Математичные

Это было почти смешно, ну, как клоун, который смеется навзрыд. Это было практически скучно, совсем как серость таких нелюбимых глаз. Он бы скучал и смеялся, наверное. Да только отчего-то совсем не хочется. — Мое персональное несчастье, подаренное на новый учебный. Он раньше любил математику. Раньше, когда чеканный стук каблуков не впивался в сознание, руша все привычные связи. Не логические. Он раньше был до приторности правильным. Раньше, когда не встречался глазами с ледяной синевой, боясь опустить взгляд чуть ниже, задержавшись на губах с вечной высокомерной усмешкой безусловной победительницы. В их задаче было слишком много условий. И ни одного верного решения. Она тоже была слишком разумно-математична. Слишком много математики. И да, он теорию вероятностей никогда не любил. Она тоже отлично умела быть идеальной, а Миско прекрасно помнил о непритяжении одинаковых. Проклятая физика. Или физиология? Виталий старательно держит марку правильного, неумело склеивая обрывки самообладания, которое рвется неровными клочками, совсем как листы бумаги в его тетради с конспектами и ее ненаписанным именем. Умение убеждать себя и внушать себе правильные, черт бы их побрал, мысли теперь раздражает не меньше запаха ее прозрачно-призрачных духов, почему-то напоминающих о постылом январе, который он всегда ненавидел за извечную стылость. Постыло-стылая. Миско кутается в форменную куртку, вспоминая ледяной взгляд, пробирающий насквозь не хуже порыва морозного ветра, и с недовольством вспоминает о зачем-то назначенном Захаровой свидании. Зато с ней, уж точно, даже без математики, никогда не будет холодно. Миско смотрит в бездонное небо, сегодня не вспоминая атлас по астрономии и названия созвездий, впервые изменяя своей традиции. Ведь ее глаза совсем не похожи на звезды. Да и на нее никто не похож. К сожалению? Нет, к счастью скорее. И Миско, впервые за долгое время, хочется смеяться. Навзрыд.