Обсессивный синдром

В ее голове еще одна гадкая мысль из сотни других гадких мыслей. Эти мысли окольцовывают сознание, запирают его в нарисованном палкой на песке круге. Эти мысли - как детская игра. Только размах шире. Короткими августовскими ночами Гермиона не спит. Она прижимает к горлу кончик волшебной палочки и дрожит, как побитая псина. Она знает, что все равно не сможет сказать Запретного. Это дерьмо стоит ей множества погибших нервных клеток. Это дерьмо стоит ей литров выплаканных слез. Это дерьмо стоит ей нескольких психических диагнозов - она ходила к врачу, кому интересно, она может даже справку показать. К сожалению, никакой романтики, сплошная психиатрия. И если бы Гермионе кто-то сказал пару месяцев назад, что она превратится в сопливую Джульетту, она бы засмеялась этому человеку в лицо. Она бы ни за что не поверила. Она и до сих пор не верит, что пару недель тому назад Рон покинул ее. В смысле: не умер, конечно. Просто бросил. Как использованный носовой платок, знаете. Но обидно даже не это. Обидно скорее то, что Рон, видимо, никогда особо и не любил Гермиону. Когда малышу-Ронни было плохо, он жаловался Гермионе Грейнджер и она всегда его понимала. Когда малыш-Ронни хотел расслабиться, Гермиона Грейнджер, конечно же, была рядом, чтобы раздвинуть перед ним худые ножки и дать разрядку его подыхающей плоти. Она ведь встречалась с живым трупом, правда. Он умер еще во время войны. Тогда много чего произошло. И он сломался. И Гермиона сломалась бы. Но она должна быть сильной. Это как аксиома. Это так, как и должно быть. А чувства Грейнджер никогда ведь не были важны. Грейнджер для всех - это такая сучка, которая вытягивает чужие задницы из дерьма. Только вот никто не замечает, что Гермиона и сама погрязла в этом самом дерьме. Им всем как-то все равно. Возможно в силу возраста, а может просто нынешнее поколение такое, но все плевать с высокой колокольни хотели на чувства Грейнджер. Так случается. Современный мир, все дела. Она смотрит стеклянным взглядом на пустую железную банку из под пива. И когда хорошая девочка стала плохой? Банка подпрыгивает на столе, с громким стуком ударяясь дном о плоскую поверхность, и противным голоском выкрикивает: — Ты потонула, дорогуша. Пора лечиться. Гермиона резким движением руки сметает банку со стола. Эта банка катится по полу, оставляя дорожку маленьких желтоватых капелек недопитого напитка, и продолжает верещать: — Это тебе не шутки, деточка. Банка закатывается под письменный стол, и ее голос затихает. В тишине проще умирать. В тишине проще вспоминать выгоревшие на солнце рыжие волосы, россыпь веснушек по всему лицу и плечам, тонкие бледные пальцы, яркие голубые глаза. Нежные прикосновения сухих губ к коже. И Гермиона не сдерживается. Из горла вырывается почти звериный вой. Мерлин. Столько боли в одном хриплом выкрике. Грейнджер слышит, как в соседней комнате кто-то встал, - в доме чертовски тонкие стены, - слышит быстрые шаги. Слышит, как открывается дверь в ее комнату. И боковым зрением замечает тонкую фигурку миссис Грейнджер. — Детка? Гермиона поворачивается на голос, словно слепой на любой резкий звук. — Все... в порядке? Черт, миссис Грейнджер прекрасно понимает, что все не в порядке. Все пиздец, как запущено. Но... вся эта чисто людская глупость и штука такая, которая, по словам многих, остается до конца, но на самом же деле бежит первой с тонущего корабля. Надежда. Это все работает слаженно, как механизм швейцарских часов. С точностью до мелочей. Это все заставляет миссис Грейнджер повторить вопрос. Гермиона пожимает плечами и снова отворачивается. Гермионе безумно жаль миссис Грейнджер. Гермиона чувствует себя бомбой замедленного действия. Той, что в любой момент может взорваться к чертям собачьим. Гермионе очень жаль, правда. Миссис Грейнджер выходит из комнаты дочери, роняя слезы одну за одной. *** Аллопсихическая деперсонализация. Так случается. И это, вроде бы, излечимо. Только не в случае с Гермионой Грейнджер. Потому что Гермиона Грейнджер больна не только этим. Обсессивный синдром. Неврастения. Тотальные продвижения паранойи - и она, к сожалению, не врач. Просто так случается. Мама говорит, что со временем это пройдет. А Гермиона тут же ставит себе очередной диагноз. Это как копилка. Только без дна. И это как смерть. Жаль, что не она. Мама готовит ей завтрак, а Гермиона ставит себе маниакально-депрессивный психоз. Мама ведет ее за покупками, а Гермиона ставит себе шизофрению. Мама смотрит с ней какое-нибудь дурацкое ток-шоу, а Гермиона понимает, что у нее депрессия. Диагнозов много, Грейнджер есть где разбежаться. В оставшиеся пару дней лета ей хотелось излечиться. Ей хотелось проснуться утром n-го августа и спросить себя: 'какого черта Рон Уизли портил мне остаток лета?'. Только не получается. Уизли зацепил. Слишком. Раньше бы она назвала это 'драматизирую'. Сейчас она называет это 'моя гребанная жизнь летит ко всем чертям'. И ни разу не ошибается. Безусловно, у Рональда была тысяча оправданий. 'Так вышло', 'это из-за смерти брата', 'прости, Гермиона, я не знаю что это'. И все это такой бред. Оправдания - штука хорошая только в том случае, если они уместны. Или правдоподобны. А в случае с Уизли, оправдания - не больше, чем обыкновенная ложь, эм, как там? Во спасение. А Гермиона верила бы до последнего, если бы не утренняя почта. Если бы не письмо подруги, в котором та подробно рассказывает о жизни своего брата. Не потому, что она - садистка, а потому, что Гермиона - мазохистка. Грейнджер ведь сама попросила. А теперь чувствует, что этой ночью точно не заснет. "Здравствуй, дорогая! Ты конечная дура, раз просишь меня о таком, но, так как я немного побаиваюсь того, что ты приедешь (право, тебе лучше не делать себе еще больнее), я расскажу тебе немного о жизни Рона...". А дальше следует длинная история о том, как Рон приглашал на свидание какую-то девчонку с Хаффлпаффа, как Джинни, рискуя сохранностью своих ушей и волос, следила за ними, как она застукала их за поцелуем и даже! о несмелых "домогательствах Ронни до той малышки". Да, так тоже случается. И ни слова о том, как Рону плохо и как он сожалеет. Миссис Грейнджер замечает письмо в руках у дочери и как трясутся руки у юной девочки. — Все нормально, Гермиона? — Все о'кей, мамочка, — априори. И они обе понимают, что Гермиона лжет, как дышит. Но они обе не говорили об этом. Такая установка, знаете? Как по умолчанию.