Я всегда буду с тобой, Окабэ

      Медленно. Еще медленнее. Стрелки часов будто с трудом пробивают себе дорогу через ту вязкую густую субстанцию, в которую обратилось само время. Оно начало замедлять свой ход в тот момент, когда его запас стал подходить к концу. Запас их общего времени все меньше и меньше, он стремится к нулю со скоростью света, но здесь и сейчас для Окабэ оно тянется, а стрелки часов безжалостно вгрызаются в ту воображаемую массу, что препятствует их свободному прохождению.       Он готов молиться, чтобы оно двигалось еще медленнее. Чтобы последние минуты тянулись бесконечно. Чтобы ему никогда не пришлось уходить, никогда не пришлось проваливаться в ту бездну страданий и вины, что ждала его за поворотом, за нажатием клавиши, за уничтожением отправной точки такого долгого путешествия. Но он должен, обязан спасти Маюри и… пожертвовать другой.       Почему я не могу спасти их обеих? Почему? Почему…       Он бы отдал все, отдал собственную жизнь за них обеих, он бы уничтожил себя, если бы только это спасло их. Если бы… Если бы…       Если бы только существовал тот мир, та линия, где они обе могли бы жить. Где никому не пришлось бы переживать всю ту боль, что испытывал, пытался сдержать, но все же не мог не испытывать Окабэ. Снова и снова. Сотни десятков раз держа в руках обмякшее тело Маюри, ловя глазами пустоту ее остекленевшего взгляда. Сотни десятков, миллионы раз прокручивая в голове каждый день прошедших трех недель. Нет, больше. Ведь его ассистент был рядом гораздо больше. Она была рядом каждый раз, с каждым Ди-Мейлом, с каждым прыжком во времени, она всегда слушала, всегда просто… была. И с каждым ее словом, жестом, вздохом, всплывающими в памяти Окабэ, его внутренности разрывались; все то, что он представлял собой, раскалывалось еще на миллион мельчайших частиц. Пока он, Окабэ, не почувствовал, как само его существо обращается в пыль, и уже никто, ни в одном из существующих миров не сможет собрать его воедино. Но…       Но сейчас он здесь, в лаборатории. И Кристина… Нет. Курису. Курису здесь, чтобы снова, опять и снова выслушать его, выслушать и поддержать. Даже зная, что скоро исчезнет для него в том, другом мире. Не совсем исчезнет, но даже хуже – никогда не появится вовсе. Такой, какая она есть – живой. Каждый мельчайший момент из тех, что собирались для Окабэ в одно цельное счастье, останется лишь в памяти. Она же в том мире будет мертва. И сейчас юноша так крепко сжимает ее в своих руках в первый и последний раз. Он думает, что было бы, если бы они никогда не встретились. Не лучше ли было бы не знать ее, не начинать любить ее вовсе. Восхищаться и любить. Восхищаться каждым словом, любить каждый жест. Восхищаться каждым жестом и любить каждое ее слово. И любить само ее имя, так редко, украдкой произносимое им где-то между очередными скачками во времени – Курису.        - Курису…       Девушка в его объятиях вздрагивает – легко, едва заметно, но Окабэ привык замечать все, что она делает. «Я ведь забуду, как ты назвал меня Курису», - говорила она снова и снова. Не помнит сейчас, но на других мировых линиях она повторяла это столько раз, что невозможно было не понять, насколько это важно для нее. И невозможно было не осознать, сколько было упущено возможностей делать это – просто называть ее по имени, будто это нечто особенное. Что-то настолько личное, что невозможно произнести в обычной ситуации. Как будто сам факт произнесения ее имени вслух заключает в себе окончательное и бесповоротное признание тех чувств, что он питает к обладательнице этого имени.       Всех тех чувств…       Он ведь уже признался ей здесь, разве нет? Мировые линии давно перестали быть параллельными, сплелись в паутину такую запутанную, что мысли и сами разбегаются по паучьим тропкам, вязнут, запутываются и там же умирают.        - Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя…       Окабэ без сил только лишь повторяет заветные слова, как будто так они отпечатаются в ее памяти настолько, что выжгут себе путь на каждой мировой линии, даже той, что лежит за отклонением в один процент, на той… Где ее даже нет. Где она убита. Нет… Нет…       Изо всех сил стараясь сдержать навернувшиеся на глаза слезы, Окабэ до боли кусает губы и еще крепче сжимает Курису, как будто боясь, что она исчезнет, рассыплется в его руках. Она не сопротивляется, напротив, ее тонкие руки осторожно обхватывают Окабэ, маленькие пальцы изо всех сил хватаются за халат, собирая его в складки на спине «безумного ученого». Будто тоже силясь удержать его. Даже осознавая, что удержать его невозможно иначе как через труп Маюри. Курису не может так поступить. Не после того, через что Окабэ прошел, какой путь проделал, как изранил себя самого.       Сам же он мысленно гипнотизирует воображаемые стрелки часов, умоляя их бежать медленнее, не нестись, сливаясь в сплошное пятно. Он перебирает пряди волос Курису, гладких, блестящих, прямых… И даже в них ему мерещатся мировые нити. Он прикрывает глаза и втягивает носом воздух. Улавливает приятный запах, который сложно точно распознать. То ли духи, то ли мудреный шампунь. Окабэ не был уверен, что она пользуется духами. Он столько всего еще не знает о ней.       С его губ срывается измученный стон. Как он может уйти…       Во внеочередную порцию самобичевания вмешивается Курису, всеми силами вырывающаяся из рук Окабэ – только чтобы тут же схватить его цепкими пальцами за воротник и притянуть к себе, ближе, еще ближе. Чтобы он столкнулся взглядом с пунцовыми щеками, которые Окабэ столько раз видел – по разным причинам. Но сегодня, здесь и сейчас они пылают особенно ярко.        - Закрой глаза.       Окабэ слишком сильно поглощен мыслями, отравляющими его почище любого яда, какой ни возьми, чтобы осознать, что от него хотят, но слушается и закрывает веки. С закрытыми глазами восприятие чуть меняется, любое прикосновение становится отчетливее, а ее прикосновения взрываются тысячей маленьких фейерверков под его кожей. Но ни одно, даже самое глупое, сравнение не в силах достоверно описать то, что чувствует Окабэ, когда Курису, встав на цыпочки и дрожа всем телом, такими же дрожащими губами целует его. Неловко, неуверенно. В первый раз – для нее. А для него?.. Окабэ даже не хочет думать, в первый ли раз он переживает происходящее, случалось ли это уже в прошлом или было лишь плодом воображения. Главное, что здесь и сейчас, она здесь, в его руках, и он быстро, рвано снова и снова целует ее влажные губы, царапая ее лицо короткой щетиной, и без всяких усилий теснит ее к стене и прижимает к себе, пока ее холодные ладони скользят по его шее, лицу, путаются в непослушных волосах. И пока здесь и сейчас, только пока здесь и сейчас они вместе, и он вот так закрывает ее собой от всего мира, время не посмеет ускользнуть, уйти и оставить его, Окабэ, ни с чем в другом мире. В мире, спасительном для Маюри, но без Курису. Мир без Курису… Окабэ не хочет думать об этом, не хочет помнить, что пришел прощаться, что нужно бежать прочь, но слишком поздно, уже кажется, что нельзя разъединить их, кажется, что он не выдержит, даже пройдя такой путь.       Но момент прощания нельзя отодвигать вечно. Нельзя, и это знают они оба. Поэтому Курису пытается мягко отстраниться, пытается сказать, что ему пора идти, придумать новые слова, чтобы не было больно. Ей так больно… Но путь отхода давно готов, осталось лишь нажать на кнопку. Прощание и без того затянулось. Курису отчаянно старается не расплакаться. Она не может задерживать Окабэ еще больше. Но не может и думать о том, что произойдет, когда он перейдет на бета-линию. Что станет здесь, в этом мире, с ним. А после и с ней. Не может думать об этом и тем более не может сказать этого вслух. Вместо этого она произносит:        - Я всегда буду с тобой, Окабэ. Я буду везде. Помнишь?       Окабэ молчит. Он больше не может выдавить из себя ни слова. Он просто должен нажать на чертову клавишу, стереть данные о том мире, где Курису… Нет. Нельзя. Еще слишком рано. Рано думать о том, что с ней там, куда он направляется. Рука слабо тянется к клавиатуре. Здравый смысл подсказывал, что стоит сделать все рывком – быстро и почти (даже близко не) безболезненно.        - Окабэ! Я тоже люблю тебя, - едва успевает выкрикнуть Курису, прежде чем нажата заветная клавиша, прежде чем крутится-вертится перед глазами все содержимое головы, чтобы под конец сфокусироваться в коэффициент, превышающий единицу, как подтверждение конца. Прежде, чем мир уже не тот, что был, прежде, чем Курису уже нет рядом в живых. Где Окабэ уже сам не рад, что жив.