Эллигент: другой финал

Сердце тинейджера лопнет в любую минуту. Нервы собьются волокнами, только скажи. Добрая мать революция, вечная смута Львиною пастью откроет то место во ржи. Там свежие травы, холмы и бурьяны, Застывшее небо и что-то еще... А вы такие юные, Глаза горят безумные, В них только ожидание новой войны. А вы такие юные, Как небо в полнолуние. И только бы опять дотянуть до весны. (с)Братья Грим, "Место во ржи"

<...>       Краем глаза я вижу Дэвида. И мою мать, выходящую из-за его спины. Она одета в ту же серую одежду альтруистов, которая была на ней, когда я видела её в последний раз. На её голых руках - татуировки. В рубашке - пулевые отверстия. Её светлые волосы собраны в узел, но несколько выбившихся прядей золотом обрамляют её лицо. Наверное, моё сознание затуманено сывороткой смерти. Она опускается на колени рядом со мной и гладит меня по голове.       - Привет, Беатрис, - улыбается она.       - Я всё сделала правильно? - спрашиваю я.       - Да, - отвечает она, и в её глазах стоят слёзы. - Да, моё дорогое дитя, моя Беатрис.       Я хочу ответить, хочу поговорить с ней. Хочу рассказать, как скучаю по ней, как невыносимо мне жаль, и как сильно мне нужно знать, что она простила меня. Но видение исчезает в туманной дымке, а следом из темноты появляется Уилл. Его глаза блестят, он лучится силой и жизнью. С улыбкой протягивает мне руку, помогая подняться. Я хватаюсь за него в страхе, что он тоже исчезнет.       - Привет, Трис, - говорит он. Его голос бодрый и звонкий, каким был всегда, каким оставался даже в самые трудные времена. Я не могу смотреть ему в глаза и стою, опустив голову.       - Кристина спросила тебя, почему ты не выстрелила в руку, если могла это сделать. Вот и мне интересно, почему?       - Прости меня, - шепчу я, не поднимая глаз. Уилл молчит, как будто ждёт продолжения. И я понимаю, что больше не могу убегать. Я не спрячусь от того, что сделала. Я должна сказать это, обязана признать вину и принять её на себя.       - Я могла сделать всё это, действительно могла. - Мой голос такой тихий, что больше похож на шуршание листьев на едва уловимом ветру. - Но я испугалась. Испугалась, что это не поможет, что я... - мой голос срывается, - не смогу спасти себя.       Я всё-таки поднимаю голову и смотрю ему прямо в лицо. Он слушает очень внимательно.       - Я должна была спасти себя, чтобы жертва моей матери не оказалась напрасной. - Твёрдо говорю я, и чувствую, как с каждым словом отпускаю на волю птиц из клеток моей вины. - Я могла поступить иначе, но не сделала этого. Я выбрала то, что было значимым для меня. Прости меня, Уилл. Не было ни дня, ни ночи, когда бы я не винила себя, - по моим щекам текут слёзы, и я не пытаюсь их смахивать, - перед Кристиной, перед Карой, перед тобой!       - Кристина давно простила тебя, - едва слышно говорит Уилл.       - Но не Кара.       - Нет, - он качает головой. - Не Кара. Но тебе нужно не её прощение, и не моё. Важно, - он кладёт руки мне на плечи и заглядывает в глаза, - чтобы ты простила сама себя.       Я отворачиваюсь. Слёзы стекают по моему лицу и капают на его руки. Всё же нахожу в себе силы повернуться и взглянуть в его глаза. В них нет ни ненависти, ни злости. Только доброта и покой.       - Ты сделала то, что было необходимо. Я бы убил тебя даже с простреленной рукой, и это стало бы самой большой из моих ошибок. Прости сама себя, - шепчет Уилл. - Прости себя, как я простил тебя, Трис.       Он обнимает меня, жестом, не свойственным ни лихачам, ни эрудитам. Наверное, по ту сторону стираются все искусственно созданные рамки, и мы наконец-то становимся одинаковыми, равными, без границ и фракций, без навязанных стереотипов поведения. Просто людьми. Затем он отступает на шаг.       - Передай привет Кристине, - улыбается Уилл, но теперь я вижу в его улыбке неподдельную грусть. - Скажи, что я люблю её, и всегда буду любить.       Не в силах ответить, я только киваю. Он отворачивается, чтобы уйти. И я вижу Юрайю. Это значит, что Юрайи больше нет.       Он догоняет Уилла и хлопает по плечу. Они уходят вместе, обычные мальчишки. Как будто только что закончилась тренировка, и через минуту мы встретимся в столовой. Как прежде, сядем за один стол. Они будут шутить и смеяться, полные счастья и любви, такие прекрасные и юные. И у них впереди будет вся жизнь. Я смотрю, как они исчезают, скрываются за клубящимися клочьями тумана, а следом за ними из темноты выходит моя мать.       - Я умерла? - спрашиваю я.       Мама качает головой.       - Нет, моя девочка. Тебе слишком рано умирать.       - Но как же пули?       Она улыбается. Её улыбка тёплая, с примесью боли и надежды, и слёзы блестят в уголках её глаз.       - Это не страшно, моя маленькая. Важнее то, чему ты научилась.       Она права, я научилась многому. Я оставила свой максимализм в прошлом, теперь я умею любить и прощать. Я поняла истинный смысл настоящей жертвенности. Мама как будто отвечает на мои мысли.       - Теперь ты всё понимаешь, доченька. Ты больше не стремишься себя уничтожить. Ты стала ценить жизнь. И отличать самоуничтожение от самопожертвования.       Да, сейчас я хорошо понимаю, о чём говорил Тобиас, когда злился на меня за моё безрассудство. Когда я, не раздумывая, бросалась в каждый костёр, с одним лишь желанием - сгореть без остатка, я забывала о том, на что мои родители пошли ради меня. Я обесценивала их жертву и предавала их любовь. Я смогла понять всю силу их любви, только когда добровольно, взвешенно и обдуманно пошла на смерть ради Калеба. Любовь к брату и понимание, что мой поступок спасёт многие жизни, спасёт наш город и сделает его лучше, придали мне сил. Родители погибли ради меня, чтобы я жила ради всех. Теперь я это понимаю.       Мама гладит меня по щеке.       - Не плачь, моя девочка. Не плачь. Она отдаляется. Я бегу следом, но знаю, что не смогу догнать её. Рыдая, падаю на колени.       - Мама! - Кричу я ей вслед. - Не бросай меня! Не бросай меня, мама! Силы оставляют, и меня окутывает тьма.       Не знаю, сколько времени я лежу вот так, не шевелясь, в пустоте и тишине. Сколько часов, дней или столетий я пытаюсь справиться со своей болью. И когда кажется, что горе вот-вот раздавит меня, я начинаю слышать голоса. Такие знакомые и родные, что я невольно выбираюсь из оцепенения, чтобы их послушать. Как будто мои друзья тоже пришли попрощаться со мной. Я цепляюсь за них, как за соломинку, за последнюю надежду. Они наполняют меня силой и заставляют подняться. Я не разбираю слов, но медленно бреду сквозь туман им навстречу. Уговариваю себя, тащу за шкирку, призываю всю силу воли, какая у меня осталась. Каждый шаг отдаётся острой болью, но к боли мне не привыкать. Я упрямо волочу ноги, ещё, ещё и ещё...       И просыпаюсь от яркого света. Он режет глаза даже сквозь закрытые веки. Рефлекторно жмурюсь и слышу радостный крик. В тот же момент ощущаю крепкое прикосновение, как будто кто-то схватил меня за руку. Эта рука сильная, гладкая и тёплая, и в памяти всплывает имя - Кристина. С трудом открываю глаза, щурясь на белый свет больничных ламп. Моргаю и пытаюсь сфокусировать взгляд на её лице. Оно медленно выплывает из застилающего глаза серого тумана, постепенно обретая яркость и чёткость. Хочу улыбнуться, но дыхательная трубка не даёт этого сделать. Я чувствую, как дышит за меня машина, а всё тело окутывают трубки и провода. И знаю, что они мне больше не нужны.       Кристина до хруста костей сжимает мою ладонь и гладит меня по волосам. Так же, как вечность назад это делала мама. Моя лучшая подруга всхлипывает сквозь смех и стирает слёзы с моих собственных щёк. И первая моя фраза, когда вынимают трубку, обращена к ней.       - Уилл... - еле слышно хриплю я. - Уилл передавал привет. Он просил сказать, что любит тебя, и всегда будет любить.       Кристина плачет и прикладывает пальцы к моим губам: "Не пытайся говорить, не надо". Я закрываю глаза и успеваю услышать, как она бежит по коридору и, что есть мочи, зовёт Тобиаса. Значит, с ним тоже всё в порядке. Значит, мы победили. Значит, всё было не зря. Эти мысли утешают меня, и я погружаюсь в долгий сон, несущий обновление и покой.