Имена

Туман вьется у ног большой холодной кошкой, рассыпается пухом лебедя, колышется сухим прибоем. Но горячая живая все равно уходит, медленно растворяется в нем, чтобы покинуть прошлое и вернуться к жизни. Только туман не хочет отпускать. И Дева не хочет. Сейчас ей нужно, чтобы живая осталась, задержалась хоть ненадолго, но что такое время для смерти? И… разве те, кто умер, те, кто уже истаял в Сиде, став просто памятью, чувствуют, как она? – Исами? Дева впервые зовет горячую по имени, смутно ощущая собственное удивление. Что имена? Бессмысленные сочетания звуков. Полно живых с такими же именами, полно и мертвых. Невыносимый груз судеб на каждом имени, и на ее собственном – тоже. Но им – ныне живущим – они почему-то важны. Знахарка уже почти не видит яркости одежды незнакомого покроя, точные, яркие линии размываются туманом в мутные пятна – словно она плачет или слепнет. Но живая женщина останавливается, оборачивается и – перестает таять, строгие черты лица вновь отвердевают в своей прежней форме. Точно на небе расходятся облака, и солнце, прежде светившее рассеянно, пронзает воздух светом, как копьем. – Да? Глаза ее темные-темные. Как вода в колодце защитницы лунной ночью. – Жизнь – это метания, а смерть – это покой. Так? – Так. – Тогда я все еще жива? – она смотрит на свои руки… сквозь них. Поднимает голову – а в глазах снова стоит гнев и тоска. Как же она ненавидит свою жизнь… Исами вскидывает голову. Прежде она о таком не думала. И правда, можно ли назвать существование неуспокоенного духа смертью? Она, конечно же, не спит, не дышит, не нуждается ни в чем земном, кроме лишь удовлетворения своего гнева и тоски. Но помнит, помнит все и продолжает касаться живых, протягивая к ним руки со стороны поверхности Сида. – Я не знаю этого, защитница. Боюсь, что никто не может знать наверняка. Она снова собирается уйти, и Деве становится страшно. Гейсы однажды распадутся, быть может, и груз останется здесь, отпустив ее в Сид, в покой, в пустоту и бесконечность. Но кому ей передать теперь свое тепло из злого прошлого? Кто понесет ее дар – последний из всех, что может помочь миру? – Останься тут, со мной, горячая, – вдруг просит Аластриона. – Останься и послушай. Ей кажется, что другой подходящий момент не наступит для нее больше. Исами кивает и садится на выщербленный камень, не боясь провалиться в колодец. Кто знает, может, ей удастся не только помочь мятущемуся духу, но и узнать что-то новое о мире, существование которого всегда казалось ей чудом, как второй шанс для утопающего, спасенного из пучины с легкими, полными воды. Но он был, этот мир, и он есть, и с ним нельзя не считаться. Лучше понимать, с чем настал час иметь дело, чем притворяться, что ничего этого нет. – По утрам я умывалась водой из этого колодца, прося богов благословить мой новый день, и мои руки, и эту воду, что потом плескалась в моем кубке, на созидание и на исцеление больных. И моя кожа так же стыла от холода. Посмотри на свои руки, они бледнеют, – указывает она. Но Исами не успевает даже оторвать руку от камня – ее ладонь накрывает другая, прозрачная и голубоватая. Кожу обвевает легкий холодный ветерок. – Я помню не всю жизнь, а только самое важное. То, что эти цепи считают важным. – Кажется, что она дрожит. Исами быстро смотрит на нее, борясь с холодом, и чувствует, что рука на ее руке постепенно обретает вес и материальность. Уже не ветер – еще не плоть. – В ней были минуты тепла, но их слишком мало, чтобы погасить огонь боли. – Я смогу помочь тебе, если ты скажешь мне, чем можно облегчить твою участь, защитница. – Исами смотрит себе под ноги, вглядывается в неведомом порыве, но не видит ни песка, ни камней. Под ногами ее – бескрайнее туманное море, щекочущее ленивым приливом лодыжки. По коже пробегают мурашки. Клонит в сон. Тут так спокойно. Безмятежно. Нет боли. Нет крови. Здесь… – Я Аластриона, защитница людей, я знаю теперь свое имя. И я защищала. Но кто теперь защитит меня? Кто разобьет мои цепи? – точно не слыша слов живой, продолжает Дева. Ее ладонь все тяжелеет на руке Исами и кажется все теплей. Уже не такая холодная, как вода из колодца. До нее уже дотянулся солнечный луч. – Магия чаще всего не требует особых слов, ей лишь нужна твоя вера. Богам и духам она нужна, и тогда они благословят любое твое слово. Но будь готова, что можешь стать из-за магии мной... Как же жаль, что проклятие тоже не требует особых формул и готово принять что угодно, стоит произнести это, заклиная в сердцах свою собственную кровь. Я хотела мести, я не отпускаю, но мой груз слишком тяжел. Я хочу уйти, так хочу уйти! – Мы найдем способ, – но голос Исами звучит лишь как слабое эхо прежнего. Женщина раскачивается вперед-назад, как в трансе. Глаза полузакрыты. Прядь, спавшая на лоб, колышется в такт дыханию. – Я чувствую твое тепло, мудрая, – вдруг удивленно произносит Аластриона. Она смотрит вниз, на их руки, и тихо стонет. В удивлении – или в ужасе. – Тебе нельзя быть здесь, уходи! Аластриона поднимается, пытается схватить горячую за плечи, и – о, ужас – ей это удается. Губы Исами, прежде темно-розовые, теперь побагровели и медленно насыщаются синим, кожа на руках пошла того же оттенка пятнами. Даже шея, где у живых бьется жаркий пульс, побелела. – Уходи! – кричит Аластриона в ужасе ей прямо в лицо, заглядывает в полузакрытые глаза – колодцы. – Исами! Уходи! Женщина тянется к ней, безмолвно, как сомнамбула, тянет руку и кладет ей на плечо. Внезапно улыбается – одним дрожанием ослабелых губ. Если бы у Девы в груди билось сердце, оно бы застыло в эту минуту. – Исами! – и это уже другой голос. Голос Дженни. Дева не видит эту другую, но видит, как истаивает прямо на глазах женское лицо, как пропадает тяжесть и тепло с плеча – долгожданное, но страшное тепло. Едва малейший знак присутствия живой здесь пропадает, Дева бросается к колодцу, впивается в него пальцами, но не чувствует боли. Нет – стоит ей лишь напрячься, как пальцы без сопротивления проходят камень насквозь. Ни холода, ни жара. Почему-то это не радует ее. Но пустота внутри позволяет застыть. Просто застыть, не думая ни о чем. Зачем та умирающая заставила ее вспомнить, зачем опять подарила ей тепло и холод? О, нельзя было позволять ей касаться Аластрионы! Зачем знахарка позволила ей это, зачем не отвернулась, зачем послушала проклятого старика? Друид теперь свободен, он в Сиде, а она… Она боится. Она не живет, но опять чувствует. И боится этих забытых чувств. И Аластриона, защитница людей, снова знает свое имя.