мертвая тишь

- Лейтенант! – только и успел воскликнуть я, когда пули одна за другой вонзились в тело лейтенанта Коробова, моего боевого товарища. Он, вероятно, и не слышал моего голоска сквозь шум перестрелки. На секунду Коробов замер, продолжая сжимать автомат, будто это совсем и не оружие, а его невеста Людмила, вот уж три года как разнесенная на куски при бомбардировке, она с улыбкой взирала с потертой фотокарточки, которую мой друг всегда носил в кармане. Наверное, и последний отголосок его некогда счастливого прошлого в виде старой фотокарточки возлюбленной был разодран в клочья пулями. Увы, герой погибал… Поза Коробова, твердо стоящего на ногах и не отпускающего свое орудие несмотря ни на что, надолго врезалась мне в память, как символ героизма и непоколебимой воли воина. Я не видел его глаз, ибо Митя стоял ко мне спиной. Оттого меня мучил вопрос: «Что же отражалось в его очах пред неминуемой гибелью?» Быть может, страх? Нет, я глубоко в этом сомневаюсь. Коробов, безусловно, не хотел умирать, но, я уверен, лейтенант в то же время не желал и остаться трусом даже в глазах врага. Ибо вся жизнь для гордеца Коробова была красочным карнавалом, где он сам являлся одной из ярчайших масок. А страх, как известно, - атрибут труса, оттого полный самодовольства Коробов не мог пасть, созерцая мир взглядом испуганного зверя. Тогда что именно было в его очах? Храбрость, дерзкий вызов наступающим немцам? Это скорее сгодилось бы для героического эпоса, но для военных реалий вряд ли, даже учитывая высокомерную натуру моего товарища. Ведь все мы подвержены боязливому трепету перед смертью, пусть и не каждый способен в этом признаться хотя бы самому себе. Я убежден, в глазах лейтенанта в тот миг было спокойствие. Да, жажда жизни била ключом в молодом теле, Коробов был весел и полон амбиций, но его характер, твердый, словно сама сталь, и мудрый ум ни за что не позволили бы лейтенанту чувствовать себя униженным, падая рядом со своим убийцей. Уверен, он нашел бы в себе силы принять смерть, и во взоре его, вероятно, не было ни героического вызова, ни рабской боязливости. Мое сознание значительно растянуло сцену гибели моего доброго друга. Ибо все описанные событие заняли не более пары секунд. Коробов рухнул, выронив винтовку. Жизнь воина оборвалась. Тело его было уже бездыханным, он лежал в залитой дождевой грязью траве, утратившей какой-либо оттенок зеленого цвета. Я распрощался с боевым товарищем коротким кивком и бросился вслед за остальными отступающими, попутно пытаясь отстреливаться от противников, подбирающихся все ближе и ближе. Я не знаю, угодила ли хотя бы одна моя пуля в цель, да и это, собственно, мало беспокоило меня в тот миг. Сгущались сумерки, оттого кровавая баталия растворялась во тьме. Словно и не было никогда гор, сложенных из обуглившихся трупов мужичин и юношей в сожженной форме. Будто не разбросаны по асфальту каски да пули, что сослужили свою службу и вскоре станут трофеями мародеров или же местных мальчишек. Точно не выбиты стекла в брошенных жилищах с совсем еще новой мебелью. От подобных размышлений порою в моем воспаленном мозге возникала глупая иллюзия, что войны нет, и никогда не было. Что все это лишь сон, который уйдет вместе с рассветом. Ночь уносит с собою последствия дня. Но с первыми лучами солнца картина ужаса вновь расцветет во всем своем трагическом великолепии. И тогда мрачный фантом тиши разорвут снаряды, в воздухе послышится назойливый свист пуль, а в небе загудят истребители. Но и в часы, когда балом правит тьма, Берлин не сумеет погрузиться во всеобъемлющую тишину. Ибо последнюю неделю бои здесь не прекращались ни на час. Каждый миг наяву, пусть и в отдаление, я слышал звуки войны, будь то утро или же ночь. Война часто не оставляла меня и во снах. Наше сраженье окончено. Мы сумели отбиться от внезапно возникшего отряда фрицев. Что же, сегодня мы обошлись малой кровью. Малой кровью для начальства, мне же этот день оставил пробоину в самом сердце, где-то там, где и находится эта пресловутая душа. Опять вспомнился Коробов, храбрый парнишка чуть за двадцать из маленького городка. Он мало рассказывал о своей жизни до войны, я слышал лишь, что была у него одна лишь невеста Людмила, да и только. Ведь Митька Коробов был сиротой. Оттого и родственников у него не имелось. Так же как-то Коробов сказал, что до войны он пошел учиться в техникум, но не успел прозаниматься там больше года, ибо ушел добровольцем на фронт. Только сейчас я осознал, как мало я знал о своем друге… Вечера наши, как правило, проходили весело. Митька травил анекдоты, одни и те же, правда, но так ли это важно? Он и песен знал много, только все равно неизменно напевал только свой любимый мотив, другие же песни он исполнял лишь тогда, когда Рыбаков, так же убитый неделю тому назад, подыгрывал ему на гитаре. Словом, хороший был парень, он редко говорил о войне, лишь иногда произносил: «Горит Берлин – сгорит и Гитлер». И после этого, как правило, воцарялось молчание. Ибо, если печален становился весельчак то, что уж говорить об остальных? Гитлер мертв. Я попытался представить его мертвым. Отчего-то не вышло. Его живой образ все равно витал в воздухе. Вероятно, скоро грянет победа. И мы пройдемся дружным маршем с гордыми лицами по улицам полуразрушенного города, некогда столице мощной империи. Лишь бы выжить. Лишь бы поскорее закончился этот кровавый калейдоскоп… Полет моих мыслей неизменно приводил меня то к военным воспоминаниям, то к Коробову, вследствие чего я все никак не мог отправиться в путешествие в мир Морфия, сладостный и манящий. Но постепенно декорации войны в моей голове сменились родной деревней, небольшой и ничем не примечательной, но все же очаровывающей своим провинциальным шармом. Золотистое поле с высокими травами, где мы с друзьями в детстве играли в прятки. Маленький сосновый лесок, где не водятся ни свирепые волки из русских сказок, ни проворные лисы, а лишь затейливые белки да различные букашки. Возник предо мною и старый колодец с соседней улицы, уже порядком покосившейся, из прогнивших досок. Интересно, попытался ли кто-либо заменить почерневшее от старости дерево, или колодец все продолжает гнить? Но деревня исчезла так же внезапно, как и появилась. Я распахнул глаза, расцвет озарял небо, окрашивая его в солнечно-оранжевый. Начался новый день. Был ли он чем-либо примечательным? Нет, отнюдь. Завтрак, перестрелка, отдых, опять перестрелка. Девять погибших, спешная транспортировка тел. Я угнетен, подавлен, слова едва вырисовываются на бумаге, нет, я не сумею написать письмо матери, а образ деревни все навязчивее овладевает моим разумом. Я думаю о доме, я мечтаю о милой хате. «Когда же вы все умрете, господа фрицы?» - сокрушаюсь я, но фрицы и не думают погибать. Откуда их столько? Я недооценивал масштабы этого сборища старых инвалидов и юнцов. Но скоро. Скоро грянет час расплаты, мы победим, ибо наше дело правое! Во время многочасовых обменов пулями и не замечаешь, как теплый день сменяется морозной ночью, а светлое утро мрачным вечером. Я не заметил, как наступила очередная ночь. Все ближе цитадель зла. Мы сужаем круг, загоняя немцев в тиски их собственной столицы. Я чуть было не был ранен в четыре часа дня по местному времени. Но мне повезло. Видно, госпожа-удача удостоила меня своим счастливым поцелуем. Я убил двух врагов. Это совершенно точно, я созерцал, как они подали на мокрый асфальт, захлебываясь в потоках собственной крови. Но меня не пугает страх убийства живого человека, за четыре года войны на моем счету оказались около двух десятков дохлых немцев. Да, я упивался кровью, пылом битвы, я, не страшась, бросался на врага под симфонию выстрелов. Схватка превратилась в баталию. В этот миг грянула ночная вакханалия смерти. На моих глазах перестрелки обратились рукопашными сражениями. Сотня наших, сотня немцев. Шансы равны. Советские солдаты кромсали пока еще живых фрицев ножами, те же отвечали им глухими ударами прикладов по рассеченным черепам. Я не могу напрячь свой мозг и осознать, когда повсеместные стычки слились в единую кровавую бойню. Не удалось мне воспроизвести в памяти и тот момент, когда сам я оказался участником пышущего духом смерти сражения. Во мне родился дикий зверь, а, быть может, ранее он всего лишь спал в моем нутре. Но все это пустое, главное, что он выбрался наружу. Я наслаждался собственной жестокостью, мой нож орудовал быстро и слажено, я не смотрел в лица врагов. Я не видел в них людей, я и сам перестал быть человеком. Да и, признаться, я вообще смутно осознавал происходящее вокруг меня. Оттенки шинелей, грязные трупы и ночь. Боле вспомнить не могу. Ибо нами в тот миг овладел сам дьявол, дьявол не библейский, а тот, что обитает в душах, демон злобы и мрака, пожирающий сердце. Мои сослуживцы с сочащимися ранами продолжали яростно кидаться на противников, издавая адские звуки. Странно, но они не падали замертво. Они не видели своих ран, лишь битва, лишь враг заботили их. Но внезапно я словно протрезвел от опьянения гневом, ибо я видел Коробова, проткнувшего насквозь немца справа от меня. Это был он, совершенно точно. Мой друг был столь близок, что я даже сумел разглядеть родимое пятно на его щеке. Я обмер, а на бледном лице моего товарища проявилась улыбка, обнажившая зубы, покрытые запекшейся кровью. « Это явь или сон» - спросил я себя, прекрасно зная, что не сумею ответить на данный вопрос. Через некоторое время Коробов развернулся в другую сторону. Я созерцал лишь его спину, грязную форму и порванные штаны. И с чего вдруг я решил, что он мертв? Да, конечно, люди редко выживают от череды выстрелов в упор, но я и не мог удостовериться, точно ли он убит. Я начинал ощущать усталость. Мышцы ныли, руки замертво повисли, отчего я чуть было не выронил винтовку. Дикая ярость отступила, и я осознал, что нахожусь внутри кровавой мясорубки. Мне мерещился Коробов, алый рот его и страшная улыбка. А, может, он лишь виденье? Или я сошел с ума? В любом случае я не должен думать о нем, я обязан сосредоточиться на ноже и винтовке. Я умру, ежели не сумею вновь погрузиться в пучину всеобъемлющей битвы. Но тут я решил рвануть следом за Коробовым. Зачем? Понять, не безумен ли я, или он и в правду выжил. Я чуть было не погиб, когда грузный немец повалил меня за землю, от него разило потом, а на физиономии красовалась злобная гримаса. Приложив нешуточные усилия, я сумел скинуть его с себя и после проткнул ножом. И вновь я сумел выжить. Казалось, вдали проплыла ладная фигура моего друга. Я неустанно шел к цели. Он становился все ближе. Я так увлекся погоней за Коробовым, что и не заметил то, что меня ранили. Плечо пронзила острая боль, алые капли стекали по руке. Коробов был совсем рядом, и вновь я видел лишь спину. «Коробов, Коробов!» - что было мочи кричал я, отчаянно, неистово. Он обернулся. Вот он, Митя Коробов с бледным лицом и алым ртом. Я так усердно шел к нему. Только нечто в его лице заставило меня ужаснуться. У Коробова отсутствовал правый глаз, вместо него была лишь пустая глазница. И все та же кровавая улыбка. Но теперь мне казалось, что во рту его не зубы, а клыки. Внезапно обернулся и бившийся рядом с Коробовым сутулый боец. Кожа на большей части его лица отсутствовала, я созерцал лишь гниющее сероватое мясо и улыбку, вернее обнажившиеся клыки, точно такие же, что и у Коробова. «Все они мертвы» - внезапно осознал я, когда десятки лиц с дьявольскими улыбками обратились в мою сторону. У многих вместо рук или же ног были кровавые обрубки, у большинства уже проявились следы гниения. Они замерли и смотрели на меня, не отрывая глаз, в которых блистали дьявольские огоньки. Вдалеке я заметил двух немцев, они испуганно жалились друг к другу, но их окружили пятеро мертвецов. Вдруг я понял, что кругом царит тишина. Бои отчего-то прекратились. Эти странные существа, по виду трупы, еще несколько минут тому назад сражавшиеся бок о бок со мною, переключили внимание на последних оставшихся в живых немцев. Кольцо вокруг фрицев сужалось, я не видел их. Взору моему предстали лишь спины живых мертвецов. И только хруст костей и звук орудующих челюстей нарушали тишину. Что происходит? Я сошел с ума? Мертвый Берлин, мертвые люди. Рядом со мною стоит Рыбаков, стоит и смотрит, как те пятеро пожирают немцев. Что за шутка природы? Мертвецы явились мстить за свои лишенные жизни? Или мой разум играет со мною? Но пелена постепенно застлала мне глаза, и я провалился во тьму. Мертвецов больше не было. Наверное, и я стал одним из них…