Одна

      «Успокойся».       В моей голове все еще стучит молотом его хриплый отрывистый голос. Гремит громом, взрывается снарядами, проделывая огромные дыры в черепе.       «Успокойся, Клем».       Мое тело все еще ощущает тепло его крепкого прощального объятия, руки помнят прикосновения его грубых шершавых пальцев.       «Кенни, прошу тебя».       Я все еще вижу его взгляд. В нем нет ни страха перед смертью, ни боли, ни тревоги за будущее девочки, которую он вынужден оставить, нет даже чувства вины перед ней. Он смотрит на меня, на эту самую девочку, и я вижу только беспрекословное подчинение обстоятельствам, правилам этого безумного увядающего мира. Мира, в котором не живут, а выживают.       «Ты же прекрасно понимаешь, что у нас нет выбора. Так надо, Клем. Просто так надо».       Мое лицо все еще мокрое от слез. Глаза режет с непривычки. Я не плакала с тех самых пор, как мы нашли Веллингтон, и выяснилось, что я должна идти туда без Кенни. «Там вы с малышом будете в безопасности, — говорил он тогда. — О вас позаботятся. Накормят. Переоденут». А я все всхлипывала и как сумасшедшая мотала головой, отчего мои слезы разлетались в разные стороны. Никто не смог бы позаботиться о нас лучше, чем Кенни. Никакая еда, никакие тряпки не заменили бы нам его. Я знаю, что сделала тогда правильный выбор. Послала Веллингтон с его безопасностью куда подальше и осталась с человеком, чьи объятия были надежней любых стен, дверей и крыш.       Но больше он никогда меня не обнимет. Его нет. Я осталась одна.       «Ты сильная. У тебя получится, ведь ты уже сто раз делала это раньше».       Кенни думал, что мне не составит труда пустить пулю ему в лоб, но он ошибался. Этот раз был особенным, совершенно не похожим на остальные сто. За последний год Кенни стал мне дороже всех вместе взятых людей, в чьих группах я когда-либо была. Он был для меня всем. Заменял отца, которого я потеряла, дедушку, которого я не помню, старшего брата, которого у меня никогда не было, друга, в котором я нуждалась. Он был моим спасательным тросом, не дававшим упасть, соломинкой, позволявшей держаться наплаву. Он смешил, когда было грустно, утешал, когда было страшно, обнадеживал, когда казалось, что выхода нет. Он был рядом, если чувствовал, что это необходимо, и уходил, если я хотела побыть одна.       Я знала, что должна была выстрелить. Но не могла.       Его рука, протягивающая пистолет. Мои жалкие попытки прицелиться и нажать на спусковой крючок.       «Я не могу, не заставляй меня».       Его короткий понимающий кивок. Судорожные всхлипы, разрывающие мою грудь изнутри.       «Успокойся. Успокойся и слушай. Я сделаю это сам, ладно? Ты должна бежать. Выстрел привлечет ходячих, поэтому ты должна бежать. Клем, ты слышишь меня, ты меня понимаешь?»       Мои сдавленные рыдания. Его тщетные попытки меня успокоить.       «Кенни, нет. Пожалуйста, не надо».       Я знала, я понимала, что это конец. Он и так продержался дольше среднего, и теперь в его распоряжении оставалось не больше часа. Кожа Кенни давно приобрела синеватый оттенок, круги под глазами расползлись до размеров кулака, губы полопались и стали кровоточить.       Я заметила укус только спустя два дня. Кенни набрасывал шарф на плечи, пряча его от меня, и я ничего не подозревала. Меня ни разу не насторожило его поведение, я будто забыла, что в летний зной обычно не носят шарфов. Но потом мы пробирались через густые заросли, и шарф, зацепившись за колючую ветку, соскочил с плеча Кенни. Я смотрела на уродливый след от зубов ходячего, а внутри меня все рвалось, трещало по швам. Я знала, что это значит, я понимала, однако отказывалась верить. Мне столько всего хотелось сказать, но я смогла выдавить из себя лишь жалкий бесполезный вопрос:       — Где?       Рука Кенни дрожала, когда он набрасывал шарф обратно на укушенное плечо.       — На складе, позавчера.       Я говорила ему не соваться туда. Особой необходимости не было, это не стоило риска. А Кенни, видимо, посчитал, что если мне двенадцать, то я не вправе принимать серьезные решения.       — И когда ты собирался сказать мне?       Вопрос, поставивший его в тупик. Я ждала ответа около пяти минут.       — Не знаю, — в конце концов пробурчал он.       Больше мы не возвращались к этой теме. Кенни просто не рассказывал, а я просто не спрашивала. Как будто, если не говорить про укус, он исчезнет. Как будто, если не говорить про смерть, она за тобой не придет. Мы были полными придурками, вели себя как ни в чем не бывало до тех самых пор, пока не настало время.       И тогда меня прорвало. Словно в течение всех этих часов молчания и игнорирования невыносимая боль копилась во мне, собиралась каплями, чтобы в нужный момент обрушиться водопадом истерик, смыв адекватность и потопив рациональность. Понадобилась лишь секунда, чтобы лопнула последняя струна, сдерживающая меня. Лишь секунда, чтобы я сломалась.       Это был конец. Я знала, я понимала.       Однако отказывалась верить.       «Кенни…»       «Успокойся! Успокойся и беги!»       Я приложила нечеловеческие усилия для того, чтобы поднять сумку, и в тысячу раз больше усилий, чтобы заставить себя сдвинуться с места. Я взглянула на него в последний раз. И побежала.       Трава и листья, шуршащие под моими ногами. Учащенное сердцебиение. Холодные ручьи слез, стекающие к шее, перемотанной его шарфом. Тяжесть наполненной всяким хламом сумки, жесткий ремень, натирающий плечо. Пугающая неизвестность впереди.       И резко раздавшийся из глубины леса выстрел, означающий то, что я осталась одна.