Nonsense Market

- Знаешь, говорят, если жизнь постоянно тебя имеет, нужно просто расслабиться и получать удовольствие, – фраза, которую Гара услышал от Кё через гул низко пролетавшего самолета. Скомкано и устало – так, как сильный человек никогда прежде бы не сказал... наверно, сам не верил в произносимое. Они курили на крыльце базы, щурясь от солнца, знойный пустынный ветер слепил глаза мелким, обжигающим веки песком, горячим, как капли крови. На завтра объявили штурм, хотя внешне в городе было все спокойно: поток лозунгов на экранах призывал покупать такой нужный хлам, по ночам привычно мигали неоновые огни вывесок, сотни пабов с притонами до дна допивали тех, кто не умер днем, не слился с серой толпой спешащих за скидками. Крутая новинка уходила с аукциона вдвое дешевле своей завышенной стоимости, и каждый знал: на вторичке ее цена подскочит раз в пять, значит, брать надо... Реклама работала. Их маленький отряд с последней вылазки, состоявшейся двадцать девять суток назад (Гара вычеркивал числа в календаре жирным маркером), сократился наполовину, однако винить кого-либо из бывших соратников лидер не стал бы: каждый, в конце концов, решал прежде всего собственные проблемы. А потому очередное предательство ради красивой суммы, конечно, скребло душу Гары, но принималось им с пониманием. Проехали, он желает всем счастья. Сейчас никто из оставшихся не верил в успех операции, правда, точку невозврата они уже проебали. Кутаясь холодными ночами в красно-белые знамена, которыми когда-то, в лучшие времена отважно размахивали на площадях, последние идиоты с нетерпением ждали войны, до которой их противнику не было никакого дела. Действительно, не смешите: у него же там курсы скачут – какие, к дьяволу, отщепенцы? Себя Гара тоже называл идиотом. Нет, когда движение сопротивления только зарождалось, высокие идеалы, служившие ориентирами, вдохновляли и совсем не казались сумасшедшими, однако теперь окружение Гары все навязчивей напоминало ему кучку психов, коллективно сбежавших из закрытой лечебницы. Кромешные идиоты. Пожалуй, среди них лишь Кё не больной. Просто курящий, выдыхающий едкий дым в дрожащий от жары воздух. В меру циничный. Грамотный. Но не больной. Они звали его философом, проча однажды, лет через -дцать, наречь пророком – он посылал их ко всем чертям. Он ненавидел, когда кто-то пытался навязать ему свои принципы, и любил вот так изредка беседовать с Гарой о вечных вещах вроде смысла человеческого существования. По убеждению Кё, Гара был единственным, кто мог понять подлинную суть его оригинальной теории. Гара не понимал, но подобные слова ему льстили. Самое забавное, этот странный низкорослый человек, вечно хмурый, запертый в собственных мыслях, этот новоиспеченный мудрец вовсе не разделял возвышенных идей их движения. «Моральные постулаты как противовес развратному обществу потребления» он называл демагогией, а «праведный национализм» – святотатством. Однако почему-то продолжал регулярно посещать базу, в открытую заявляя, что «не признает общепризнанную систему, основанную на беспросветной лжи». «Не признает общепризнанного», – с полуулыбкой повторял Гара. Сейчас они вдвоем привычно курили на крыльце. Солнечные круги на развешанных флагах трепетали под резкими сухими порывами. - Это значит, что ты сдаешься? – лениво вопросил лидер отряда, стряхивая пепел, грязнящий длинные красивые пальцы: раньше Гара преданно служил музыке. - Это значит, что сдаетесь вы, – рассмеялся Кё, правда, смех вышел каким-то странным. Сопротивленец фыркнул. - Кто сказал? Мы не победим, да, но каждый из тех, кто остался, скорее умрет, чем перескочит на вражеские рельсы. - Умрет? Что ж, – краткий вздох, чуть заметное сожаление в хриплом голосе, – если так, то вы действительно идиоты. В ответ Гара промолчал, и между ними повисла пауза. - Ты уходишь, – наконец, изрек он, поражаясь, почему столь неприятная фраза, прежде до одури нервирующая, теперь не вызывала у него ненависти. - Да. Завтра штурм, он сделает вас другими. Жаль, мне здесь нравилось, – Кё улыбнулся, светло, печально, и Гара, вздрогнув, внезапно почувствовал, как за его спиной неумолимо рушится все, во что он давно не верил, но так хотел верить, продолжая обманывать себя глупыми «вдруг»: вдруг удастся, вдруг справятся, вдруг не потеряно, вдруг вернутся... – Впрочем, – затянувшись, Кё отшвырнул прочь догоревшую сигарету, зачеркивая вчера, – в каком-то смысле я уже ушел отсюда, – встретился взглядом с Гарой да безнадежно пожал плечами. – В каком-то смысле мы все уже далеко.

***

Столичный закат окрашивал четкие силуэты немых высоток, янтарно-апельсиново разливаясь над неприступными блестящими крышами. Форменный пиджак, брошенный в кресле, среди аккуратно разложенных предметов казался лишним: квартиру с окнами в пол офицер умышленно оформил в стиле минимализма, чтобы ничто не напоминало о безбашенном прошлом, о том, из-за чего на сердце до сих пор тяжело. Правда, шуршащая пленка памяти, как назло, завела тупую привычку раскручиваться аккурат накануне ночных дежурств. «Знаешь, когда... сделает другими... уже далеко...» – старые сказки. Расформированный отряд, националисты, площадь, бессмысленный рынок и не менее бессмысленные мечты – все смешалось в бурной реке истории. Мудрый Кё как всегда не ошибся: никто не умер. Но наемный слуга закона не любил вспоминать те дни. Взяв в руки, встряхнув, словно желая избавиться от городской пыли, Гара, а верней, Макото Асада, надел пиджак, машинально пригладив лацканы: когда-то давно, в позапрошлой жизни, он делал так от волнения перед тем, как выйти на сцену. Там его ждали зрители, там его по-настоящему ждали... «Может, и правильно, что никто не вернулся», – осторожно подумал он. Город прощался с летом. За стеклом над манящими вывесками полыхал закат, солнце становилось красное-красное, как на белой растяжке с лозунгом «покупай свое!», и больно било по незащищенным глазам.

The end

Написано и отредактировано: 21.01.2015 г. Минск, Беларусь