Банка воскресений

Когда я вошел, Лемма как раз поджигала сигарету. Она распахнула окно лаборатории и, с удовольствием щурясь, подставляла лицо летнему солнцу. Наблюдала, как в университетском парке с ветки на ветку прыгают белобровики, снова затевая игру. Дрозды женщине понравились не так давно. Видимо, ей все же хотелось внести в этот день немного радости. Слишком щемяще давило внутри вынужденное одиночество. Я прошел сквозь стену, несмотря на то, что скрипящая, плохо выкрашенная дверь была приглашающе открыта. Прокололся. Ну что ж, по крайней мере, можно создать у Леммы некую иллюзию того, что гость сел на белый деревянный стул перед длинным столом с колбами. Я застыл, наблюдая за ней. Дорогая, ты не меняешься. Рука снова перевязана, наверное, там ожог от какой-нибудь не слишком приятной кислоты. Она с наслаждением затянулась, тряхнула короткими волосами, улыбаясь дроздам, летнему дню, зеленому парку и бог знает, чему еще. В голове у Леммы всегда достаточно мыслей, которым стоит улыбаться. Она любит запах табака, но позволяет курить себе лишь раз в неделю, в воскресенье. Врачи запретили. Лемме. Наивные люди в белых халатах. Нет, иногда в синих. В таких, какой сейчас на самой виновнице торжества. Очень, кстати, гармонирует с седыми волосами. Достойные уважения барышни в твоем возрасте не красятся в морковно-оранжевый и фиолетово-серый, как старушки из соседнего дома? К тому же, когда проходишь мимо них каждое утро, спеша, летящей, как и тридцать лет назад походкой, разговаривая на ходу по телефону, раздавая указания лаборантам, и не думается, что тебе так много... Или мало? По человеческим меркам, много. Сегодня как раз заканчивается еще одна неделя, и еще один год. Покури, дорогая. Я даже подарю тебе отсутствие сердечного приступа во время очередной затяжки. Скромный, но весомый презент в твоем возрасте. С днем рождения, Лемма. Сегодня — единственный день в году, когда тебе не удастся отвязаться ни от собственных воспоминаний, ни от ненавистного имени. Назвал тебя отец. Проявил фантазию, придумал, надо же, звучное и многозначительное имя, определив навсегда все то, что ты есть - уже семьдесят пять лет. Лемма — математическое утверждение, бесполезное само по себе. Только для доказательства иных утверждений. Для ученого это все равно, что написать на лбу своей дочери: «Знай свое место, женщина». Да, он очень хотел сына. И сам был виноват, что отношения с единственной продолжательницей рода у него не сложились. Поведи себя по-другому, наверное, ты была бы счастливее? Изгибаешь тонкую ухоженную бровь. Или не была бы? Что важнее, семья или бунтарское жизнелюбие? Сначала он презирал тебя за отсутствие между ног типичного для представителей его пола органа, потом — за своеволие и капризы, после — за ненависть к математике. И в конце концов потерял. Закономерно, не более. Я еще помню то утро, когда ты завершила первый серьезный в своей жизни эксперимент, когда поняла, что химия — твое призвание. Пришла под утро, шатаясь, в дырявом, разноцветном, перепачканном халате, который только и годился теперь, что на тряпки. И, разумеется, вызвала у старика вполне справедливый вопрос: «Где ты шлялась?» Твои глаза тогда просто молниями зажглись. Сказала раздельно и четко: «Я была у любовника. Нет. У любовников». Конечно, он выгнал из дома. Со скандалом. Впрочем, у меня иногда такое чувство, что ты давно нарывалась. Она обернулась, докурив. Тонкое, хорошо сохранившееся лицо моей Леммы. Женщина улыбнулась, увидев меня за своим рабочим столом. Не только губами, самое главное — заискрились знакомыми до боли чертенятами глаза. Если бы я имел физическое тело, не устоял бы перед ней. Лемма, ты красива. Особенно, если красишь неброско глаза и губы, и, вот как сегодня, надеваешь туфли на каблуках. Я тоже старался, выбирая облик. Все, как ты любишь, родная. И эта распахнутая на груди рубашка, и крепкое тело, мужское, разумеется. У меня много лиц. Но сегодня выбрал то, в котором тебе приятно будет меня видеть. - Я знала, что ты придешь. - Куришь, Лемма, - уязвил я. - Ты за мной, да? Кивнул. Ага. За тобой. Она протяжно вздохнула и закачала головой. - Слушай, помоги с одним опытом, а потом пошли, хорошо? О, разве можно отказать женщине, которая прищуривается так притягательно, растягивает губы, чуть ведет носом, пытаясь втянуть новые запахи. Брось, Лемма. Я ничем не пахну. А ты, как всегда — реагенты и духи. Взглянуть на мгновенно материализовавшиеся на руке часы. - У нас есть еще время. - О! Я рада. Подожди тут, сейчас отпущу лаборантов. Нехорошо, если они найдут меня мертвой. Мальчики будут переживать... - Тем более, что многие из них были тебе любовниками, - промурлыкал я себе под нос. - Ты сказал что-то? - Нет-нет! - уже громче. Лемма, стуча каблучками, вышла из лаборатории и зачем-то прикрыла за собой дверь. Хотя доподлинно знает, что, кроме нее, меня никто не видит. Да, сегодня я пришел за ней. Пока ее нет, можно поразмышлять о неизменном — желании жить. Я подошел к «полке воспоминаний» у стены над вторым по длине столом в ее лаборатории.. Набор на ней уже несколько десятков лет неизменен. Окарина, привезенная мужем из какой-то дикой деревни на краю мира, несколько фотографий, к которым за три года прибавились лишь изображения счастливейшей беременной невестки, а затем — внука, и большая банка, на дне которой болтается один маленький пластиковый шарик. Желтый. Признаться, я думал, Лемма оставит зеленый. Она завела эту банку в восемнадцать. После смерти матери. Услышала в какой-то радиопередаче о ценности времени. Попробую объяснить. У всех до момента смерти - определенное количество часов, дней, недель... В среднем, каждый работающий человек может уделять время своей семье только по воскресеньям. Люди, получается, живут от воскресенья до воскресенья. Если замечают это, конечно. Посчитаем, сколько воскресений у вас осталось? Наполните банку пластиковыми шариками — по количеству недель жизни, и убирайте по одному. По иронии, банка рассчитана на семьдесят пять лет. Поначалу в ней было две тысячи восемьсот шестьдесят шариков. А остался один. Лемма его не вынула. Забыла? Я явился впервые именно тогда, в восемнадцать, думая, что ей не пережить огромной потери. Лемма начала курить, а затем углубилась в химию, согнулась... В общем, всегда яркая и задорная, стала неотличима от других моих подопечных. Я ходил следом, боясь оторваться, несколько тягучих месяцев, и был нужен вплоть до того момента, как она пошла в магазин игрушек за шариками. И твердо решила быть счастливой. Проводить каждое воскресенье так, как хочет. Почти три тысячи воскресений! Совсем скоро появились подруги и поклонники, затем она каким-то неведомым чудом помирилась с отцом. Ну и химия, конечно. Во второй раз я пришел к ней в сорок пять. Катастрофа. Признаюсь, я зажмурился в момент столкновения. Все же Лемма — любимая. Она, не так давно севшая за руль, сделала и вправду все возможное, чтобы никто не пострадал. Кроме нее. Увидев — худенькую, маленькую, перебинтованную почти всю, не исключая лица, на стандартной больничной койке, я чуть не расплакался сам. Во что одно мгновение превратило мою летящую женщину, чья жизнь почти с рождения была борьбой. Лемма угасала. Я склонился над ней, стал утешать. Она плакала. В голос мешала зарыдать постоянная боль, причиняемая множеством швов. Да еще доктора, думая, что пациентка скоро впадет в кому, обсуждали разговор с Эриком — то есть с мужем, о донорстве внутренних органов. Вполне возможно, у профессора химии здоровая печень и сердце. Мне стало казаться, она упадет. Но случилось чудо. - Пустите! - заорал десятилетний мальчик, врываясь в палату. Ее мальчик. Лемма родила поздно. Он с грохотом, не заботясь о покое в реанимации, поставил на прикроватную тумбочку, ну знаете, такие плохо сколоченные деревянные монстры, их в каждой больнице понатыкано, так вот, он поставил банку. Глаза Леммы были закрыты, но она узнала свои шарики по звуку. К тому времени их осталось чуть меньше половины. - Ты мне должна сотню или даже больше. Только посмей не отдать! И выбежал, давясь слезами, распихав докторов, так и не понявших, в чем тут дело. Лемма разозлилась на себя. Сильно разозлилась. Она ведь все слышала. Говорят, если пациент хочет жить, медицина бессильна. Она дооолго вставала. Сначала ей пророчили потерю рассудка, затем — полную обездвиженность... Чуть позже, когда Лемма с криками врывалась на инвалидной коляске к врачу, рассказывая про смешивание, реакции, про то, какого цвета очередная щелочь, прихваченная ею на лекции, и какого — ее лаборанты во время опыта, поставив на уши всю больницу... Чуть позже на буйную пациентку наконец махнули рукой. И она встала. Правда, из этой аварии унесла больное сердце и запрет пить любимый кофе. Лемма морщила носик, но кардиолог был непреклонен. Я — тоже. За руль не садилась несколько лет. Но и с этим страхом справилась однажды ненастным утром, когда позвонил сын. В панике. Быстрее, скорее, папа потерял сознание. Врач не успевает из-за этой трижды проклятой погоды. Лемма обнаружила, что управляла автомобилем, лишь когда привезла мужа в больницу. Я явился в третий раз. У женщины случилась истерика. Она кричала, что не хочет меня видеть, что лучше бы ее, она... Что я не должен забирать мужа. Я не забрал. И еще почти пятнадцать лет каждое воскресенье они проводили втроем, а затем и вчетвером — с невесткой. А потом его все же не стало. Тогда я долго гладил ее по голове, понимая, что слова бессильны. Но Лемма не сдала и не сдалась. И именно этим отличалась от всех. А банка все пустела, шариков становилось меньше, и каждый из них — полновеснее и дороже. Лемма стала «чудить», неожиданно под старость — разгоняться и выполнять давние желания. О путешествиях. Однажды она рванула на выходные в Париж, захватив с собой невестку. Потом, забыв о приличиях, закрутила кратковременный роман с лаборантом. Ну да, с одним лаборантом. Со смехом говорила подруге: - О, нет, дорогая, не больше одного молодого любовника! Эти юноши такие... твердые! Подруга несколько сконфуженно отводила взгляд, прекрасно представляя себе значение слова «мягкий». Какое-то не очень приличное значение. А Лемма веселилась, смущая пуританок и бросая вызовы: себе, возрасту, обществу, всему. Ну да, профессор физики в годах и юный лаборант — почти идеальное сочетание. Угадайте, кто кого уволил в итоге? А кто чуть не развелся с молодой супругой — на сорок лет младше Леммы? Я стал приходит к ней чаще в последнее время. Лемма не думает умирать, нет. Она — единственная из моих подопечных, кому жизнь не надоедает. Это восхитительно. Сегодня вот тоже что-нибудь да придумает. Что за эксперимент? Я не знаю. Стук каблучков по пустынному коридору первого этажа университета стал ближе. Лемма не убегает. Она считает, что от смерти не убежишь. Моя любимая женщина... Она давно вошла, и уже заняла место за вторым по длине столом. Вынула из шкафа тонкую и мелкую чашку, турку и несколько пакетиков. А я все не сводил глаз с банки с последним пластиковым шариком. - Вина? - спросила в ней щедрая гостеприимная хозяйка. - Нет, спасибо, - откликнулся я машинально. - Ну, тогда приступим, - заключила профессор и подошла к газовой горелке. Зажгла не сразу. Пальцы дрожали. Нелегко осознавать, что это - твое последнее воскресенье. Высыпала в турку темный пахучий порошок, прокалила. По всем правилам. Сколько лет ты не пила кофе? Еще немного, и по лаборатории разнеслись тяжелые запахи пряностей, карамели и какого-то особого, крепчайшего сорта ее любимого напитка. Лемма сунула в рот сигарету. Подожгла сразу. Как всегда, она успокоилась в процессе. Кофе - это ведь магия. И химия. Потому выверенные движения полны грации. - Слушай, а мы куда? Я увижу Эрика? А смогу оттуда наблюдать за сыном? Ну хотя бы иногда подглядывать, как ведет себя Лана? Ты знаешь, я, как всякая мать, не уверена, что она достаточно сильно любит моего мальчика... Впрочем, о чем говорю, у них скоро будет второй ребенок. Это ли не доказательство любви? Кстати, можешь сказать, это мальчик или девочка? Ну, в качестве подарка. Не увижу. А у меня, как-никак, день рождения, - добавила она кокетливо и подмигнула мне. Железная женщина. Подмигивать тому, кто, как она считает, утащит в ад. - Ты узнаешь, - пообещал я. Она смотрела за корочкой на поверхности жидкости, за тем, как кофе медленно приближался кипению. - Последний опыт? Лемма заметно подрагивала. - Это больно? - Нет, - не соврал. Она снова улыбнулась. - Лемма, не пей, - я вдруг передумал. Жалко расставаться. Она даже не забавная. Прекрасная. Сощурилась, крылья носа чуть сдвинулись вверх. Спокойная, как на лекции, сняла с огня кофе, перелила в маленькую чашечку. Добавила корицы. - Лемма, ну пожалуйста, - я готов унизиться до просьб. Она усмехнулась. - Ты против? Это же моя последняя чашка кофе. О, боже, не знала, что смерть настолько щепетильна. Тебе не нравится кофе? Мне не нравятся сердечные приступы у любимых подопечных. Вот, что мне действительно не нравится. - Лемма, десять лет. Пятьсот двадцать шариков. Не пей. Ей будет восемьдесят пять. Врачи говорили, шестьдесят — максимум. Она рассмеялась. - О, боже, мне даже немного стыдно, что придется отказать такому великолепному мужчине. Ты сегодня отлично выглядишь. Немного похож на Эрика. - Я старался, - ответил тихонечко, понимая, что проиграл. Дух противоречия, гоняющий ее по свету, цепляющий к ней самых разных людей, вдруг ударил вот так. Ну почему ты мне не веришь, Лемма? Если бы знала, сколько раз за последние восемь лет я отводил беду. Останавливал тебя, готовую шагнуть в ливень и попасть под автомобиль, отвлекал директора университета от твоего кабинета, где лаборант хронически забывал закрывать дверь на защелку, входя и растворяясь в твоих объятьях. А чего мне стоило Лану убедить во второй раз забеременеть! Не пей, Лемма! Разумеется, она выпила до дна. Закрыла глаза, смакуя мгновение, а еще через несколько секунд схватилась за сердце. Зазвенев, разбилась упавшая на кафельный пол кофейная чашка. Лемма сползла за ней, хватаясь за стол. Сползла почти спокойно. Улыбнулась. - А говорил, не больно. Обманщик ты, смерть. И тут пришла пора раскрыть карты. - А я — не смерть. Я — твой хранитель, Лемма. Нагнулся и вложил в ее ладонь желтый шарик. - Потому ты меня и видела в самые тяжелые моменты своей жизни. Потому ты видишь меня теперь. Таких, как ты, дорогая, не забирают, - шепнул я ей уже прямо в губы. - Таких выселяют из тела. Не надейся. Ты не пойдешь со мной. А потом я сделал то, о чем всегда мечтал. Поцеловал. Уверенный, что почувствует. Красива-то как, даже сейчас. И веселые чертики не покидают глаз. - Это была самая прекрасная ошибка в моей жизни, - услышал я. Романтика. Хоть на мгновение почувствовать ее. Хорошо, но... мало времени. Машинально посмотрел на часы. - Еще две секунды продержись. А потом - все. Я закрыл ей глаза и выпрямился. Задул горелку, а когда под ней полностью остыло то, что было минуту назад пламенем, вышел из лаборатории. Лемма истошно вопила. Орала, увидев меня, как может только возмущенная обманутая женщина. - Вообще, я тебе правда предлагал пятьсот шариков. А сейчас...Это был план «Б». На случай, если не поверишь. Будешь впредь умнее. Кстати, они еще не знают о произошедшем в лаборатории. Но Лана тебя очень любит. И, скорее всего, раз ты родилась в это воскресенье, угадай, какое имя будешь носить? Она засучила ногами по столу и попыталась укусить медсестру, пока ее пеленали. Забыла, что зубы потеряла. Смешная. Я заглянул работнице родблока через плечо. Глаза под вспухшими красными веками у Леммы злющие. - Кстати, это еще не все сюрпризы. Та-дам, я снова определен в хранители. И да, хочешь, скажу, что тебе подарят на восемнадцатилетие? Ну, кроме всей той требухи, что закажешь любящим родителям? Бинго, дорогая. Банку с воскресеньями. Две тысячи девятьсот шестьдесят четыре. И я уж прослежу, чтоб их было никак не меньше.