Возвращаясь

Тогда была ночь. Море было чёрным, и небо тоже казалось чёрным — звёзды будто отодвинулись, пропали, и тебе было очень страшно. Хотя ты, помнится, старался не подавать виду. А теперь день. Солнце бьёт в глаза, свет льётся на лицо, и тебе опять страшно. И, конечно, ты стараешься не подавать виду. Получается получше, чем в прошлый раз — минуло много времени, и у тебя больше опыта. Откровенно говоря, опыта прибавилось во многом, но никак не в том, чтобы путешествовать по воде, и особенно – морем. Кажется, за все прошедшие столетия ты так ни разу и не ступил на борт корабля. Даже когда дело касалось рек. Вброд, вплавь, верхом, по наведённому мосту — как угодно. Только никаких лодок. И кораблей. Может, именно поэтому возвращается это чувство нереальности происходящего и собственной беспомощности. Тогда это рождало сосущее беспокойство. Сейчас — только усталость. Странно и смешно: страх совсем прежний, мальчишеский какой-то, но смотришь ты на него словно бы со стороны — мысли текут лениво. Или, может, дело в них. Ты лежишь неподвижно и слушаешь голоса мореходов. Воду и ветер слушаешь тоже, но голоса ближе, явственней, настойчивей. Кажется, само Море полно певучей речью. Шаги слушаешь. Шорох ткани. Поскрипывание снастей. Тогда надо было непременно что-то делать, потому что никто из вас там толком не знал ничего. И уж у тебя-то, конечно, не было права своё неумение показывать, сидеть и бездельничать. А сейчас ты лежишь на прогретых досках (даже приятно, если не думать о тошноте) и понимаешь, что не должен никому ничего доказывать и показывать. Змейкой шевелится фамильное мальчишество. Нет уж, в самом-то деле! Пошло всё... на Север и в горы. Устал. А ещё — и от этого горше — знаешь, что даже если бы и попросился помогать…«уже звучит обидно» — подначивает змейка. «Сгинь!» — головой встряхиваешь… даже если бы и попросился — больно нужна им твоя помощь. Здесь каждый из них на своём месте, дома. И запахи, и звуки, и мерное покачивание палубы, которое тебя мучительно выматывает — всё это для них своё, родное, привычное. А ты здесь чужой. Если бы и был чист — песни Моря ускользают от понимания, ничего не разобрать. Хорош помощник, обхохочешься. Даже если бы... а всё ещё хуже. Корабль поднимается на очередную ленивую волну, и назойливые мысли о невозможном разбегаются, как испуганные мыши. Ты бессознательно вжимаешься в доски, силясь вцепиться во что-нибудь. Невольно вновь возвращаешься к своему «тогда» — ночи, шторму и тому чувству, что все вы пытаетесь удержаться на спине взбесившейся лошади. И тут же понимаешь, что сейчас — иначе. Это просто память тела шутит недобрые шутки. Становится стыдно. Медленно расслабляешь пальцы, не поднимая головы от палубы. Не показывать страха. Неизвестность. Для квенди Море всегда было границей неведомого, рубежом, за которым одни вопросы. Ещё до того, как Стихии навели все свои туманы и чары. Возвращение подобно началу пути — это тоже дорога в никуда. Только тогда казалось — ты точно знаешь, что должен делать. И лишь что именно всех вас ждет, представлялось смутно. Сейчас всё наоборот, то, что должно произойти, кажется ясным. Берег, Круг Судеб и слова, слова, слова... А вот что тебе со всем этим делать, ты пока не придумал. Мерное движение, свет, ветер, голоса. И мысли, от которых нет покоя. Их слишком много. Море опять забавляется. Странное чувство бесконечного падения, круговерть и почти-забвенье. «О чём ты думаешь, Нельяфинвэ Майтимо?» Она здесь и не-здесь, везде. Глаза у тебя закрыты, но чтобы видеть её, зрение не нужно. Давным-давно кто-то рассказывал — она переменчива, как Море, она — его дыхание, пена на гребнях и дрожащие пятна света... Она перед тобой, и смотреть ей в глаза невыносимо. Но слова приходят раньше, чем ты успеваешь подумать как следует. «О том, насколько невежливо будет сейчас демонстрировать свой обед окружающим... или тебе. Моряк из меня никудышный, Владычица». Какая глупость. Если уж на то пошло — проливал ты и на палубы, и в Море кое-что похуже съеденной похлёбки. Не показывать страха? Кажется, она прекрасно понимает это мальчишеское стремление. «Твои мысли как чайки, потерявшиеся во время шторма». Буря тогда поднялась внезапно. Как же самонадеянно вы бросали Священным презрительные слова, говорили об их тиранстве и гневе и похвалялись этим сами перед собой, но в глубине души — теперь тебе это ясно — просто не верили, что кто-то из Высоких по-настоящему обратит этот гнев на вас. Но гнев Уинен был более чем настоящим. Он был — дикой пляской волн, треском ломающегося, расходящегося дерева, потоками солёной воды и крови. «Что ты сделаешь теперь? Обида твоя велика, вряд ли я заслужил прощение». Чувство отчуждённости только усиливается. Ты не можешь быть здесь. «Но ты сделал свой выбор». «Тебе ведь это не по душе. Я тебе в тягость». В глубоких глазах мелькает тень насмешки. Волна мягко качает корабль — так легко и так неожиданно, что ты даже снова насторожиться не успеваешь. «Ты слишком много думаешь. Обломки кораблей укрыли морские травы, и течение унесло кровь». «Но ты об этом помнишь». «Помню. И всё же, те, кого я забрала, давно ушли своим путём. У тех, кто остался, другая дорога. У тебя, например». Те, кого она забрала, не сделали очень многого. Избежали многого — вдруг понимаешь ты. «В конце которой меня всё равно ждёт расплата, разве нет?» Становится смешно. Лежишь и споришь с ней о собственном наказании. «Ты этого не знаешь. И я тоже. Если и так — не мне отмерять твоё наказание». А ведь мщение спустя столетия… Нет, не для неё — понимаешь ты. Тогда откуда же это чувство, что ты как вор, забрался, куда нельзя? «От твоих беспокойных мыслей», — подсказывает она, и тебе чудится смех. Если просто признать, что этот корабль идёт к земле, откуда ты родом и где ты уже очень давно не был. Если просто признать, что где-то там они существуют — знакомые улицы, путаные переулки и заветные тропинки в лесах. Если просто признать, что те, кого вы там, в Эндорэ, поминали как богов — это те, к кому когда-то давно можно было прийти, лишь пожелав этого, чтобы спросить, рассказать, похвастаться… Если это признать. Допустить такую мысль. Что это ты — состарившийся, усталый и меченый шрамами, только ты, а море — это море, большая солёная лужа, которой до тебя нет никакого дела. Что ты возвращаешься. Тогда… На тебя обрушивается поток воды. Рывком садишься, забывая о необходимости держать лицо. До тебя долетает смех — оказывается, мореходам тоже досталось. Море играет. Вода — светлая и искрящаяся, ласкает корабль. «Ну и шутки у тебя, Владычица». Солнце сейчас ниже, и свет не слепит глаза. С тебя льёт ручьём, и чувство в груди почему-то такое, словно ты угодил под летний ливень. Ты думал, что давно забыл, как это. Даже тошнота ушла. Вновь ложишься и закрываешь глаза. Прошлое отодвигается. Вода стекает по волосам, по лицу и одежде. Это кажется очень важным. Где-то сбоку изумлённо звенят струны на арфе Макалаурэ. Пусть будет то, что будет.