Стайлз научит

      Пропитанный, промаринованный сверхъестественным до костей. Пропахший пряными травами и терпкими порошками, Стайлз нисколько не сомневается, когда после очередной передряги достает цветные нитки и пестрые перья.       Пронизывает пространство худыми руками. Неловко, неуверенно пишет свое зашифрованное послание силам и духам, вплетает свои намерения и желания в шаманскую мандалу. Смело и отчаянно отдает приказы вселенной, стискивает зубы, почти крошит их на спутанные узлы, рвет жилы своей воле. Но расслабиться хоть на секунду равносильно смерти.       Промедлить, пролениться, не выложиться до болезненных хрипов, не вывернуть всю внутренность кровавыми разводами по подбородку в попытке помочь, исправить, прикрыть — любая, даже малейшая слабина, может стоить жизни кому-нибудь из друзей.       Сын шерифа не позволяет себе и намека на слабину. Никакой слабости. Никакого отдыха.       Если для поиска ответов нужно перешерстить все пыльные талмуды и гримуары, пропахшие отчаянием и смертью, вытягивающие жизнь и силы, выпивающие до остатка, даже оболочки не оставят. Стайлз готов. Не беда, что домой его унесут, не беда, что голова бухает болью в такт сердцебиению еще неделю, а непослушные руки не могут удержать даже ручку. Не беда. Если стая в безопасности. Если это помогло.       Если нужно подорваться посреди ночи, облазить каждый сантиметр ставшего уже родным леса, ободрать колени в кровь, собрать лицом все ветки и коряги, чтобы найти едва заметные ростки, единственные подходящие для травяного настоя, Стайлз сможет. Не беда, что назавтра он будет упорно клевать носом, а одноклассники — бросать настороженные взгляды на его исцарапанные щеки. Главное, что это помогло.       Если нужно прикрыть, отвлечь, достать… да все что угодно. Он разобьется, истратит все ресурсы, поднимет живых и мертвых, но не подведет.       И если мандала поможет, значит, он сотрёт в кровь пальцы, сдерет нежную кожу, завязывая узлы, накручивая нитки и выплетая защитный узор на кривоватой деревянной раме.       Все материалы натуральные, шершавые и ломкие. Оберег выходит странным, угловатым и неумелым. Нитки кое-где торчат и наскакивают сочными цветами друг на друга. Но Стайлз свято верит, что именно этот ритуал убережет всех. Он упорно путается пальцами в сложном плетении, рассыпает бусы по комнате и не раз обрывает нужные узлы, но в любом деле главное — терпение и постоянство. А уж первого у парня хоть отбавляй.       Нежные бежевые нитки для Эллисон, едва не лишившейся руки в попытке защитить Скотта, не успевшего увернуться. Руки у лучницы твердые — ни грамма сомнения или неуверенности. Поэтому поверх мягкого — броский и сочный бордовый, приправленный мелкими бусами, каждая кричит и убеждает — т о л ь к о  н е п р о м а х н и с ь.       Зеленый для Айзека, собравшего своими ребрами все канавы их не самого дикого леса. Надо выбрать несколько оттенков, чтоб в следующий раз успел увернуться, прикрыть, одержать верх. Тонкая быстрая лента ляжет завершением узора. Чтоб скорость больше не подводила.       Ярко-красный для их Альфы, плетение выходит сложным, часто путается, и приходится несколько раз начинать сначала. Его фигуры такие же противоречивые и трудные, как и характер хозяина. Стайлз только стискивает зубы и вяжет пестрые перья на получившиеся углы — они укрепят и придадут уверенности. Воспаришь над своими слабостями сильнее и быстрее самой опасной птицы. Сильный волк. Непобедимый.       В центре вяжет холодными ультрамариновыми нитями. Приправляет такими же холодными стеклянными бусинами. Они бликуют и морозят, щедро раздают хлесткие холодные удары. Кажется, даже пальцы покрываются инеем, когда нанизывает последнюю. Лидия бы оценила. Ее надменная сдержанность охлаждает не хуже ведра ледяной воды. Одним взглядом тушит пожары.       Каждый новый узел, каждую новую нитку Стайлз заговаривает с сумасшедшим упорством, способным перевернуть целую планету, не то, что гору сдвинуть.       Он шепчет, выламывает пространство, вынуждает вселенную прогнуться, хрипит до горлового спазма: «Убереги! Спаси! Прикрой! Пожалуйста!»       Но в очередной раз, в самое неподходящее время, хотя у всего сверхъестественного вряд ли вообще есть понятие уместности, мандала не работает. Узелки оказываются бессильными перед когтями очередного монстра, заговоры не срабатывают.       И Стайлз путается уже не в нитках, а в промокшей от крови ткани. Сыплет дрожащими пальцами травяную пыль и заговаривает уже не ломкую деревяшку, а самую настоящую рану. Кровоточащую и пульсирующую в такт хриплому дыханию.       Его сбивчивый шепот срабатывает лучше любого целебного настоя. Уже выработанная убежденность, натренированная попытками всех уберечь, неожиданно срабатывает на разодранных боках и покалеченных ребрах. Льющееся, словно напев, бормотание вытягивает боль, а слабые руки на удивление четко стягивают края раны, запускают запаздывающую регенерацию.       Это уже не посыл куда-то в бездонные глубины космоса безразличным и, видимо, бессильным духам. Это шепот, громче хора тысячи голосов, сильнее любого взрыва и стихии. Это слова, пробивающие реальность весом ничтожного количества букв: «П р о с т о ж и в и!».       И пока узелковая магия где-то в пути, она ведь точно должна где-то быть, для гармонии и в противовес всему происходящему. Стайлз сам будет оберегать своих оборотней, не хуже этой друидской пустышки. Будет светить им ярче любого маяка и ориентира. Будет заговаривать всю боль и раны, залечивать, врачевать.       Не нужны больше нитки, и бусины давно рассыпались по углам, иногда попадают под ноги, немым напоминанием о недавнем занятии.       Он их слабое место, уязвимый, хрупкий, ломкий. Но силы духа в нем хватит на всю стаю и еще несколько килограммов сверху. Когда там, наверху, им раздавали веру, ему отсыпали мерой нагнетенною и переполненной. Так, чтоб раздавать и этим маловерным тоже. Так, что его убежденности хватает на всех и без магической силы мандалы.       Пускай висит себе в оконной раме, невесомо постукивает бусами, шелестит поблекшими на солнце лентами. Пускай теперь завистливо смотрит, как надо было спасать.       Стайлз научит.