжения. – Просто он такой смешной, – тут же переводит стрелки Токио. – Ты принес ему рыбу? – Ну, кошки едят ее, разве нет? – Такия спускает котенка на землю и подталкивает к пластиковому контейнеру. – Я подумал, что, может, ему хочется чего-нибудь свежего, не все же консервы жрать, – это самая длинная фраза, которую Токио от него слышит. – Ты здорово придумал, – кивает он и торопливо перелезает через кусты. Такия все также наблюдает за тем, как котенок поедает неровно нарезанные кусочки, и перестает хмурить брови. – Где ты его нашел? – делает Токио попытку завязать разговор. – Там, – взмах рукой может относиться к чему угодно – к соседнему магазину, парку через дорогу, ближайшей помойке. – Может, он сбежал от хозяев? – Не знаю, – указательным пальцем Такия собирает оставшиеся кусочки в кучу, чтобы котенку было удобней есть, – он сначала от меня прятался, когда я ему еду приносил, и дрожал весь. Так значит, Токио ошибся тогда, решив, что котенок не боится людей, потому что домашний. На самом деле, это Такия его приручил. – Давно ты его тут держишь? – Недели две, – это становится похоже на нормальный разговор, и Токио воодушевляется. – Но с ним же надо что-то делать. – Делать? – брови Такии снова сдвигаются к переносице, и взгляд приобретает всегдашнюю настороженность. – Ну да, он же не может жить здесь все время. На улице, я имею в виду, – судя по Такии, это ему в голову не приходило, и теперь он пытается осмыслить новую информацию. – Да, – наконец, соглашается он. – Мы могли бы его кому-нибудь отдать. Такия хмурится. – Кому-то, кто о нем позаботится, – поспешно продолжает Токио. – Объявления можно повесить. Отдадим котенка в добрые руки. – Откуда мы узнаем, что они добрые? – Такия захлопывает опустевшую коробочку и достает из сумки бутылку воды. – Ну, – не знает, что ответить на этот вполне разумный вопрос, Токио и смотрит, как котенок пьет воду. – А почему они должны быть злыми? Люди ведь заводят животных, чтобы заботиться о них. Взгляд Такии красноречиво свидетельствует о том, что он думает об умственных способностях Тацукавы. Токио вздыхает. – Я бы его к себе домой взял, но у меня собака. Вернее, у моей матери. Такая противная мелкая шавка, ужас просто, – и тут его осеняет. – А ты? Почему бы тебе его не взять? – Мне? – Такия даже перестает гладить котенка, который уже начинает дремать на его руках, не подозревая о том, какие страсти кипят вокруг его судьбы. – Ну да, тебе, – воодушевленно продолжает Токио. – Ты его нашел и заботился о нем, он тебе доверяет. – Да ты с дуба рухнул, что ли? Совсем больной! Буду я еще с котенком возиться, – Такия резко вскакивает, и предмет разногласий падает на землю, мяукая от обиды. Но Токио не дает сбить себя с толку. Он подхватывает котенка. – Такия, подожди, да подожди ты! Это ведь ты его приручил, ты за него отвечаешь. Разве можно бросать того, кто тебе поверил, – Такия разворачивается, и Токио понимает, что пришла его пора огрести. Но выражение лица у Такии какое-то… ну, можно сказать, жалобное, как у котенка несколько минут назад. – Он кошка, – медленно говорит Такия. – Как он может поверить? Он не человек. – И все-таки ты ему нравишься, – Токио резко пихает котенка в руки одноклассника, и тот вынужден его подхватить. Зверек тут же цепляется за рубашку и пытается взобраться повыше, Такия его придерживает, губы его подрагивают. Если бы перед Токио сейчас стоял не Такия Генджи, он бы решил, что тот собирается разреветься. – Или тебе нельзя домой животных? – осторожно спрашивает он. В конце концов, мало ли как бывает. Такия-то явно из богатых, может, там дома ковры дорогущие и старинные вазы, и надо ходить, не дыша. А он тут к нему с котенком. Но Такия вскидывает подбородок. – Вот еще, – фыркает он, как заправская кошка, и, вытащив из коробки игрушку, шумно продирается через кусты. – Я скажу в школе, что ты придешь к следующему уроку, – кричит ему вслед Токио, и губы его сами собой расплываются в широкой улыбке. *** – Эй, – окликают Токио. Идет большая перемена, и в коридоре шум. Сквозь толпу к нему идет Такия, и вид у него какой-то странный. Токио кажется, что он сам так выглядит каждый раз, когда выходит к доске решать задачи. Вроде и хочешь выглядеть уверенно, а на лбу написано, что мечтаешь сейчас оказаться где-нибудь… в Африке. – Привет, – Токио улыбается, а у Такии делается такое лицо, как будто резко заболел живот, а ближайший туалет – в десяти кварталах отсюда. Он стоит, чуть ли не по локоть засунув руки в карманы, и явно пытается о чем-то договориться с самим собой. – Как котенок? – спрашивает Токио, чтобы разрядить обстановку. – Нормально, жрет и спит, разодрал какое-то охрененно древнее панно. – Мне жаль, – сочувствует Токио, но, судя по всему, до дорогих вещей, павших жертвой растущего кошачьего организма, Такии и дела нет. Он хмурится, кусает губы и, наконец, решается: достает из кармана темно-синий пластиковый прямоугольник и протягивает его Токио. Буквально сует в руки. – Хочешь? – Что? – Токио опускает глаза. Это «Game Boy Advance SP», совсем как тот, что сломался в драке. Только новый. Цвет другой – тот был белым. Ничего себе. – Я не понял… Теперь у Такии такое выражение лица, как будто к больному животу присоединились еще и зубы, целая челюсть, как минимум. Токио даже становится его жалко. Тот явно не знает, что сказать, как себя повести, и то, что для Токио кажется вполне естественным – поболтать с одноклассником, например, -представляет для Такии задачу посложнее построения графика линейной функции. – Ну… это… поиграть, – наконец, выдавливает из себя Такия, и у него начинают розоветь щеки. – Я видел, как ты смотрел, когда я… И когда моя сломалась… Мы могли бы, – тут его лицо приобретает какое-то одновременно жалобное и злое выражение, – ладно, забудь, – он тянется, чтобы забрать игрушку, но Токио крепко держит ее и улыбается. – Здорово, спасибо. Мечтал поиграть в нее по-настоящему, а не в магазине. Тебе новую купили, да? – тараторит он. – Круто. А у тебя здесь есть «Мортал Комбат: смертельная схватка»? Говорят, ее невозможно пройти! Теперь у Такии выражение лица вроде «ура! Мы едем в Диснейленд». – Есть! Я прошел! – Да ладно, врешь! – Да чтоб мне сдохнуть! Смотри! – они усаживаются на подоконник, и Такия включает приставку. С этого дня они с Генджи становятся друзьями по-настоящему. *** А потом наступают летние каникулы. Ни в какой Диснейленд Токио, конечно, же, не едет, потому что в школьном рейтинге он на 186 месте. Но несостоявшаяся поездка его совершенно не расстраивает, потому что еще никогда у Токио не было таких классных каникул. Он буквально съезжает с катушек. Ему кажется, что до этого он вообще ничего не знал про то, что такое настоящая жизнь, и теперь изо всех сил наверстывает упущенное. – Где ты научился так драться? – спрашивает Токио. Генджи пожимает плечами. – Да как то так, – он по-прежнему предпочитает помалкивать, а если и говорит, то короткими фразами, но Токио это перестает напрягать. Умения приходят с опытом, благо, характер Генджи предоставляет множество возможностей для тренировок. Токио начинает ловить в драках определенных кайф, хотя сначала от него, Токио, в стычках больше вреда, чем пользы, но вот поверженный враг уже валяется в пыли, другой вытирает кровь с разбитого носа, а вот точным ударом он отправляет в нокаут противника, который пытался напрыгнуть на Генджи сзади. – Спасибо, – говорит Такия и улыбается, а Токио чувствует, как же это круто – прикрывать спину своего товарища. А еще Генджи ничего не боится, и Токио изо всех сил старается стать таким же. В конце концов, он не какой-то там маменькин сынок. А здравый смысл придумали трусы. Иногда, конечно, Токио все же думает, что у Генджи напрочь отшиблен инстинкт самосохранения, но, с другой стороны, ему всегда или почти всегда удается выйти победителем. Совершенно непробиваемая уверенность, никаких «а вдруг», «а если», «а может, не надо». Никаких сомнений и колебаний, что может быть привлекательней для четырнадцатилетнего подростка – и Токио без всяких раздумий – или жестоко подавив их – бросается вслед за своим новым другом в очередную схватку. Они не всегда оканчиваются победой – и уж точно всегда оканчиваются синяками, ссадинами и порванной одеждой, но еще никогда раньше Токио не было так весело. Вместе с Генджи он первый раз напивается. Это случается, когда они идут на какой-то рок-концерт. Генджи абсолютно равнодушен к музыке, Токио, в общем-то, тоже фанатом не назовешь. Но концерт ночной, и Токио кажется, что это круто. Генджи все равно, куда тащиться. В клубе шумно, душно, в глазах начинает рябить от светомузыки. Генджи умудряется протащить виски, налив его в бутылку от газировки. – У отца стащил, – как ни в чем не бывало говорит он и, сделав большой глоток, протягивает Токио, – На. Виски обжигает горло, Токио пытается не кривиться, но не может удержаться и кашляет. Горечь страшная. Генджи закуривает. В тесной кабинке туалета они пьют и курят, меняясь бутылкой и сигаретой. У Токио кружится голова, но он еще никогда так не отрывался. Внутри все просто бурлит от восторга – это вам не иероглифы зубрить или вести дневник наблюдений за погодой. Ему хочется кричать и обнимать весь мир, но напротив стоит только всегда хмурый Генджи, который придерживает его за плечо. – Уймись, пока нас не запалили, – и прикуривает следующую сигарету. Потом Такия тащит его куда-то, у Токио кружится голова, и его неудержимо клонит в сон. Ночные улицы пусты. Токио помнит автомат, в котором Генджи покупает им кофе. Они сидят, прислонившись к его металлическому боку, и пьют холодный напиток, кругом тишина, а небо усыпано звездами. От кофе Токио не становится лучше, но ему хочется как можно дольше сидеть тут, посреди теплой ночи, вдыхать запах дыма и чувствовать рядом плечо друга. Потом его начинает тошнить, буквально выворачивать наизнанку. Генджи придерживает его, пока Токио блюет в ближайшие кусты. – Какой ты хлипкий, – бормочет он. – Прости, – едва успевает выговорить между рвотными спазмами Токио. – Забей, – спокойно отвечает Генджи. Потом они снова куда-то идут, Токио не узнает окружающую местность, и на вопрос «куда мы?!» Такия, перехватив его руку поудобней, поясняет: – Домой. Дома Токио соврал, что идет ночевать к другу. Он смутно помнит темные очертания длинного одноэтажного дома – сильный запах цветов, от которых снова начинает мутить, грохот сваленной стойки с зонтами, скользкий паркет под босыми ногами. Потом под его головой оказывается подушка, и он проваливается в покачивающуюся темноту. Токио просыпается от того, что кто-то пинает его ногой, комната совершенно незнакомая, и в первую минуту его охватывает паника, потом он вспоминает все события прошлой ночи и догадывается, что это комната Генджи. Сам Генджи лежит тут же, рядом, и во сне пинает Токио ногой, наверное, снится очередная драка. Он кое-как сползает с кровати, и Генджи тут же разваливает на ней в позе морской звезды, как будто только того и ждал. Несмотря на то, что голова просто раскалывается, а горло дерет от жажды, Токио с любопытством оглядывается вокруг, он никогда раньше не был в гостях у Такии. Но комната у Генджи совершенно обычная. Письменный стол, заваленный мангой, журналами, картриджами для приставки. На стуле свалена одежда. Тумбочка, шкаф, стереосистема, телевизор, какие-то диски с музыкой и фильмами. В комнате ужасно душно, просто нечем дышать – какая-то смесь углекислого газа, алкоголя и сигаретного дыма, Токио чувствует, как воняет от него самого, – помыться бы, но хрен знает, где здесь ванна, да и неловко как-то, чужой дом. Но сильнее всего хочется пить, и Токио решается выглянуть на поиски ванны или кухни. Стены в коридоре завешаны цветными гравюрами из древней жизни, причем такого содержания, что никакого порно не надо. Токио медленно идет, прислушиваясь к звукам чужого дома. Везде прохлада и полумрак. Где-то слышатся мужские голоса, негромкие, поэтому Токио не разбирает слов. – Ты друг моего сына? – раздается за его спиной, Токио вздрагивает и спотыкается о стоящий рядом столик. С него тут же падает фигурка какой-то шестирукой богини и с оглушительным грохотом – наверное, слышно на другом конце города – ударяется об пол и катится прямо под ноги стоящему в дверном проеме мужчины. Токио следит за ней взглядом, его сердце готово выскочить из груди. – Простите, – бормочет он, но мужчина и бровью не ведет, внимательно глядя на Токио. Тому очень неуютно под этим взглядом, хотя в нем нет ни злости, ни осуждения, ничего из того, что бывает во взглядах отцов, когда их четырнадцатилетние сыновья заваливаются домой под утро совершенно пьяные и притаскивают с собой таких же друзей. Токио от этого не легче, потому что ему кажется, что спокойный взгляд чуть прищуренных глаз пробирает его до печенок. – Да, я… – он одергивает футболку, по которой идет надпись с совершенно неуместным сейчас словом «Fuck», и пытается вспомнить, что же положено делать в таких случаях. При мысли о том, что надо поклониться, его начинает мутить. – Меня зовут Токио… Тацукава… я и Генджи… мы одноклассники. – Вот как, – растягивая слова, говорит отец Генджи, и Токио думает, что немногословность у Генджи – это наследственное. Но главное, он не очень понимает, что значит это «вот как», и, тем не менее, Токио очень хочется слиться со стеной, а еще лучше – просто исчезнуть. Потому что отец Генджи стоит с таким лицом, как будто Токио пришел задачки по математике решать, а не вывалился едва протрезвевший из комнаты его сына. И это пугает больше, чем если бы тот начал метать громы и молнии. – Генджи перевели в наш класс, в этом году, – на всякий случай объясняет Токио, – и мы подружились. – Можешь звать меня Хидео-сан, – нет, отец у Генджи действительно странный. – Что ты к нему привязался? Токио оборачивается, по коридору медленно бредет Генджи. На щеке – отпечаток подушки, глаза опухшие. Интересно, сам Токио выглядит так же? – Я решил познакомиться с твоим другом, раз уж ты сам нас не знакомишь, – совершенно спокойно говорит Хидео-сан. – А еще что я должен сделать? – Генджи подходит ближе и сверлит отца взглядом. Токио на всякий случай делает шаг в сторону, потому что по всем законам любой отец сейчас должен высказать все, что он думает и о ночных гуляниях, и об употреблении спиртных напитков, и о манере разговаривать со старшими. Но Хидео-сан усмехается: – Умыться и почистить зубы, от тебя несет, как от помойки – Увянь! Токио надеется, что не слишком сильно хлопает глазами. – Приходи еще, Токио, – говорит этот непонятный человек и совершенно бесшумно исчезает в лабиринте комнат. Наступает молчание. Вид у Генджи какой-то растерянный, даже несчастный, наверное, все-таки понял, что сделал, и теперь боится, что ему попадет, как только Токио уйдет. – Слушай, Генджи, – неловко начинает Токио, не зная, чем подбодрить приятеля. – Если ты больше не придешь, я пойму, – торопливо выпаливает Генджи. – Ну, если ты там больше дружить не захочешь и все такое, – он замолкает, и его лицо приобретает свекольный оттенок. Токио с удивлением смотрит на друга, тот стоит, ссутулившись еще больше, чем обычно, и методично пинает ногой плинтус. – Ты о чем? – пытается въехать Токио. – Из-за того, что мы откололи? Так я же сам пил. – Из-за отца, – у Генджи такой вид, что не знай его Токио, решил бы, что тот сейчас разревется. – Отца? – Токио дает себе обещание столько не пить, это явно плохо влияет на его способность мыслить. – Но он ведь даже ругать нас не стал. Мои бы предки уже такой скандал закатили. – Да это-то тут причем? – Генджи кусает губы. – Ты что, не понял, что ли? – Что я должен понять, блять, Генджи, скажи нормально! – не сдержавшись, кричит Токио. – Он якудза. – Да ты гонишь! – выпаливает Токио, даже не задумываясь об услышанном. Но Генджи смотрит с какой-то совершенно не свойственной ему серьезностью и дергает себя за край футболки. – Ты не врешь? – медленно переспрашивает Токио. Генджи кивает. – Погоди, настоящий якудза? Отрезанные пальцы и все такое… Генджи кривится так, как будто съел килограмм васаби, не меньше. – Кино, что ли, насмотрелся? Никто сейчас пальцы не режет, если только в какой-нибудь глуши. Да, самый настоящий. Глава клана. – Глава клана, – эхом повторяет Токио. Он верит и не верит одновременно. Хидео-сан, конечно, странный, совсем не похож на обычных взрослых, но якудза… Якудза носят блестящие костюмы, остроносые ботинки, все в татуировках. А Хидео-сан был в какой-то совсем обычной кофте и босиком. Хотя, конечно, он у себя дома и сейчас утро. Якудза работают по ночам, это все знают, собирают дань, устраивают сходки и устраняют конкурентов, а перед этим обязательно их пытают. Каких-нибудь самых главных своих врагов. Токио осторожно оглядывается, словно в поисках этих самых врагов, и прислушивается, не раздадутся ли их крики, но в коридоре, кроме них с Генджи, никого нет, а приглушенный звук работающего где-то в глубине дома телевизора на крики терзаемых жертв не тянет. – Слушай, – озаряет его, – ты поэтому так дерешься, да? Тебя отец научил. Ты, наверное, и стрелять умеешь и все такое?! Глаза Генджи становятся размером со пятисотиенную монету. – С чего бы, – наконец, обретает он голос. – Ну как же, – все еще не может унять возбуждения Токио, – ты же наследник. – Токио, ты реально ебнулся, – лицо Генджи приобретает привычное выражение «да не пойти бы вам всем…». – Ты что, думаешь, мы тут, как в кино, живем, что ли? Да я в жизни пистолета не видел, – наверное, на лице Токио написано такое разочарование, что Генджи едва не крутит пальцем у виска. – А чего ты раньше не рассказал? – спрашивает Токио. Генджи как-то странно вздыхает и снова начинает пинать многострадальный плинтус. – Ты думал, что я дружить тобой, что ли, не буду из-за этого? – доходит до него, наконец. Генджи что-то бурчит себе под нос и пялится в пол. Конечно, эта новость так новость, и якудза – самые настоящие преступники, но только вот Хидео-сан совсем на преступника не похож, даже ругаться не стал, что они пьют и курят и ночами где-то шляются, и вообще все Генджи разрешает. И сам Генджи, ну и что, что слова не добьешься, а если и говорит, то так, что Токио не сразу привык. Теперь, правда, и сам приучился, приходится сдерживаться, чтобы не ляпнуть чего из такиевского лексикона при взрослых. Зато с ним весело, веселее, чем со всеми знакомыми вместе взятыми. И ничего плохого они не делают. – Сам ты дебил, Генджи, – Токио улыбается, – нашел, из-за чего париться, мы же друзья. И вообще, я быстрей с тобой поссорюсь, если ты мне попить не дашь. Сдохну сейчас от жажды. Генджи смотрит так, как будто Токио – Санта-Клаус и притащил целый мешок подарков. – Так всегда, как выпьешь, бывает, – голос у Генджи какой-то странный, как будто горло заболело. – Пошли. Кухня там… И еще вместе с Генджи он полюбил смотреть на закат. Сначала Токио не может понять, что у Такии за странная привычка пялиться на заходящее солнце, притом, что чувство прекрасного, если и присутствовало в нем когда-то, то покинуло как минимум вместе с молочными зубами. Но едва ли не каждый вечер Генджи выискивает место повыше и не сводит глаз с солнечного диска. Сначала Токио это веселит, потом раздражает, ему кажется, они тупо теряют время, ведь столько всего еще надо успеть. – Слушай, и дался тебе этот закат? – спрашивает однажды Токио. – Это же даже не ханами** или момидзи***. Закаты каждый вечер, и все время одинаковые, – они сидят в небольшом парке в паре кварталов от их школы. Парк расположился на холме, так что с их скамейки видно все окрестности. Генджи отвечает не сразу. – Они все время разные. Зависит от того, откуда смотреть, – Токио уже хорошо изучил друга и знает: это еще не конец. Генджи и правда продолжает через какое-то время. – Я начал ходить смотреть на закат, когда отец стал главой клана. – Вот как, – уважительно тянет Токио. – Это вроде обета какого-нибудь? – Раньше мы жили в другом доме, поменьше, – хмуро говорит Такия. – А когда он стал главой, то переехали сюда. Конечно, и раньше к нему приходили его люди, дела обсуждали и всякое такое... Но все равно можно было остаться одному, никто над ухом не зудел круглые сутки. А здесь все время кто-то тусит, еще и сюсюкает иногда, если заняться больше нечем. Заебали! Даже ночью толклись, спать невозможно. Я оставался в школе, сколько мог, чтобы домой не приходить. Поднимался на крышу, там было хотя бы тихо. Потом меня там засекли, и я стал ходить по округе, выискивать места поспокойней, потише. Привык. Токио не знает, что сказать. У него большой дом, где никого, кроме них с отцом и матерью, а также кухарки и горничной, нет. Хочешь никого не видеть – без проблем. Но, наверное, трудно жить, когда вокруг тебя все время куча людей, занятых своими делами, и им все равно, удобно тебе или нет. Это как поехать с классом на экскурсию: если несколько дней, то весело, но жить так все время – это же убиться. – Понятно, – тянет он, чтобы сказать хоть что-то. Генджи не сводит взгляда с солнечного диска, который сползает все ниже. Сейчас он не похож на самого себя, не хмурит брови, не сжимает губы. Лицо его спокойно, поза расслаблена. Токио даже представить не может, о чем он в этот момент думает. Может быть, вообще ни о чем. Спросить все равно не решится. Постепенно Токио тоже проникается этим спокойствием и даже каким-то умиротворением, когда похожее на круглый апельсин солнце катится вниз, заливая все розово-оранжевым светом. Они с Генджи каждый раз ищут место, с которого открывается вид получше, но чаще всего возвращаются сюда, в этот парк, на эту скамейку. Внизу лежит город, и Токио кажется, что он лежит у их ног. *** – Блять, что они все, как бабы, в волосы вцепляются! – Генджи сплевывает розоватую от крови слюну. Хорошая была драка, В фонтанчике на детской площадке Токио пытается оттереть запачканную кровью рубашку – получается плохо, мать опять будет орать – и смотрит на друга снизу вверх. Тот хлопает себя по карманам в поисках зажигалки, но, видно, как обычно, потерял в драке. На памяти Токио еще ни одна зажигалка у Генджи не дожила до своего естественного конца. Поэтому просто кивает головой в сторону своей сумки. – Подстригись, – говорит он, встряхивая рубашку и понимая всю бессмысленность своих попыток привести ее в нормальный вид. – И быть, как они? – длинные пряди падают Генджи на лоб, он смотрит сквозь них на Токио, и его взгляд ясно выражает все, что он думает о подобном предложении. «Они», в понимании Генджи, – все те хорошие мальчики, которые учат уроки, слушаются взрослых и для которых самое большое отступление от правил – это тайком подглядывать за девчонками в раздевалке. Генджи плевать на девчонок. Его волосы прикрывают шею и каждый раз, когда он наклоняет голову, падают на глаза. Токио иногда думает, что у Генджи такие херовые оценки, потому что он просто не видит, что написано в учебнике. Учителя постоянно делают ему замечания и выговоры, требуя привести прическу в соответствие со школьными правилами. Судя по виду Генджи в эти минуты – он куда быстрее запишется в церковный хор католической церкви, чем переступит порог парикмахерской. Волосы самого Токио на пять миллиметров длиннее нормы, это почти незаметно, но он чувствует себя ужасно крутым. – Ну, убирай их в хвост, – Токио тоже тянется за сигаретой. – Я что, девчонка? – Генджи в несколько затягов докуривает сигарету и бросает окурок в пожухлую траву. – Ну, пошли, что ли, солнце уже садится. Генджи не отрываясь смотрит, как оранжевый диск сползает к горизонту, Токио одним глазом косится на темные пряди, заправленные за небольшое, чуть оттопыренное круглое ухо. *** – Токио, ты ебнулся? – интересуется на следующий день Генджи, когда они во время большой перемены привычно отчаливают на крышу. – Да, ладно, выйдет круто. – А ты умеешь? – с сомнением поглядывает на блестящие ножницы Генджи. Токио вспоминает, что самое сложное, что он делал ножницами, – это вырезал аппликации в третьем классе. Но попугайчики и деревья по шаблону – это не то же самое, конечно, что стрижка. С другой стороны, ну не убьет же его Генджи. Последняя мысль, впрочем, кажется несколько спорной даже Токио. – Волосы не голова, отрастут, – этот аргумент на Генджи, как ни странно, действует, и он садится на перевернутый ящик, подставляя свою голову под парикмахерские эксперименты Токио так же решительно, как бросается в драку. Ощущения довольно странные – чужие волосы проскальзывают сквозь пальцы, рассыпаются на пряди, никак не желают слушаться. Токио возится долго, стараясь быть аккуратным. Обычно нетерпеливый, Генджи сидит спокойно, вытянув длинные ноги и лишь иногда подергивая головой, когда Токио случайно задевает кожу. – Ну, что? – интересуется Генджи, когда Токио отступает на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. Спиной, что ли, чует? Токио не знает, что сказать. Сам он втайне давно мечтает о прическе с выбритыми висками. Такую носят крутые парни в американских боевиках и герои аниме. Но ему никто никогда не позволит так подстричься, а вот Генджи ничье разрешение не нужно. Токио уверен, что такая прическа только добавит его другу крутизны, если, конечно, можно быть крутым еще больше. Но надо признать, что парикмахер из Токио фиговый. Оригинал сильно отличается от воображаемого образца: пряди выстрижены неровно, какими-то бугорками, где-то чуть ли не череп видно, а где-то прямо лес густой. – Ну, что-то вроде, – мямлит он, протягивает спертое у матери зеркало и на всякий случай чуть отступает. Уж кто-кто, а Токио отлично знает, как Генджи умеет бить с разворота. Генджи разглядывает себя довольно долго. Токио переминается с ноги на ногу. – И правда круто, – наконец изрекает Такия. Токио улыбается самой широкой из своих улыбок. На следующий день виски у Генджи аккуратно подбриты, а оставшиеся волосы залиты гелем так, что кажется, будто он надел блестящий шлем. Одноклассники провожают его широко раскрытыми глазами и даже забывают шептаться за его спиной, классная руководительница долго читает ему нотацию, периодически срываясь на визг, а после занятий у самых ворот их окликают ребята-третьеклассники. – Эй, Такия, ты чего обрился, вши, что ли? – Генджи неторопливо вытаскивает из кармана черную резинку и связывает хвост, который меньше всего похож на девчачий. Бросает к забору сумку и уголками губ улыбается Токио: – Ну, что, погнали! *** А потом неожиданно наступает третий класс, и приходит время выбирать старшую школу. Генджи собирается в Судзуран. У этой школы какая-то совершенно ужасная репутация, но Генджи собирается туда, чтобы стать там самым главным. Ему не уперся ни университет, ни светлое будущее, о котором не устают твердить на уроках учителя. Он собирается утереть нос отцу, который тоже когда-то учился в этой школе, но так и не смог ее покорить. Отношения у Генджи с Хидео-саном не очень. Хотя, по мнению Токио, Генджи просто с жиру бесится. Хидео-сан никогда ничего сыну не запрещает, всегда дает денег, сколько попросишь, и вообще, не лезет к нему, чего еще надо-то? Генджи же своего счастья не понимал и все время был отцом недоволен. Но Токио и не рвется разбираться в семейных неурядицах своего друга. Он еще раз оглядывает пособия и справочники, которыми завалена его комната, и решает, что тоже пойдет в Судзуран. Потому что они с Генджи – друзья. Вот и все. А поступить в универ можно и с репетиторами, если уж в этом Судзуране так плохо учат. В конце концов, разве не должен он прожить свои школьные годы так, чтобы сохранить счастливые воспоминания на всю жизнь. Об этом все время талдычат им учителя. Может быть, они, конечно, имеют в виду что-то другое – фестивали там всякие, экскурсии – но Токио точно знает: весело ему именно с Генджи. Когда он сообщает другу о своем намерении, тот одобрительно кивает головой. Как обычно, большая перемена, и, как обычно, они сидят на крыше. – Я не стал тебе предлагать, – говорит Генджи, докурив сигарету. – Подумал, ты будешь поступать в какую-нибудь крутую школу. – Ну и дурак, – Токио достает из кармана пачку жвачки, одну пластинку сует себе в рот, другую протягивает Такии. – Мы же друзья. А друзья всегда вместе. Когда Токио сообщает, что пойдет в Судзуран, мать закатывает истерику, но Токио стоит на своем. Раньше под таким напором он бы давно сдался, но общение с Генджи не проходит даром. Упрямо хмурясь, он говорит, что все равно пойдет в Судзуран, хочет она того или нет. Он так решил. Мать впервые в жизни поднимает на него руку, но пощечина выходит какой-то смазанной, в ней не столько злость, сколько какая-то беспомощность. Его неожиданно поддерживает отец. Токио и представить не мог, что тот встанет на его сторону. – Ты сошел с ума! Как ты можешь потакать ему! – Токио подслушивает на лестнице, как они ссорятся в гостиной. Мать орет на весь дом, отец говорит спокойно, как если бы они обсуждали очередной отпуск. – Ты знаешь, что это за школа? Ты хочешь, чтобы твой единственный сын учился в этом притоне? – Если у моего сына есть голова на плечах, ничего ему там не сделается. – Как ты можешь так рассуждать? Тебе все равно, тебе наплевать на него! – Если я не вытираю ему сопли, это не значит, что мне плевать. Он никогда не станет взрослым, мужчиной, если будет сидеть у твоей юбки. – Моей юбки? Вот, значит, как?! Значит, пусть идет в это пристанище малолетних бандитов, станет такими же, как они? – Я знаю множество людей, которые закончили самые лучшие школы, но честными и порядочными они от этого не стали. И я встречал много тех, кто учился в плохих школах, и это люди достойные сейчас всяческого уважения. Если человек внутри гнилой, не поможет ему никакая школа! – Послушай, Токио, – говорит отец, появляясь в его комнате чуть позже. – Не думай, что это все шутки. Ты принял взрослое решение, выбрав такую школу. Но отвечать за последствия придется тебе самому. Ты можешь идти в Судзуран, но позорить семью я тебе не позволю. Так что подумай о том, как ты собираешься там учиться и кем ты собираешься стать. – Я обещаю, – бормочет Токио, потрясенный тем, что отец, оказывается, воспринимает его всерьез, смотрит не как на беспомощного мальчишку, но как на взрослого человека. – Ты не будешь меня стыдиться. – Надеюсь, – кивает тот. Но тут беда приходит оттуда, откуда ее совсем не ждут. Генджи пинает сеточное ограждение крыши так, словно хочет пробить в нем дыру. У него совершенно белые от злости глаза, Токио и не думал, что такое бывает. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу! – и сетка дребезжит ему в ответ. – Да чтоб он сдох! Токио не успокаивает товарища не потому, что это бесполезно, а потому, что сам сидит, как пришибленный. Генджи не идет в Судзуран. Его отец хочет, чтобы он шел в приличную старшую школу. Когда Токио слышит это в первый раз, ему кажется, что друг просто шутит, но Генджи никогда не шутит, с юмором у него не очень. Потом, наконец, до него доходит. Генджи не идет в Судзуран, а он, Токио, идет. – Послушай, – пытается собраться с мыслями Токио, когда Генджи, наконец, выдыхается и закуривает, привалившись к ограждению. – Может быть, ты попробуешь его убедить? Знаешь, я очень удивился, что отец меня поддержал. А твой… – А мой – старый козел! – цедит Генджи и вдавливает окурок в крышу с силой, как будто это сам Хидео-сан. – Я ничего не буду просить. Я не буду перед ним унижаться. Я ему сказал: я не пойду в твою приличную школу, ты меня не можешь заставить. А он говорит – не пойдешь сам, поведут силой. – Но ты ведь можешь не сдать вступительные экзамены, – хватается за спасительную мысль Токио. – Ты дурак совсем? Я их не сдам, только если не приду. Токио хочет сказать «но ты же и правда можешь не пойти», а потом вдруг воспоминает Хидео-сана и думает, что, пожалуй, даже у вседозволенности Генджи есть предел. Других идей у него нет. Генджи прикуривает новую сигарету и сидит, запрокинув голову и пуская колечки дыма. – Он боится, что у меня получится то, что не вышло у него самого, что я смогу покорить Судзуран. Поэтому он хочет, чтобы я шел в эту дурацкую приличную школу. Чтобы я его не уделал. Токио уже открывает рот, чтобы сказать, что в таком случае он не пойдет ни в какой Судзуран, а пойдет туда, куда поступит Генджи, потому что они друзья и пообещали друг другу никогда не разлучаться, но Такия решительно вскидывает подбородок. – Я все равно приду в Судзуран, так или иначе, вот увидишь. И мы с тобой, Токио, поднимемся на его вершину, – глаза у Генджи горят таким воодушевлением, что Токио не решается возразить. Он знает Генджи и знает, что тот всегда добивается своего. И знает, что однажды он придет в Судзуран. И это нестрашно, что поначалу Токио будет там один. Их дружбе это совсем не помешает. Токио уверен: такая дружба, как у них, – это на всю жизнь.