Три драббла о Дурзе

- Я чувствую, что у тебя просто чешется язык что-то спросить, - улыбнулся, показав острые зубы, шейд. Женщина сжала пальцы в «замок» на коленях. Вопросов действительно было много. - Мне говорили, что ты… Такие как ты, нуждаются в пытках. Это так? - Ну, - ухмыльнулся Дурза, - не забудь мне напомнить имена тех, у кого отросли такие непомерно длинные языки, чтобы я не забыл их слегка укоротить. – острые черные когти щелкнули у ее носа. - А то их хозяева и головы могут потерять. Я могу «впитывать» страдания людей, как своеобразную пищу. Человек, испытывающий боль, - всё одно, что исходящий сладким соком фрукт для шейда. Но шкура у фрукта твердая, а мякоть – сочная, поэтому приходится сначала славно расковырять оболочку, прежде чем можно будет получить удовольствие, полакомившись содержимым. - И часто король «скармливал» тебе заключенных? – поинтересовалась женщина. - Раньше – постоянно. Это был основной источник, из которого я мог черпать силы, когда был довольно юн. Чем больше нужно было колдовать на благо Его Величества – тем больше мне нужно было жертв. Словом, я превращал боль в магию. - Но я не замечала, чтобы ты так нуждался… - Вот именно «нуждался»! - прервал её Дурза, гневно махнув рукой. – Как, по-твоему, хорошо мне было быть зависимым от желания короля поддерживать мое существование? Иногда магический голод просто сводил меня с ума. Конечно, были еще колдуньи, запаса сил из которых мне хватало надолго, но их не всегда можно было добывать с необходимой регулярностью, да и отправлять их мне Гальбаторикс хотел не всегда. Некоторых, посмазливее, он оставлял Морзану или себе, кого-то, поталантливее, они потом брали в ученицы… Словом, мне кое-что перепадало, но выживать так было проблематично. Тогда, уже обжившись под властью Гальбаторикса, я углубился в изучения темных искусств, чтобы расходовать получаемые порции силы с толком - стал укреплять свою оболочку, пытался найти новые ресурсы, которые позволили мне стать более независимым. Отвыкать от «дешевой силы» страданий и чародеек было всё одно, что бороться с зависимостью, которая возникает у людей от крепкого вина. Я был зол, страшен, еще больше безумен, чем когда либо, и иногда проходил через целый цикл развоплощений, скатываясь назад, и выбрался только благодаря своей силе воли, – в конце похвастался шейд. Его глаза словно бы затуманились от воспоминаний о далеком прошлом. Даже по скромным оценкам событиям, о которых говорил шейд, было больше полувека. - Позже я стал уравновешивать себя в новом «теле», которое мне удалось получить. Я не мог поменять свою внешность, которую получил с момента своего создания, разве только немного улучшить, если мне хватало сил и внимания заботится о теле в должной мере. – шейд осторожно намотал на увенчанный черным когтем палец прядь волос малинового цвета. - Колдовство, медитации, зелья и ритуалы стали моими основными занятиями. Они почти бесконечно могли напитывать меня удерживающими знаками, отнимать силу у духов, переливая ее в мои вены. Но для ритуалов мне частенько нужна была кровь или любопытная жертва, поэтому Гальбаторикс по-прежнему оставался практически единственной устраивавшей меня властью, тем более что лучшей альтернативы как-то не имелось. Но король вскоре понял, что мои способности возрастают, и из просто заклинателя и палача, который мог развязать язык любому узнику, я стал придворным чародеем. Потом еще и военачальником. И скучных занятий у меня резко прибавилось. Впрочем, служба Гальбаториксу также соответствовала моему еще основному желанию – отомстить прочим заклинателям и магам. Отомстить за то, что их наука породила на свет такое чудовище, как я. - А ты не пробовал просто жить? Ну, как люди. Это интересно, правда. Когда у тебя много времени, ты можешь столько увидеть и заметить, на что не хватает внимательности, когда время неуклонно пожирает тебя. - Глупая женщина, ну пойми же наконец. Я Тень, я сосуд с горючей смесью, компоненты которой объединяют ярость и желание мести. С момента моего становления прибавилось только одно – желание жить, выжить всем на зло. Я больше, чем человек, больше, чем, духи, взятые отдельно, я месть и наказание, которое люди заслужили за свою жажду власти. За то, что вечно хотят сделать свою работу чужими руками. Мальчишка, ставший моим создателем, уже давно был наказан за свою наглость вызова трех духов ради мести, а за общее пристрастие к темным искусствам Алагейзия получила шейда. - То есть ты живешь только ради того, чтобы карать? Звучит не логично, шейд Дурза. - Не надо искать во мне много логики, я давно немного не в себе, моя дорогая женщина. Ты даже не представляешь, что пережил юноша, которому судьба уготовила стать сосудом, в котором формировался я. Все мои пытки и жестокость – ничто по сравнению с этим. - шейд отвернулся к окну, глядя на отражение свечей в грубом стекле. Костерок, затерянный в ночи, огонек в холодных песчаных барханах, который никак не мог прогреть его надтреснутые кости, сочащиеся, как ему казалось, самой тьмой. Ему было страшно умирать в одиночестве, среди трупов разбойников и тела учителя, в холоде ночной пустыни. Изломанный, скомканный, надтреснутый, как кукла, выдернутая из пасти злого пса. Такой никчемный, такой отвратительно слабый. Безумный, с невидящими глазами, зрачки которых сошлись в тонкие точки от нестерпимого пламени, опалившего, сжегшего его лицо снаружи и теперь полыхавшего изнутри. Что и говорить, новорожденный шейд был отвратительнее всех младенцев на земле. (Младенцев вообще он искренне считал противными). И Дурза действительно был безумным первое время. Полуслепой, едва передвигающий ноги, не знающий еще характера движения своей новой формы, он был слепым котенком в бескрайних песках, которому предстояло вырасти в настоящее чудовище. Духи раздирали его внутренности когтями, у него не было своего хода мыслей, только вечная каша из обрывков перепалок трех сущностей. Одна склоняла его, бросала на колючий песок, требуя немедленно начать призывать себе армию последователей, с которыми он слился бы в единый организм, подчинив их своей воле. Другая выла, требуя выбраться из пустыни и наесться свежей, трепещущей плоти, и напевала о том, как безупречно их острые, прорвавшие его сухие кровоточащие пальцы черные когти могут впиваться в долгожданное вкусное мясо. Третья рычала на первых двух, требуя успокоиться и получить удовольствие и новые знания от пребывания в мире людей, которое можно будет оборвать, разорвав смертную оболочку, заставив еще безымянного шейда убить самого себя. Четвертая, самая измученная, самая забитая первыми тремя, тихо рыдала в сторонке его сознания, но она очень хотела жить, даже после всего того, что магия сделала с Карсаибом. На этом желании жить, как на каркасе, формировался, вбирая в себя духов, великий шейд Дурза. Теперь он не такой. Дурза как будто повзрослел, заматерел, обретая себя. И сейчас он чувствовал себя цельным, единым и вполне самодостаточным. И в последнее время – даже счастливым.