Свечи в темноте

У Кристины и без того проблем хватало — целый ворох: экзамены, безответная любовь и дикий страх свалиться замертво посреди коридора. Конечно, где-то в её голове это выглядело очень драматично: она падала красиво, плавно приземляясь на холодный камень, её волосы обязательно бы разметались по полу (пусть чаще всего она заплетала два тугих колоска, но представляла их иначе). Всё произошло бы во время перемены, прямо перед началом урока посреди коридора, свет заливал бы помещение, из-за чего она казалась бы безумно бледной. А потом над ней склонился бы шокированный Джеймс и пытался бы привести её в чувства. А через пару дней она бы обязательно умерла, и Джеймс Поттер кусал бы свои гриффиндорские локти, потому что только потеряв Кристину он бы понял, что всегда любил одну лишь её. — Жуть какая, — пробормотала сама себе Кристина, посчитав собственные мысли позорной глупостью. Она частенько бывала в кабинете директора. Чаще всего из-за выговоров и наказаний после драк на квиддичном поле. Кажется, её всё ещё не исключили только из-за хороших оценок. Теперь же она пришла сюда по другой причине. Макгонагалл попросила зайти первым делом именно к ней перед началом уроков, что уже наводило на подозрения. Женщина сидела в своём кресле и хмурилась, пока Кристина, сидя напротив, чувствовала себя безумно неловко и инородно в этой комнате. В этот раз не было драки или заколдованных Кристиной учеников, потому ей не сразу удалось понять, почему её позвали сюда. Макгонагалл чуть прокашлялась перед тем, как начать говорить, и с каждым словом лицо Нотт искажалось всё больше. Отец хочет видеть её? Что за глупости? Он, конечно, иногда отпрашивал её с уроков, но лишь по уважительным причинам, а не ради прихоти. Профессор не называла точных причин, хоть и знала их. Это очевидно. Директриса хорошо скрывала свои мысли, и всё же Кристине удалось прочитать по выражению её лица, что что-то произошло. Но что? Спустя пару минут Макгонагалл подвела свою ученицу к камину и как-то по-матерински погладила по плечу, пока девушка зачерпывала порох из чаши. И в тот миг, когда языки зелёного пламени охватили её тело, погружая в водоворот пересечения пространств, лицо Минервы Макгонагалл стало необычайно печальным… Кристина вышла там, где и планировалось — в центральной гостиной. Та самая комната, которая чаще всего не использовалась. И самое первое, что бросилось в глаза, была пустота. Да, именно пустота. Не было ваз с цветами. Вообще никаких. Неужели убрали после того раза? — Ты уже здесь, — донёсся из прохода голос мистера Бойда. — Что-то случилось? Почему отец выдернул меня из школы? Но дворецкий промолчал, опустив голову, вызывая тем самым подозрения. Кристина почувствовала лёгкое волнение, но не успела произнести и слова, как в гостиную, точно вихрь, ворвалась мачеха. — Крисси! — воскликнула она и бросилась к своей падчерице. Её воздушное цветочное платье выглядело будто самое настоящее облако. Нотт в который раз отметила её отвратительный вкус и любовь к пёстрым вещам. Клякса на бумаге. От Марго Идрис пахло лекарствами и травами. Кристина почувствовала этот запах сразу, как только та обняла её. Пересилив себя, она позволила себе похлопать мачеху ладонью по спине: легко, едва касаясь, будто просто ради галочки. — Я так рада тебя видеть! Без тебя дома очень скучно, ты знаешь? — затараторила молодая женщина. — Жду не дождусь начала твоих каникул! У меня таки-и-и-е грандиозные планы! Твой отец нашёл просто невероятной красоты конюшню. Ты ведь любишь лошадей? Тео показывал колдографии с какого-то путешествия, ты так красиво выглядела в седле! Мне завидно! Она не затыкалась. Ни на секунду, Поток слов срывался с её губ без перерыва, приводя Кристину в какой-то необъяснимый ужас. Марго Идрис взяла её под руку и потащила куда-то вглубь дома, продолжая рассуждать о лошадях разной масти, о том, что сама она дико боится ездить верхом, но очень хочет. О том, как отец планирует новое путешествие, чтобы они стали настоящей семьей и провели время вместе; о прекрасной погоде, об игре Кристины в квиддич и обо всём на свете. Но отца не наблюдалось, хотя он сам пригласил её домой посреди учебной недели. Дома было как-то подозрительно холодно и серо. Одна лишь Марго Идрис пестрила своим воздушным платьем, скрывающим беременность. — Мы начали делать ремонт в детской! — вдруг воскликнула она, сжав сильнее пальцы Кристины. — Я подумываю переделать ещё несколько комнат, но без фанатизма. Много спален безжизненно пустует, а в доме так не хватает света. В доме, полном панорамных окон? Что происходит? Тем временем мачеха вела её на третий этаж. — А где папа? — Он ещё не дома. Сказал, что должен посетить Драко в Мэноре. Обещал скоро вернуться… — Она вдруг замерла посреди коридора. — Он часто уходит куда-то… Ночью сидит в беседке и не возвращается в спальню, иногда выпивает. Но я не обижаюсь! — внезапно широкая улыбка озарила её лицо. А в глазах стояли слёзы. Марго Идрис подошла к одной из дверей и открыла её. Она на полсекунды задержалась на пороге, будто обдумывая следующие действия, а потом повернулась к Кристине и прошептала одними губами беззвучное «Идём». Нотт пошла следом, аккуратно заглядывая внутрь комнаты. Это была детская. Мачеха стояла посередине, глядя в огромное окно с видом на внутренний сад. Потолок с мерцающими звёздами выглядел завораживающе, как и нарисованные деревья на одной из стен с опадающими на траву листьями. Небольшая детская кроватка стояла слева, а над ней парила карусель из подвесных игрушек в виде различных животных и птиц. Это была милейшая детская. Такая, в которой ребёнок бы чувствовал себя одним из сказочных персонажей. И множество различных погремушек и башенок, расставленных на полках и шкафах, и приятная музыка карусели, и огромное окно с солнечным светом, — всё это даже у Кристины вызвало трепет. Новое чувство. В комнату вложили всю любовь и ожидание, которые только могли быть в преддверии появления малыша в достаточно большом и пустом доме. Теперь тут будет шумно. Так уже было однажды, когда на свет появились Томазо и Александрия. Правда, это было очень недолго, да и Кристина находилась в школе. Развод не заставил себя ждать. Марго Идрис подошла к окну и вдруг резко распахнула его настежь. Кристина дернулась от потока прохладного уличного ветра, заполонившего комнату в секунду. Платье мачехи затрепетало в подоле от стремительного сквозняка и полностью прилегло к груди и животу. И в этот момент у Кристины что-то перевернулось внутри. Живот был абсолютно плоский. Кожа девушки покрылась мурашками, но вовсе не от холода — от ужаса. — Здесь так просторно, ты не находишь? — поинтересовалась Марго Идрис всматриваясь вдаль. А язык Кристины не слушался, прилип к нёбу, не позволяя издать и звука. — Тео красил стены своими руками, ты представляешь, дорогая? — она вдруг подскочила к одной из стены и провела по ней ладонью. Нарисованные листья опадали с таких же нарисованных деревьев. — Он так погрузился в этот процесс, не выходил отсюда несколько дней. Конечно, пришлось просить мистера Бойда исправлять тот ужас, который здесь оставил твой отец, но разве это важно? Взгляд мачехи замер, когда она повернулась к Кристине. Её глаза остановились, будто перед ней был призрак. — Ты слышала? — спросила она. Девушка сглотнула: — Слышала что? — Он же плачет! — как-то снисходительно ответила Марго Идрис, словно её падчерица не замечала очевидного. — Ох, наверное, это инстинкты. Мать всегда чувствует, когда её дитя плачет. Так удивительно, ты не находишь? Она подошла к кроватке и стала медленно её покачивать, напевая под нос незамысловатую мелодию. Кристина приросла к полу, боясь даже шевельнуться, потому что Марго Идрис явно была не в себе. Но где был отец? Мачеха остановилась и замолчала, она медленно повернулась к стоящей в дверях девушке и широко ей улыбнулась. Будто только что не укачивала невидимого ребенка. — Как я тебе рада, Кристина… Ты ведь больше не злишься на меня из-за цветов? Кристина молчала. Сзади послышался шорох. Мистер Бойд стоял в коридоре, ожидая реакции на его появление. — Чай уже в гостиной, миссис Нотт, можете проходить туда. Я буду здесь, чтобы присмотреть за юным наследником. — Ох, как чудесно! — хлопнула в ладоши Марго Идрис. — Идём же, Крисси, поболтаем о девичьем за вкусным чаем! Мистер Бойд — лучшая нянька. Он ведь нянчил тебя в детстве, как сказал Тео. Она подошла к падчерица и взяла её под руку, уводя из детской спальни. Кристина бросила напуганный взгляд на дворецкого, но тот поджал губы и покачал головой. Он подыгрывал ей. Марго Идрис сошла с ума. Они спустились вниз и устроились в малой гостиной. Здесь тоже не было цветов. Кристина аккуратно взяла в руки чашку чая, аккуратно поглядывая на улыбающуюся Марго Идрис. Так хотелось что-то сказать, но слова будто растворялись на языке. И впервые в жизни она испытала нечто неясно тёплое по отношению к жене своего отца. Ей было её жаль. По-человечески жаль. Так, как жаль каждого человека, оказавшегося в одиночестве посреди собственного горя. — А когда вернётся папа? Я думала, он хотел поговорить со мной о чём-то важном, — начала Кристина, стараясь не выдать своего смятения. — Наверное, хотел сказать, что собирается представить тебя нескольким игрокам сборной Англии. Он так гордится твоими успехами! Всем хвалится, какая ты умница и как ты ловко отправляешь противников на больничную койку. — Ох, это… волнительно? — Да! Пару недель назад он пришел и сказал, что тебя хотели бы видеть на отборочных в какую-то команду. Прости, я не запомнила название, я ведь так занята всеми этими материнскими хлопотами и… — её взгляд вновь пугающе замер на фарфоровом чайнике. Нотт уже было раскрыла рот, чтобы продолжить этот бессмысленный разговор, но так и не успела ничего сказать. Потому что Марго Идрис сгорбилась, а из глаз её потекли слёзы. — Он умер… Неделю назад. Нет никакого ребенка в кроватке, я его выдумала. Драко говорит, что это пройдёт, если я не буду прекращать приём лекарств. Они гадкие на вкус. Но помогают. Иногда. — Мар… — Это я просила профессора Макгонагалл отпустить тебя. От лица твоего отца, разумеется. Прости, что вырвала из школы. Уверена, у тебя и своих проблем достаточно, но… он умер. Её голубые глаза не прекращали плакать, а слёзы градом стекали по щекам и опадали прямо на цветастое платье. Она дрожала. — Он умер, — голос Марго Идрис сорвался. — Умер. Мне даже не дали на него взглянуть. Тео… Тео сказал, что так бывает… что это нормально, если в утробе погибает плод, но… Разве это помогает справиться? Кристина сглотнула подступающий к горлу ком. Она едва ли не впервые смотрела на свою мачеху совсем другим взглядом. Женщина выглядела подавленно, а глаза её зияли пустотой и утратой. Кристине не доводилось видеть людей в состоянии горя. Когда умерла мама, ей было совсем мало лет, чтобы запомнить всё в подробностях. В её детском сознании стёрлись все негативные воспоминания. Она не помнила, как отец спал у надгробия своей ушедшей жены; не помнила, как Гермиона укладывала её, Кристину, спать, пока на первом этажа творилась похоронная суета. Не помнила ничего из этих событий. Не помнила убитого горем отца, друзей семьи и прочих родственников, не было даже мистера Бойда, который тенью ходил за своими господинами. В голове Кристины были лишь отрывки. Она была ребёнком. Сейчас же Марго Идрис замерла в её глазах в этом образе: матери, что не успела познать материнство. Матери, что не успела подержать на руках своего ребёнка. — Где он? Где вы его?.. — Рядом с Пэнси, — кажется, губы мачехи дрогнули в подобии улыбки. — Я подумала, что там ему будет спокойно. Твоя мама присмотрит за ним там. Мистер Бойд посоветовал сделать это. Ведь малыш будет рядом с матерью, пусть и не кровной. В желудке всё скрутило болезненным спазмом. Марго Идрис смотрела так пронзительно на Кристину, будто ожидала чего-то, но чего именно — неизвестно. Хлопнула одна из дверей. Мачеха вздрогнула и опасливо обернулась ко входу. Она заметно напрягалась, а глаза её вдруг вновь стали затуманены. Словно внутри неё сработал механизм, отключающий боль, заполоняющую всё её нутро до самой макушки. Теодор Нотт появился на пороге гостиной. Он удивлённо взглянул на Кристину, потом на свою жену, сжимающую чашку с такой силой, что фарфор вот-вот мог звонко треснуть и обжечь её бледные руки. Повисла звенящая тишина. — Отец, — Кристина встала, пальцы её сжимали края школьной мантии, в которой она до сих пор была, — я хотела поговорить про отборочные матчи, о которых ты упоминал. Хочу попасть к «Гарпиям». Теодор нахмурился, но всё же кивнул ей и покинул гостиную. Марго Идрис схватила свою падчерицу за ладонь, точно за спасательный круг держался утопающий, и одними губами прошептала: — Не оставляй меня… У Кристины сжалось сердце. — Я вернусь через несколько минут, — она старалась говорить ровно, не показывая своего страха и своей жалости. — Заварим свежий чай? Этот уже остыл. Мачеха с надеждой улыбнулась и отпустила её. Кристина практически выбежала в коридор. Кровь кипела внутри от ужаса, увиденного сегодня. Нужно было поговорить с отцом и выяснить, почему всё сложилось именно так. Он был уже в своём кабинете, когда ей удалось преодолеть лестницу в несколько прыжков. Сидел в кресле за столом, сжимая пальцами стакан алкоголя, а рядом стояла полупустая бутылка огневиски. Весь его вид был каким-то помятым и разбитым, будто он только вылез из третьесортного бара в Лютном. Кристина смотрела на своего отца и не понимала, что произошло. Несмотря на все их разногласия и не самые стабильные отношения, несмотря на её капризы и замечания в сторону его новой жены, он был счастлив с Марго Идрис; Кристина никогда бы не признала, но она знала, что её мачеха смогла вдохнуть в него жизнь. И ребёнку она не была рада, потому что в глубине души ревновала, ведь он бы рос в полной семье, в отличие от неё самой. И теперь видела Теодора Нотта таким, каким он был прежде. Будто у него недавно умерла жена, и он горевал об этом, запивая всё алкоголем. Но жена его была живой. Живой и сумасшедшей. — Почему ты оставил её одну? — голос дрогнул, так предательски. — Зачем ты вернулась? — Он поднял на неё свой тяжёлый взгляд. — Не отвечала на письма, игнорировала на каникулах, не желала даже здороваться утром, а тут вдруг пришла. Зачем ты вернулась, дочь? Кристина закусила щёки изнутри, стараясь сдержать внутренний порыв закричать от досады. — Молчишь? Ты никогда не молчишь, я ведь знаю тебя. Чего же храбришься — говори. Я послушаю. Я всегда слушаю. — Ты никогда не слушаешь! — выпалила вдруг она, ступив вперёд. — Что ты натворил?! Опять пьёшь? Снова начинаешь эту игру в страдальца, забыв о том, что вокруг тебя есть люди? Он неопределённо повёл головой, поднимая стакан с огневиски к губам. Омерзительно. Будто снова отбросило в детство, когда он пропадал в барах и приходил пьяный домой, а мистер Бойд прятал её в гостевой комнате, лишь бы ребёнок не видел отца. Но она всё видела и слышала. На этот раз ничего не укрылось от детского сознания. И даже последующие трезвые и счастливые годы не смогли стереть до конца эти воспоминания. Кристина наблюдала ту же картину и после развода с Лукрецией, но была уже взрослой для того, чтобы отпустить это и не зацикливаться. И был Хогвартс, где она пряталась. Были Малфои, у которых она проводила каникулы. В груди кольнуло. Такое поганое чувство, будто моменты её жизни упущены и никогда не вернутся обратно. Будто она не прожила что-то очень важное, о чём отчаянно мечтала. Детство вдруг с треском разбилось. Какое-то позднее осознание вдруг озарило её: больше так никогда не будет, потому что они с Клементин уже много лет не общаются. Не будет посиделок с отцом во дворе вечерами. Не будет ничего того, что она любила в своём детстве. Останется лишь влюблённость в Джеймса Поттера, которая тоже пройдёт, когда школа закончится. Пьющий отец окунул её в холодный колодец реальности так внезапно и быстро, что обычно рассудительная и спокойная Кристина потеряла саму себя внутри. Так страшно… — Ты угробил маму, а теперь доводишь Марго Идрис до сумасшествия! — Твоя мать умерла от проклятия! — Он вдруг вскочил, а бутылка завалилась на бок, покатилась по столу и свалилась на пол со звоном, обсыпая паркет осколками и омывая алкоголем. — Из-за тебя её прокляли! — Не смей так говорить с отцом! — Теодор практически кричал, а на шее его выступили вены. — Я говорю то, что знаю! Ты забыл о маме! Забыл о ней, стоило появиться новой женщине рядом с тобой в каком-нибудь баре! Ты всё разрушил! Скидывал заботы обо мне на Малфоев, появлялся пару раз в неделю и пытался всё загладить развлечениями. Ты думал, что я не пойму, потому что была ребёнком? — Прекрати сейчас же. — Как мне прекратить? — отчаянно взмолилась она. — Как, пап? Что мне сделать, чтобы это исчезло из того времени, которое прошло без тебя? Я жила лишь мечтами о том, что ты вернёшься ко мне, когда очередная женщина покинет тебя. Я была твоим пристанищем и успокоением, когда тебя бросали. Ты становился отцом лишь в те моменты, когда был одинок. И что теперь? Кристина тяжело дышала, сжимая кулаки, и никак не могла остановить тот потом слов, что лился из неё без остановки. Лучше так. Лучше сейчас. Лучше кричать на него, а не игнорировать. Будет легче. Будет же, да? — Почему она одна, когда нуждается в тебе? Теодор замер. Не ожидал этих слов от дочери. Думал, что продолжит обвинять в том, чего не смог дать ей когда-то в детстве, но вдруг заговорила вовсе не о себе. — Она ведь как маленькая совсем, пап… Почему она справляется с болью одна? Почему ты с болью один справляешься? И тут неожиданно для них обоих Кристина заплакала. Она коснулась пальцами своей щеки и изумилась её влаге. Плакала. По-настоящему. От досады, от жалости к себе и к Марго Идрис. От боли, терзающей сердце и душу так много лет, но где-то очень глубоко и глухо. — Не говори так, будто тебе не всё равно. Ты не была рада этой беременности. — По-твоему, теперь я должна плясать от счастья? Я не была рада, и ты знаешь, почему. Где твои дети, Теодор Нотт? Где Александрия и Томазо? Где я? Или в этот раз ты решил пойти на опережение и исчезнуть до того, как появится ещё один ребенок? Отцовство — вообще не твоё, а дети становятся временным развлечением для заполнения пустоты внутри тебя. А если бы мама была жива, ты бы так же пропадал, пока она не ушла бы от тебя? — Не смей говорить о своей матери сейчас! — он ударил ладонью по столу. — Я буду говорить о ней столько, сколько потребуется! Ты сведёшь Марго Идрис в могилу, если так и будешь прятаться! Она сойдёт с ума окончательно и умрёт. В этом доме снова умрёт твоя жена! Очередная женщина, что подарила тебе ребёнка! Он стоял сгорбившись, изумлённо глядя на свою слишком взрослую дочь. Весь алкоголь улетучился вмиг, только лишь ему довелось увидеть эти горячие слёзы обиды. Она выросла, да? Не в тот день, когда гневно хлопала дверьми, выказывая свой протест, когда воротила нос он него и его жены, а именно сейчас. Когда защищала ту, кто ей никогда не нравился. Защищала Марго Идрис перед ним, впервые встав на чью-то сторону, а не оставшись стоять обособленным островком с краю, облачённым вуалью детских обид, ухмылок и фырканья в адрес тех, кто её не удовлетворял. Кристина смотрела гневно, глаза её наполнились чистой злостью. Она не могла смотреть на то, во что превращается её дом, пока отец напивается в своём горе, оставив не менее горюющую жену в одиночестве справляться с неутолимой болью. Наверное, терять ребенка безумно больно. Больнее, чем родителя. Заложено ведь, что родители уходят первыми, но никак не наоборот. Даже если он ещё не успел пожить, она ведь грела его под сердцем, чувствовала эту жизнь внутри себя. Марго Идрис переживала намного больше, чем отец, который теперь просто молчал. — Я не вернусь в этот дом. Никогда, — она гордо вскинула голову. Теодор шокированно приоткрыл рот: — Что ты сказала? — Ты слышал. Не нужно мне ничего. Сама справлюсь. — То, что происходит между мной и Марго Идрис, тебя не касается, так что прекра… — Нет! — тут же оборвала его девушка. — Это касается меня! Я тоже ребёнок этого дома, и я не хочу находиться там, где один напивается в барах, а другая сходит с ума. Увольте. — Ты не сможешь больше прятаться в Хогварте на каникулах, — он покачал головой, как-то печально усмехнувшись. Она всегда там пряталась. — Мне и не придётся. Есть куда идти. Пройду отборочные в какую-нибудь команду, так что не пропаду после выпуска. Лучше так, чем здесь. — Ох, Кристина, ты всё ещё ребенок… — Который понимает и видит больше, чем ты. Ты мог пережить войну и смерть мамы, но теперь топишь горе в алкоголе. — Я никогда не смогу пережить смерть твоей мамы, Крисси… Она сжала губы, пытаясь подавить ком в горле. Ещё чуть-чуть — и точно бы разрыдалась, как пятилетка. Как тогда, когда замёрзший Джеймс спустился с Астрономической башни. Тогда было страшно и больно. А сейчас вдруг просто обидно. Обидыобидыобиды. Сплошные обиды внутри. Кажется, это слово въелось в её душу пятном. — Разве можно пережить чью-то смерть? — Я ведь пережила, — стойко заявила она. Отец засмеялся, и в этом смехе не было ничего веселого. Только лишь боль. — Разве ты знала её? — вымученно спросил он, рухнув обратно в своё кресло. — Тебе было года три, когда её не стало. — Даже не смей. — Я любил её больше, чем кого-либо ещё! Больше, чем тебя, Кристина. Больше, чем просто любил. И я не могу жить всю жизнь, утопая в чувстве вины перед тобой! Кристина сглотнула ком в горле. — Я знаю, что виноват. Знаю, что прокляли из-за меня, из-за войны, из-за всех этих глупых случайностей. Знаю, что неидеальный отец, что бросал тебя и возвращался обратно, но я так больше не могу, — он вымученно взглянул на дочь. — И я смог найти человека, с которым стал чувствовать себя менее жалким. — Ты снова жалок, — жестоко произнесла девушка. — Потому что этот человек убит горем и сходит с ума. А тебя нет. Ты напиваешься. — Это и моё горе. Она покачала головой. Сил не было абсолютно. Кажется, всё было потрачено на этот сумбурный разговор с отцом и на чаепитие с Марго Идрис. Хотелось спать, хотя сейчас только утро. В это время она должна сидеть на уроке рядом с Джеймсом и слушать его бубнёж, а не рыдать перед собственным отцом из-за накалившихся эмоций, которые она подавляла в себе много лет, защищаясь от этой боли. — Оно общее. Больше Кристина ничего не стала говорить. Посмотрела на отца пару секунду и покинула кабинет, оставив его в одиночестве. Внизу её ожидала Марго Идрис. Она уже была в другом платье, в другом, но таком же цветастом, ярком и пёстром, что голова начинала кружиться от количества вышитых на нём цветов. И на фоне этого платья мачеха казалась уж слишком серой и блёклой, точно сгоревшая под лампой моль. Перед ней на столике стоял новый чайный сервиз, а из носика чайника стройкой пара разносится по помещению аромат фруктового чая. А по центру стояла ваза с цветами. Розовые камелии.

***

Лили переминалась с ноги на ногу, стоя перед Джеймсом, который сидел на больничной койке. Альбус привёл их сюда после инцидента, потому что Лили рвалась за Скорпиусом, а Джеймс верещал как бешеный, распаляясь проклятиями в его адрес. Проще было обоих пустить в Больничное крыло, но к пострадавшему, конечно же, никто не попал. Там сейчас щебетала Помфри и, как и ожидалось, мистер Малфой, который, собственно, отнёсся к травме сына весьма и весьма спокойно, будто это было обычным делом. Поттеры уединились за занавесками вокруг пустой койки. Альбус стоял у окна, привалившись к стене спиной, ожидая объяснений. Брат и сестра молчали. Ей было стыдно и неловко, а он просто тихо злился, раздувая ноздри, точно бык. Шли минуты. Шорох у постели Малфоя стих, а это означало, что с ним уже всё в порядке. Вот и хорошо. — Через сколько часов мне подойти за объяснениями? — спокойно спросил Альбус. О, он тоже был в ярости. Сам факт того, что Джеймс устроил магловский мордобой посреди школы, накалял его до такой степени, что хотелось самому отвесить брату парочку оплеух. Что за бестолочь?! — Мне нравится Скорпиус! — выпалила Лили, не выдержав этого молчания. Братья тут же удивлённо распахнули глаза. Зелёные и карие. Такие разные, но эмоции одинаковые. Она поджала губы, будто стыдясь сказанного, а через несколько секунду сделала над собой усилие, чтобы произнести: — Он мне давно нравится. Сильно. — Мерлин всемогущий, а нельзя было сразу это прояснить? До того, как Джеймс чуть его не убил! — Откуда я могла знать, что он всё узнает? — возмутилась Лили. — Думаешь, я совсем тупой? — тут же нашёлся Джеймс. — Очевидно, да, раз только сейчас это понял! — Лили! — Альбус! — Палата для душевнобольных… — Альбус устало вздохнул, потерев переносицу. Джеймс всегда был драматичен, а двигателем действий служили эмоции. Но он быстро успокаивался. Обычно. А сейчас всё было необычно. На секунду Альбус вернулся в детство, когда ему приходилось разнимать младших, если они начинали драться между собой, не поделив какую-то мелочь. Теперь этой «мелочью» оказался Скорпиус Малфой. Крупноват, конечно, но драка тоже имела место быть. Джеймс был поглощён ненавистью, ревностью или страхом? Или это проявление совокупности множества чувств, окативших его этим утром? Загадка. Лили заметно нервничала под пристальным взглядом брата. — Долго будешь пялиться? — Как давно? — спросил Джеймс, не отрывая взора от сестры. — Что «давно»? — Ты знаешь. — Не знаю. Альбус снова вздохнул. Палата для душевнобольных. Джеймс нахмурился ещё сильнее, раздражаясь всё больше и больше. — Давно с Малфоем кувыркаешься? И тут даже у Альбуса отвисла челюсть. Лили же чуть не задохнулась в собственном возмущении. Старший тут же ответил младшему оплеухой. — Выражения, Джеймс! Лили всё ещё молчала под впечатлением от услышанного. То есть вот так он всё перевернул в своей голове? Услышал сплетни и сам всё додумал до крайней степени, что теперь смел говорить такие слова в её адрес. — А как мне это называть? — Джеймс вскочил с койки. — Никак! Потому что не было ничего! — А в комнату он к тебе захаживал просто поздороваться? — Джеймс, будь потише, — Альбус шагнул к нему. — Мы не одни в крыле. — Чёрта с два, Ал, тебе вообще всё равно, с кем спит наша сестра? — Я не спала с ним! — возмутилась Лили. — Прекрати так себя вести! — Чёрт! — Он вновь плюхнулся на скрипучую койку и зарылся пальцами в свои взлохмаченные волосы. — Он же мой лучший друг… Альбус понимающе похлопал его по плечу, но тот дёрнулся. Повисла неловкая тишина. Лили не знала, как доказать, что ничего не было между ней и Скорпиусом, но разве она должна была что-то говорить? Разве есть ему дело до правды, если он смог так быстро сделать неверные выводы? — Поступил так же, как Клементин поступила со мной и Забини. Придушу его, пока все будут спать. — Джеймс Поттер! — А что мне делать? Мой лучший друг спит с моей пятнадцатилетней сестрой! — Она и моя сестра тож… — Да не было ничего! Мерлин, ну не было. Вообще ничего. Мы даже не целовались! — Ты защищаешь его! — распалялся Джеймс. — Да! Я буду его защищать! И если ты решишь что-то с ним сделать, то я буду ночевать возле его постели! И даже глаз не сомкну. Шторка распахнулась. Поттеры обернулись на вошедшего. Альбус облегчённо выдохнул, Лили стыдливо опустила голову, а Джеймс тут же перевёл взгляд на стену. Мадам Помфри шикнула на них, призывая к тишине, и зашторила всё обратно. Несколько секунд паузы пошли на пользу. Джеймс снова сел. — Мы верим тебе, Лили, — вкрадчиво произнес Альбус. — Почему мы вообще обсуждаем мои чувства к Скорпиусу? Разве не важнее то, что Джеймс чуть его не убил? — Потому что он сердце тебе разобьёт! — не выдержал юноша. Глаза его наполнились слезами. — Разобьёт, как это сделала его сестра! Нет у них ничего внутри: пустота да и только. О себе лишь думают. Он не подумал о тебе, когда залезал в твою комнату. И я не думаю, что он хотя бы раз подумал о Кассандре. — Он даже не пытался прикоснуться ко мне, потому что знал, что это будет больно. — Больно ему или тебе? — Нам. И это было ложью. Лили не знала правды. Не знала, боится ли Скорпиус боли. Не знала, что он чувствует, потому что он ничего толком и не говорил. У неё было обрывки фраз, горячее дыхание и взгляды в самую душу. Вот, что у неё было. И она бы никогда не сказал об этом своим братьям. Потому что Склопиус лежит там без сознания. Потому что он «готов умирать, если смерть похожа на неё. Страшно было ей. А он лежал и улыбался, пока она в панике пыталась придумать, как ему помочь. И сердце бешено колотилось. И сердце тарабанило о рёбра. Она была виновна в его боли. И в то самое мгновение ей было так плевать на происходящее с ними. Она забыла о Кассандре, наблюдающей со стороны, будто чужая. О кричащем Джеймсе. О зеваках, учителях и последствиях. Он был перед ней. Улыбался ей. Радовался тому, что она пришла. А теперь ей приходится доказывать, что между ними ничего не было. Было намного больше, чем ничего. В её руках было его сердце. — Мы были рядом, когда ты страдал. — обиженно произнесла Лили. — Так почему я должна оставаться одна? Я заслужила быть одной в своих чувствах? — Тебе всего пятнадцать. — А в пятнадцать запрещено любить? — она шагнула вперёд, будто на поле боя. — Да что ты знаешь о любви? — Джеймс снова встал. — А ты знаешь о ней? Ты видишь её? Давай же, покажи мне! — Прекращайте, — Альбус попытался встрять, но это оказалось бесполезным. Они сцепились друг с другом взглядами. Немая драка. — Думаешь, с Клементин была любовь? — Она рассмеялась. — Тебя использовали! А ты носился за ней, как собачка. Не было любви! Было лишь желание и восхищение! Ты заполучил конфету, о которой все мечтали! — Я любил её! — Ты был одурманен ею! О любви не шло и речи! Все видели и знали это, а ты слепой дурак! — А ты думаешь, у вас любовь, да? Лили застыла. — Я хотя бы не слепая. Я вижу человека, который дорожит мною. Одолжи очки у папы — и ты тоже увидишь многое вокруг себя! — Успокойтесь оба! — Альбус повысил голос, встав между братом и сестрой, готовыми наброситься друг на друга. Джеймс злился. Он никак не мог принять тот факт, что его вновь обвели вокруг пальца. И вновь Малфой. Он считал справедливой свою ярость, считал, что Скорпиус получил то, что заслуживал. У него было столько времени, чтобы сказать о том, что происходит между ним и Лили, и, может быть, Джеймс бы понял, будь это честным поступком. Принял бы и даже посмеялся, благословил бы, как настоящий друг и брат. А его снова обманули. Джеймс никогда не считал Клементин и Скорпиуса одним целым: для него это были разные люди, которые никогда не пересекались в его сознании. Друг оставался рядом, даже когда с Клементин ничего не сложилось. Остался на его стороне, отвернувшись от родной сестры. А теперь воткнул нож в спину. Кривой нож, ржавый и обломанный, такой, который невозможно достать из плоти: так сильно застревает, цепляется за кости и органы. Оказывается, предательство Скорпиуса ощущалось иначе. Не так, как было с Клементин. Всё по-другому. И теперь перед глазами ещё и Лили. Его малышка Лили, которой он лечил коленки, пока родители не видели, с которой ночевал в комнате, когда её пугала гроза. Та самая Лили, что первая выбегала рождественским утром в гостиную и открывала подарки абсолютно каждого, лишь бы быть первой. Ей он заплетал косички, учил её прятать сладости от Альбуса, хранил все её рисунки и поделки, вытирал ей слёзы, когда падала, и крепко обнимал, когда у неё что-то получалось. И пусть Джеймс не был сильно старше, он помнил её самым маленьким ребёнком в руках. Но Лили в свои пятнадцать была намного умнее, чем он сам. Вот только юноша не мог принять этого. Лили теперь взрослая, теперь она умеет любить кого-то, кроме своих братьев. Теперь она способна своей тёплой ладошкой обогреть сердце парня, который в неё влюблен. Скорпиус был влюблён в неё. Уже очень давно. Сейчас-то пазл и сложился, а в голове замелькали события, которым Джеймс не придавал особого значения. Скорпиус выпендривался, когда вручил Лили свой снитч перед глазами всей школы? Нет, он показывал свой интерес. Склеил ноги Скамандеру в Сладком королевстве, чтобы поддержать друга и посмеяться? Нет, это была ревность. Спрашивал о ней, интересовался, высматривал в толпе, цеплял плечом, когда проходил мимо, — очевидные знаки внимания. А Джеймс был всего лишь слеп. Не видел очевидного, будучи поглощённым собственной жизнью и проблемами в ней. Кристина была права в ту ночь на Астрономической башне, когда говорила, что он эгоист, не желающий думать о других. Теперь это вновь сыграло против него. — Мне всё равно, как ты отнесёшься к нам. Я подвешу тебя под потолком, если со Скорпиусом что-то по твоей вине случится. Это не шутки. И Лили вышла за шторку. Сердце её яростно колотилось, окутанное бурей эмоций. Не было никакого желания находиться возле взвинченного Джеймса, а присутствие Альбуса, старающегося сгладить углы, угнетало ещё больше, потому что ей было стыдно за выводы, которые были сделаны без каких-либо фактов. Всего лишь на почве злости и обиды. Она посмотрела в противоположную сторону. На одной из кроватей лежал Скорпиус. Он едва был прикрыт ширмой, да и надобности в этом не было. Скорее всего, все его раны уже залечила Мадам Помфри. Девушка осторожно шагнула к нему, крадясь совсем тихо, боясь выдать себя. Он безмятежно спал. Волосы уже не было розовыми, поэтому практически сливались с цветом белой наволочки. Окровавленная одежда лежала аккуратной стопочкой на тумбочке, а сам юноша был, судя по всему, в обычной белой футболке. Простыня накрывала его по пояс, а руки покоились по бокам. Над губой всё ещё виднелась тоненькая полоса, из которой не так давно сочилась кровь, а на лбу почти затянулась рана. Сломанный нос принял свой изначальный вид, и теперь Скорпиус почти не походил на то кровавое месиво на полу, коим был пару часов назад. Ещё немного — и от оставшихся ссадин не останется и намека на существование. Лили присела на край, практически не касаясь самого юноши. И вновь прекрасен. Как самый первый снег в ноябре. Снег, который таял в его волосах, когда он залетал в окно её комнаты. Внезапно в голове воссоздалась сцена, когда он в самый первый раз пришёл к ней. Тоже побитый. Может, это её судьба — стирать кровь с его лица? Рука интуитивно потянулась к его щеке, пальцами коснулась тёплой кожи и задержалась там на пару мгновений. Лили коротко выдохнула, виня себя за случившееся. Всё, что происходило между ними, — сущий бред. То, о чём нельзя было говорить, даже думать. То, что ранило обоих и приносило боль. А теперь боль стала физическая — хотя бы для самого Склопиуса, оказавшегося под шквалом ударов Джеймса. Он даже не сопротивлялся, потому что… Если смерть приходит в твоём обличии, то я готов умирать каждую секунду. Трепет захлестнул сердце волной. Он действительно сказал это. Может, в бреду? А может, абсолютно серьёзно? — Долго будешь смотреть? Лили вздрогнула и моментально отдёрнула руку, прижав её к себе, будто могла потерять. — Я думала, что ты спишь, — смущённо вымолвила она. Он открыл сначала один глаз, потом другой и прищурился, глядя на покрасневшую Лили. Волосы её были чуть растрёпанны в косичке, что придавало ей ещё более невинный вид, чем обычно. Она сидела слегка сгорбившись и на самом краю кровати, будто боялась коснуться его хотя бы кусочком одежды. Малфой приподнялся на локтях, откинул назад свои вьющиеся пряди, падающие на лоб, и склонил голову набок. — Ты в порядке? Её парализовало, точно кто-то запустил в спину Петрификус. Кажется, она впервые слышала его таким. Нежным. Тихий вопрос, заданный с неизмеримой лаской. Он так умеет? — А ты? — задала она встречный вопрос. Конечно, его состояние волновало её куда больше, чем что-либо другое. Скорпиус усмехнулся, провёл пальцем по розовой трещинке над губой, которая уже почти затянулась и совсем не болела. — А разве я плохо выгляжу? — Не смешно. — Брось, — Скорпиус полностью сел на кровати и чуть подтянул ноги к себе, подняв колени под простыней, — что со мной случится? — Он на тебе места живого не оставил, — Лили опустила глаза. — Хорошо, что Альбус подоспел. — Переживаешь за меня? — Да. Вот так — честно. Без всяких отговорок и прикрас, именно так, как должно было быть. Она переживала и не собиралась скрывать это от него. А Скорпиус смотрел всё пристальнее, вглядываясь в каждую веснушку на лице, ища там что-то ему одному нужное и заметное. Он протянул руку к её лицу и осторожно приподнял подбородок пальцами. Она вздрогнула. — Всё в порядке, Лили, — вновь так нежно и ласково, почти до мурашек. — Больно было? — Нет. — Врёшь? — Да. Она слегка улыбнулась ему, а он не прекращал смотреть пристально. Лили позволила себе эту слабость, пока никто не видит. Всё встанет на свои места в ту самую секунду, когда она покинет Больничное крыло. Не так важно, что она наговорила ему прошлым вечером, пока Скорпиус лежал на этой скрипучей койке под простынёй. Абсолютно всё равно. Разобьёт сердце и сделает больно. Не только ей. Но отталкивать его с каждым днём только тяжелее, а когда он так трепетно держит её подбородок и рассматривает её лицо — практически невозможно. Что-то, что не поддавалось никаким объяснениям и доводам. Парализовало. — Я очень хочу поцеловать тебя, Лили Поттер. Пусть это будет моим лекарством. Сердце, опять ты куда-то провалилось? Как дышать? — Ты ведь в порядке… — Физически — да, — он придвинулся ближе, оказываясь на расстоянии двадцати сантиметров. — А сердце болит. — Не делай хуже, — Лили собралась встать, но он тут же схватил её за руки и усадил обратно. — Джеймс убьёт тебя! — Пусть. — Я не позволю тебе снова… — Я всё исправил. Она непонимающе нахмурилась. Скорпиус аккуратно сжал её ладони и прижал к своей груди, одаряя теплом. Она часто часто дышала. — Не хочу, чтобы ты чувствовала вину. Ты заслуживаешь большего, чем быть тайной. Я не хочу таить тебя от других. Хватит с меня секретов. Лили не могла понять, что происходит и зачем он говорит это всё ей. Она слушала, удивлённо распахнув свои глаза, пока Скорпиус тихо, но чётко говорил. — Я всё исправил, Лили, — глаза его заблестели, словно водная гладь. — Всё хорошо. Я буду рядом теперь всегда. И мне всё равно, даже если Джеймс захочет меня убить, если Блэквуды проклянут всю мою семью — это того стоит. Ты того стоишь. Всегда стоила. А я просто дурак, который вдруг решил, что должен исправлять отцовские ошибки. Я ничего никому не должен. Ни родителям, ни друзьям. Я должен лишь самому себе: выбрать тебя. Выбирать тебя всегда. Он говорил и говорил. Не останавливаясь. Слова срывались с его губ нежный шепотом, обволакивая её сердце, согревая и пряча в плотное тёплое одеяло. Как те перчатки, которые он создал для неё, чтобы пальцы не замёрзли на холоде. Те самые перчатки, заставившие её сердце биться сильнее. — Я не могу так, — пробормотала Лили растерянно, не зная, как воспринимать слова, значения которых она не могла понять. — Кассандра ведь… — Она всё знает. Я сказал ей прошлым вечером. Лили приоткрыла рот от услышанного. Шок. Скорпиус отпустил руки девушки и обхватил её лицо ладонями, вновь заглядывая вглубь голубых глаз. — Всё хорошо. — Он как-то по-детски улыбнулся, а прядь волос упала ему на лоб. Поттер не стала сопротивляться желанию поправить эту непослушную прядь, и она захватила её пальцами, перекинула назад и немножко дольше задержалась в волосах, ощутив их мягкость. — Они вьются, — улыбнулась она. — Мне нравится, когда они такие. — А мне нравишься ты. Лили вновь покраснела. Скорпиус наклонился к ней. Медленно. Осторожно. Это был его последний шанс не испортить всё к чертям. Он мог это сделать. Он теперь имел полное право, потому что не был обременён кем-то. Так сладко ощущалась свобода. Свободой была Лили. Юноша склонился совсем близко, ощутив, как она судорожно вздохнула и прикрыла глаза, ожидая. Самый лучший момент в его жизни, который он будет прокручивать в своей голове ещё много-много раз в подробностях. Как обхватывал одной рукой её талию, притягивая к себе, как проводил пальцем по мягкой щеке, спускаясь к подбородку и — самое яркое и желанное — коснулся, наконец, её губ. И в этот раз она не плакала. Скорпиус осторожно обхватил её губу, захватывая очередной волнительный девичий вздох. Приоткрыл рот, делая поцелуй теснее и вкладывая всю свою нежность, на которую только мог быть способен. Лили сжалась, но всего на мгновение, а после позволила своим рукам обхватить шею Скорпиуса. И никаких взрывов внутри, никаких бабочек и прочего — только спокойствие. Всё правильно. Всё так и должно было быть. Скорпиус прижался ещё ближе, сминая и смакуя губы, которые так долго безответно желал. Он упивался и наслаждался моментом, не веря в происходящее. Сжимал талию крепче, будто девушка в его руках внезапно испарится, а он вновь проснётся побитый Джеймсом в Больничном крыле. Но она не исчезала. Лили была рядом, согревала его, целовала так ласково и нежно, так трепетно, что сердце юноши разрывалось от переполнявшего его счастья. Лили больше не плакала. Она улыбалась. Целовала его и улыбалась. Да, она всегда того стоила. И даже больше.