Исключение

Симон честно, правда не понимал, чем он заслужил такой дар богов. Почему он, глупый тринадцатилетний мальчишка, приносящий другим лишь неприятности и горе? Почему не кто-то другой - кто-то смелый, сильный, благородный? Почему именно ЕМУ досталось благословение найти в лесу бессознательную девочку неземной красоты, растормошить ее, закрывать собой от циклопа, а после бежать к воротам Лагеря, держась за бледную, тонкую руку Нии? Почему он, после того, что натворил? "Ты боишься. Не нужно умирать. Когда боишься, нужно бежать". Ее признала Афродита тем же вечером, пока удивительная и удивленная девочка разглядывала толпу сгрудившихся вокруг нее ребят, улыбалась, отвечала на вопросы и задавала свои. У Нии было присущее детям богини любви свойство всем нравиться и привлекать к себе людей; даже Мистер Ди во время ужина посмотрел на нее как-то... чуть менее безразлично, чем на всех остальных. В веселых посиделках у костра Симон не участвовал: сидел себе в тени, ничего не ел и крутил в пальцах странную подвеску /маленький бур на обычной веревочке вместе с единственной бусиной за проведенное здесь прошлое лето/, найденную в подземелье. На металлической спирали танцевали блики от пламени. "Это твой бур, Симон! Носи его с гордостью!" Симон очень гордился своим сокровищем, но куда дороже ему был названный брат, неукротимый сын самого Зевса - Камина. Камина был всем для Симона: братом, другом, отцом, примером для подражания. У бесконечно яркого отпрыска царя богов была соответствующая его характеру внешность: светло-синие волосы, высокий рост, вызывающие татуировки на рельефных руках и спине. Камина был предметом вздохов девчонок со всего лагеря, однако сердце отважного бунтаря было отдано бесподобной дочери Аполлона, Ёко. Она, шикарная, лучшая в стрельбе из лука, и он, ослепительный, выдающийся мечник - разве не идеальная пара? "Какого черта я за ними полез?" Симона жгло чувство вины; оно глодало его изнутри, пожирало душу, металось и злилось, лишая мальчишку сна. Это он был виноват в смерти Камины. Он должен был прикрыть сына Зевса, но... Симон снова и снова прокручивал в голове этот страшный момент, каждый раз переживая с всё нарастающей болью: совместный поиск, целая армия монстров, крик Камины и жгучее воспоминание об увиденном случайно поцелуе; в следующюю секунду - сын неба, распростертый на земле с разорванной грудной клеткой и вытаращенными глазами. Он даже не успел ничего сказать. Последней его фразой было: - Ты ведь меня прикроешь, братец? "Дети Аида редко бывают счастливы". Симон был абсолютно согласен с этими словами. Если и появлялось в его жизни счастье, друг, семья - всё это обещало рассыпаться в пыль и улететь вместе с ветром. Это по его вине погиб лучший полубог на свете. Забыв о боли и усталости, Симон с остервенением хвастался за оружие и тренировался, тренировался, тренировался до потери сознания /серьезно, один раз он рухнул на землю прямо посреди обеденного павильона, после чего Ёко на неделю запретила физические нагрузки/. Симон лишь досадливо сплюнул и ушел в свой домик. Сын Аида больше никому не позволит умереть за него. "Не нужно умирать. Когда боишься, нужно убегать". Ния, она... притерлась к его сердцу так быстро и безболезненно, так прочно обвязала себя с ним какой-то незримой связью, что Симон не мог теперь провести и часа, не подумав о ней хоть минуту. Он считал это ужасным, потому что чувствовал, как влюбляется - боги бессмертные, да разве возможно было не влюбиться в эти поразительные глаза, в это облако белоснежных кудрей, в этот голос, наполненный теплотой и покоем? Сын Аида страшно боялся, что своим присутствием уничтожит это прекрасное творение Афродиты. Он не имел права портить жизнь еще хоть кому-нибудь, не то что любимому человеку. - Сложно лишаться близких людей, верно? Сложно и страшно. Тебе кажется, что небо рухнуло на голову, что ты виноват во всем плохом на свете, что всё никогда не изменится уже, но это не так. Есть те, кому ты нужен. Я всегда буду рядом. Она сказала ему это, сидя рядышком на краю его койки; в мрачном интерьере домика Аида Ния выглядела, как пятно света в кромешной тьме - фарфоровая кожа, облако белых волос, оранжевая футболка поверх розового платьица. Симон отчаянно желал удержаться за этот лучик света, каждую секунду напоминая себе об абсурдности этого желания. Ния заглянула ему в глаза из-под своей челки. - Ты хочешь прогнать меня. - Н-нет, я... - Ты боишься, - она накрыла его сжатые в кулаки руки своими ладонями, - что причинишь мне боль. Боишься снова лишиться. Симон смотрел ей в глаза, такие пронзительно-голубые, и в его взгляде читалась невыносимая боль вперемешку со смущением. Ния улыбнулась ему - светло, обезоруживающе, так, как умела лишь она. - Ничего не бойся. Я возьму немножко твоей боли, хорошо? С этими словами она обняла его, и столько нежности и доверия было в этом жесте, что Симон не удержался - издав громкий всхлип, он крепко-крепко обнял Нию в ответ. - Почему? - Потому что ты дорог мне. - Так же, как и другие? - Много дороже. "Дети Аида редко бывают счатливы". Дочь Афродиты могла сделать Симона исключением.